Это была другая Луиза. Я подошла к зеркалу и пригладила волосы. Они были спутаны после нашей бешеной скачки, а платье местами порвалось и было заляпано грязью. Его необходимо было сменить. Глядя в свои темные глаза, я уже не в первый раз задумалась: а может, и меня, как обреченных гостей Холодного Чертополоха, привлекло сюда темное проклятие? Они встретили тут свою смерть, но мне, казалось, было предначертано нечто иное.
– Смерть будет твоим уделом, если ты не откроешь глаза, дитя мое.
Я смотрела в зеркало и видела, как комнату заполняет сероватый туман, он поднимался выше щиколоток, достиг колен… В зеркальном отражении ничего не было, но, повернувшись на голос, я ахнула, уткнувшись лицом в грудь Отца.
Он возвышался надо мной, и его внешность постоянно менялась: он принимал то вид подставного Кройдона Фроста, то свой истинный. Из человеческой плоти и кожи выпирал жуткий олений череп. Его костюм был изорван в клочья и постепенно трансформировался в черные лохмотья и листья одеяния Отца. К изогнутым рогам, торчащим из голого черепа, прилипли пучки человеческих волос.
От него пахло смертью, но в этом не было ничего удивительного.
Я попятилась к зеркалу, обхватив себя руками за плечи.
– Близко, – прошипел он, сверкая раскаленными углями глаз. – Теперь так близко… мой пепел, мое тело, дерево, которое выросло из моих земных останков…
– Это не сон, – выдохнула я. – Не кошмар. Как такое возможно?
По глупости я протянула руку, чтобы прикоснуться к нему и узнать наверняка, что это не простая иллюзия, что Отец реален. Моя ладонь погрузилась в его грудную клетку, словно его тело состояло из цветного дыма. Но когда я попыталась отдернуть руку, она не шелохнулась: меня удержал его образ, обвив ладонями мое запястье.
– Знак Переплетчика. – Он уставился на мою руку, словно завороженный неразборчивой надписью на моей ладони. Потом его алые глаза метнулись ко мне. – Ты освободила Мать. Ты пережила встречу с Переплетчиком. Ты сильнее, чем я думал, дочь.
Дочь. Теперь я была не глупой девчонкой и не ребенком, а дочерью.
– Отпусти меня, – прошептала я. – И исчезни. Я действительно сильнее, чем ты думаешь, и со мной мои друзья.
– Друзья? – Он засмеялся, и это было похоже на карканье ворона во тьме. – Зачем тебе друзья, если мой дух становится все сильнее? Иди! Иди к дереву. Разрежь его кору, выпей его сока – и для пастуха и ему подобных никогда не наступит рассвет.
Нет. Слово было у меня на языке, но как бы сильно я ни старалась его произнести, мои губы оставались плотно сжатыми. Я чувствовала, что мир начинает расплываться. На глаза опустилась кровавая пелена: влияние Отца было слишком сильным и я не могла ему сопротивляться. Приезд сюда был ошибкой. Я не учла, что близость к его физической оболочке каким-то образом придаст смелости его притязаниям на власть надо мной, и вот это произошло. Моя борьба была отважной, но короткой, потому что мне нечего было противопоставить росткам его сущности, которые постоянной болью проникали в мой мозг.
Мир пришел в движение, как по волшебству. Все казалось нереальным. Я почувствовала, как ноги вынесли меня из комнаты и понесли вниз по лестнице, потом я повернула к кухне. Выход наружу был забаррикадирован, так что открыть дверь, не подняв шума, и выскользнуть из дома незамеченной не получилось бы. Поэтому я опустилась на четвереньки и, как крыса в нору, поползла по тоннелю, который прорыл под домом Бартоломео. Возможно, он приступил к этому проекту несколько месяцев назад – вместе со всеми теми ямами, которые копал во дворе. Корни и грязь царапали мои щеки, но я не обращала на это внимания, хотя чувствовала и их, и скользкую холодную глину под руками, пахнущую травой и сырой землей. Насекомые, спешащие по своим ночным делам, скользили по моим рукам и лодыжкам, ползали по спине и волосам, щекотали затылок ужасными маленькими лапками.
Нет, нет, нет. Я не должна была выйти наружу, только не сейчас, когда Арбитры пастуха могли в любой момент спуститься с небес. И если они это уже сделали, я больше боялась не за себя, а за них: теперь Отец полностью меня контролировал, а его ярость и жестокость по отношению к ним были невероятными. Я ползла и ползла вперед, цепляясь ногтями, пробираясь по земляному лазу, пока наконец не почувствовала на лице порыв ветра. Тоннель изогнулся вверх. Тяжело дыша, я выбралась из ямы. Покрытая грязью и насекомыми, с широко распахнутыми невидящими глазами я наверняка выглядела устрашающе, и каждый мой шаг контролировал засевший у меня в голове монстр.
Дерево было уже недалеко. Я это чувствовала – это чувствовал Отец! И я побежала – сначала медленно, потом все быстрее, – направляясь к восточной границе поместья. Я надеялась, что кто-нибудь в доме заметит меня и придет на помощь. Но меня могли заметить только после того, как Отец добьется своего и развяжет войну, использовав меня в качестве своего инструмента.
Пожалуйста, – мысленно взмолилась я, обращаясь к Отцу. – Пожалуйста. Позволь мне идти своим путем. Как ты можешь быть таким бесчувственным в отношении собственной дочери?
Но он был молчалив, безжалостен, и я вздрогнула, внезапно почувствовав, что нижние ветви дерева касаются моего лица. Невозможно. Как оно могло вырасти так быстро? Когда я уезжала весной, оно было лишь крошечным побегом, но теперь… Мои руки нащупали ствол. Это было взрослое дерево – столь быстрый рост обеспечил ему прах Отца.
– Он должен был срубить это проклятое дерево, – смогла прошептать я.
Молчи, дочь. Режь кору. Режь ее.
У меня в руках не было ничего, и он заставил меня рвать кору ногтями. В мои ладони впивались щепки, когда я скребла ствол, как обезумевший зверь. По моим щекам бежали капли, но это была вовсе не холодная роса с листьев, это были горячие слезы, которые струились из глаз. Боль была невообразимой, отметина на моей ладони пульсировала и горела огнем.
Я рвала и царапала кору, зная, что к утру у меня будут ободранные, окровавленные пальцы. Если только утро вообще наступит… Мне стало еще страшнее, когда боль прекратилась: сначала у меня онемели пальцы, потом кисти и запястья. Кровь полностью пропитала рукава моего вконец испорченного платья. Но отец был неумолим, а я совершенно лишилась сил в тени этого дерева, рожденного смертью.
Вокруг меня поднялся туман, и я почувствовала, как по моей коже течет липкий сок. Резкий травяной запах почти привел меня в чувство, но нет, это ощущение пропало, сок покрыл мои руки, только усилив хватку отца. Дрожа, я отшатнулась от дерева, наклонилась и лизнула свои пальцы.
Я слышала, как кровь стучит в ушах, словно военные барабаны. Пастух и его приспешники не увидят следующего восхода.
Глава 20
Эта ночь возвращалась ко мне пугающими фрагментами, обрывками сна, в котором все было залито кровью.
Чей-то крик о помощи. Хруст костей под моими пальцами. Запах леса, потом запах страха. Изломанное тело у ног. Золотистые перья, рассыпавшиеся вокруг, как опавшие осенние листья.
Кто-то держал меня за руку, но когда я попыталась сесть, то почувствовала, как мне в грудь и ноги впились тяжелые железные цепи. Я, моргая, уставилась в потолок, прислушиваясь к затихающим голосам вокруг. Ладошка в моей руке была знакомой и очень маленькой.
– Она очнулась! Она очнулась! И теперь выглядит уже не такой злой.
Рядом со мной на кровати сидела Поппи. В памяти вдруг всплыли другие сцены, воспоминания о временах, когда я просыпалась и видела перед собой ее личико, слышала ее голос. Но тогда я не была прикована к постели цепями. Голова болела, и я застонала, потом выпила чаю, который поднесла к моим губам Поппи. Она поддерживала мою голову, пока я пила.
– Уже очень поздно, – сказала она. У изножья кровати стояла Мать и наблюдала за нами. Она никогда не выглядела усталой, словно ей вообще было незнакомо это состояние. – Все остальные устали и ушли, но я сказала, что останусь с тобой. И Бартоломео тоже.
Пес фыркнул где-то рядом с кроватью. Прикованная, я могла лишь слегка поднять голову. К счастью, меня переодели и, как могли, вымыли. По крайней мере, я не чувствовала, что в моих волосах копошатся мерзкие насекомые.
– Захочу ли я знать, что произошло? – пробормотала я.
Мой голос скрипел, словно горло было забито крапивой.
– Я нашла тебя до того, как ты выпила слишком много сока, – мягко ответила Мать, сложив руки перед собой. Она где-то оставила свою вуаль и теперь стояла передо мной только в измятом шелковом платье. Ее обнаженные руки бугрились мускулами. – Но один из Надмирцев успел заметить тебя среди деревьев. Они… не могут противостоять твоей ярости.
– Его как в ступке перетолкли, – услужливо пояснила Поппи. – Как гороховое пюре миссис Хайлам.
– Только собравшись все вместе, мы смогли тебя усмирить, – добавила Мать. Ее улыбка теперь была совсем другой, какой-то печальной. – Я больше ни на шаг от тебя не отойду. Слишком велик риск, что ты подчинишься влиянию Отца.
– Дерево… – прохрипела я.
– Я уже позаботилась об этом, – заверила Мать. – Я могу говорить с сердцем любого дерева, и это дерево не ушло безропотно. Оно оставило гнилую рану в земле. Когда окажется больше времени, я очищу ее, и скоро его пепел будет смыт дождями или унесен ветром.
Это должно было бы меня обрадовать, но беспокойство не исчезло. Если останется хоть малая его частица, это поставит под сомнение мою способность контролировать его дух.
– Даже если мне удастся изгнать его дух из своего сознания, – пробормотала я, закрывая глаза и откидываясь на подушку, – во мне все еще сильна его кровь. Отец сжег живьем целое поле жертв. Такая тьма, такое безумие всегда найдет, как проявить себя, верно?
Мать вышла из-за спинки кровати, и Поппи освободила для нее место. Они сели рядом. Теперь Мать держала меня за руку. У меня и прежде не было оснований сомневаться в ее могуществе, но одно ее прико