«Он ждал. Он смотрел на эту дверь. Ему не хотелось открывать ее, и в то же время он знал, что ему придется это сделать.»
«Его рука так сильно дрожала, что он с трудом смог ухватиться за выступ на металлической дверце. Зажав эту ручку в ослабевших пальцах, он с силой рванул ее на себя.»
«Дверца открылась удивительно легко.»
«Его истошный крик гулко отразился от стен, они дрогнули так, что, казалось, были готовы обвалиться на него...»
...Ужасный вопль Клина заставил Кайеда и Даада отшатнуться от его кровати. Арабы были крайне изумлены. Быстро переглянувшись, они снова склонились над своим господином, бормоча утешительные, успокаивающие слова, уверяя хозяина, что они здесь, рядом, готовые защищать его до последнего вздоха, что ему привиделся страшный сон, но теперь все позади, и ему нечего бояться, ведь он находится под их заботливой и надежной охраной.
Он медленно обвел глазами их лица. Его собственное лицо казалось ужасной маской, покрытой трещинами, рубцами и морщинами. Внезапно он понял все.
— Он умирает, — хрипло проговорил Клин.
Глава 35Игра в выжидание
Он наблюдал за «Гранадой», совершающей очередной рейс. Патрульная машина двигалась медленно, ее фары освещали обе стороны узкой колеи. Припав к земле и чуть приподняв голову, раздвинув ветки так, чтобы образовалась едва заметная щель в густой листве — достаточная, чтобы разглядеть все, что происходит на дороге, но ничем не выдать своего присутствия в кустах у обочины, он внимательно вглядывался в проезжающий мимо автомобиль. В нем по-прежнему сидело двое мужчин. Когда машина проехала, он поднялся с земли и поднес к глазам циферблат наручных часов, поджидая, когда луна снова выглянет из-за облаков. На этот раз объезд занял около двадцати двух минут. Очевидно, водитель все время менял скорость, объезжая вокруг поместья, так, чтобы появляться в одном и том же месте через неправильные промежутки времени, которые нельзя было точно рассчитать заранее. Водитель второй патрульной машины делал то же самое. Наблюдатель нырнул обратно в кустарник, и зашагал назад через лес, выключая свой ручной электрический фонарик, когда ему приходилось идти совсем недалеко от дороги, где лес был редким и свет фонаря могли заметить издалека. Вскоре он добрался до тропинки, проложенной возле живой изгороди — эта тропинка выводила на дорогу, за которой он наблюдал. Не замедляя шага, он пошел прочь от поместья.
Два автомобиля стояли рядышком на небольшой поляне, расчищенной и специально оборудованной для пикника, всего в нескольких сотнях метров от того места, где недавно лежал в засаде наблюдатель. Все огни были погашены, и сквозь окна нельзя было рассмотреть, что делается в салоне и сколько человек там сидит. Электрический фонарик в руке наблюдателя дважды вспыхнул и погас — то был условный знак. Подойдя к головной машине, мужчина ловко забрался на заднее сиденье, осторожно закрыв дверцу.
— Ну, как? — спросил пассажир, сидящий рядом с водителем на переднем пассажирском кресле.
— Две патрульных машины. Профессионалы, как вы ожидали. Хотя мы бы с ними вполне управились.
— Это вряд ли потребуется.
— Верю. Проникнуть на территорию совсем не сложно. Сперва мы подождем, когда проедет первая машина, и двинемся сразу же, как только она скроется из виду. А ограда там хлипкая.
— Мы немного подождем. Пусть там улягутся спать на ночь.
— Бьет час, Дэнни.
Его лица не было видно в темноте, и потому нельзя было угадать его выражение. На лице пассажира на переднем сидении играла улыбка.
— Он уже пробил, — ответил улыбающийся человек; напевная мягкость его голоса никак не увязывалась с жестокостью его намерений. — Но «так» будет веселее.
Глава 36Комната воспоминаний
Все чувства Холлорана вдруг смешались.
Перед ним уже была не комната, а быстро меняющийся рой бессвязных воспоминаний. Они проносились перед ним, мелькали, подчас складываясь в совершенно непонятные виденья, наслаиваясь друг на друга или быстро перескакивая с одного на другое; здесь перемешалось все — и его детские переживания, и события более поздних лет. Подчас несколько сцен, разделенных многими годами его жизни, почти одновременно оживали перед ним, и он смотрел это сумасшедшее кино, раздираемый противоречивыми чувствами. Было похоже, что перед ним трепещут на ветру огромные покрывала — он тут же вспомнил о тонких, прозрачных завесах, сквозь которые они с Клином проходили во вчерашнем сне — тонкие, прозрачные покровы, где нижние слои просвечивают сквозь верхние, накладываясь и сплетаясь в причудливые узоры.
Он повернулся назад, готовый выбежать из этой комнаты, но вместо двери перед ним возникли новые видения. Они собирались вокруг него, и краски были настолько живыми и яркими, а все детали воспроизводились столь точно, словно все, кого он видел перед собой сейчас, вдруг ожили и собрались под ветхой крышей кирпичного домика.
Он опять, словно наяву, пережил некоторые минуты своей жизни. Вот он перерубает ножом подколенную жилу у черного охотника, добровольца из Бригады Специального Назначения ЮАР, который выслеживал Холлорана с его маленьким отрядом намибийских диверсантов — после очередной операции они переходили границу, чтобы укрыться в глухой деревушке на территории соседнего государства. Этот черный обнаружил место, где находился их лагерь, и если бы его оставили в живых, он вывел бы на их базу целый отряд хорошо вооруженных профессионалов, после которых от лагеря не осталось бы даже рваных кусочков палаток.
Воспоминание померкло, сменяясь новой картиной. Трое мальчишек осторожно крадутся через центральный проход меж рядами скамеек. В церкви стоит торжественная тишина, и лунный свет, пробиваясь сквозь цветные стекла высоких окон, лежит на полу и на церковной утвари тускло поблескивающими пятнами. Лайам крепко прижимает к груди дохлую кошку, завернутую в старые тряпки — искалеченный, раздавленный труп валялся на обочине дороги. Двое его приятелей нервно хихикают, глядя, как он подходит к алтарю и протягивает руки вверх, к дарохранительнице, затем открывает позолоченную дверцу и кладет внутрь отвратительное, окровавленное мертвое тело. Двое мальчиков, притаившихся у первых рядов церковных скамеек, смотрят на него широко раскрытыми глазами, визгливо хохоча и в то же время холодея от страха при мысли о возможных последствиях своей проделки.
Он моргнул, и нахлынуло другое воспоминание.
Сейчас он был с девушкой, с Корой. Он насильно и грубо овладел ею, несмотря на ее протестующие возгласы и сопротивление. Он резко ворвался в нее и проникал все глубже и глубже, преодолевая слабеющее сопротивление ее гибкого тела, пока медленно разгоравшееся желание не победило в душе молодой женщины все мотивы, понуждающие ее давать ему отпор. Теперь она сама хотела его не меньше, чем он ее, и их взаимная страсть вскоре достигла своего высшего предела...
И снова он переживал тот ужасный миг, когда они с отцом стояли по колено в холодной воде, и предательские пули, взвизгнув, ранили капитана Холлорана. Он видел перед собой лицо папы с широко раскрытыми, изумленными глазами и никак не мог поверить в то, что произошло. Лайам обмочился со страха, когда его отец упал в быстрый поток, глядя вверх, на сына, умоляющими глазами — быть может, то было предостережение? — словно говоря ему, чтобы он бежал, прятался, уходил как можно дальше от этого страшного места, пока убийцы не взяли на прицел и его тоже; только слова застряли у отца в гортани — он захлебнулся собственной кровью, хлынувшей у него из горла. И он видел, как медленно, словно в кошмарном сне, его папа пытается выбраться на берег, ползет, оскальзываясь на неровном дне. Ему хотелось кричать, но он не мог издать ни звука, не мог пошевелиться, и стоял словно околдованный, глядя, как ирландец в черной маске подходит к его отцу, пинком отшвыривает его обратно в воду и наступает ему, раненному и беззащитному, на спину, топит в стремительном потоке и затем стреляет еще раз.
Холлоран крепко зажмурил глаза, желая прогнать навязчивые видения, но они не исчезали.
Перед ним в безумном вихре пронеслись сцены из его жизни — служба в армии, убийства, которые ему приходилось совершать, жестокий бой в Мирбате, горькое разочарование, крушение всех прежних идеалов, непрочные, короткие связи с женщинами, которые приходили и уходили из его жизни, сменяя друг друга, и его мать... мать, которую поносили и унижали за то, что несчастная женщина была подвержена приступам безумия после всего, что ей довелось испытать. Он жестоко дрался со своими сверстниками, осмелившимися подшучивать над ее горем, и с теми, кто оскорблял память его погибшего отца, с едкой ухмылочкой называя его «обританившимся», хотя всей округе было известно, что папа, его отважный, обожаемый папа родился в графстве Корк. Он вспоминал свои синяки и ссадины, полученные от лихой ватаги подростков, травивших его, словно стая собак, бросающихся на одинокого волка — его гнев и отчаяние часто оказывались бессильны против кулаков их сплоченной компании.
По телу Холлорана пробежала дрожь от этих давних, неожиданно вновь воскресших в памяти переживаний.
Сквозь бесчисленные лица, мелькающие перед ним, неожиданно проступила неясная фигура, приближающаяся к нему, все отчетливее проступающая сквозь оживленные его воображением картины и воспоминания. Она простирала руки в немой мольбе, и ему показалось, что он слышит слабый голос, повторяющий его имя с тоской и надеждой, призывая его к себе. То была его мать. Он слышал ее скорбный плач, тихо звучащий в общем хоре голосов других навязчивых видений. Она приближалась к нему, скользя сквозь яркие, живые образы бледной призрачной тенью; и когда она была уже совсем рядом, заслонив собой все остальное, ее черты вдруг начали расплываться, но ее фигура не растворилась в водовороте более поздних воспоминаний — только резкие контуры вдруг стали туманными, а потом он увидел, что ее голова как-то неестественно наклонена в сторону, а руки вывернуты, и из них течет кровь. Холлоран вспомнил, как он увидел бездыханное тело своей матери в тот день, когда она нарочно бросилась под соседскую молотилку — вся верхняя часть туловища была измята, истерзана стальными механизмами, а голова пробита в нескольких местах, сплющена, раздав