– Степан! – позвал Суров. – Пойдешь за нищенкой. Как заметишь, что она одежду сбрасывает, так свистни, мы подойдем. И отведи лошадей к трактиру. Деньги возьми, заплати за постой…
Степан крался за ней, прячась за деревьями, заборами, домами. За Степаном тем же путем крались Марго и Суров. Нищенка вышла на окраину города, обошла огромную лужу, которая никогда не высыхала и в которой плавали домашние утки, нырнула в густые заросли кустов. Степан свистнул, Марго и Суров тут как тут…
– Еще раз здравствуйте, Евлампия Львовна, – сказала громко Марго. – Стало быть, это вы народ смущаете?
– Ай, батюшки! – вскрикнула актерка, да так и села на землю.
Она успела переодеться в чистенькую блузу и как раз стирала грязь со щек, глядя в круглое зеркальце, не сняв накладку из седых косм. Чувства смешались в Евлампии, что стало заметно по бегающим глазенкам. Женщина не знала, чего ждать от господ, вдруг резво вскочила, перепрыгнула куст и… столкнулась со Степаном.
– Извиняйте, мадама, – усмехнулся тот, крепко держа бабенку за руку.
Теперь она окончательно потерялась, запричитала:
– Ой, простите меня… Одна я на свете одинешенька, неоткуда помощи ждать… А за квартиру платить надо, в одежду приличную одеться надо… Кто ж меня примет на работу без приличной одежды? Вот и надумала я денег маленько собрать…
Марго во время ее завываний обошла кусты, стала напротив нее, приподняв подбородок, надменно одернула плакальщицу:
– Будет тебе! Не устраивай еще один спектакль. Я знаю, что тебя надоумили одеться нищенкой.
– Знаете? – вскинулась Евлампия, но, всплеснув руками, принялась заверять: – Сама я, ваше сиятельство, сама…
– Не лги, иначе пожалеешь, – строго сказала Марго. – Тебя попросили разыграть нищенку, сказали, что говорить надо, во что одеться.
– Как же это… Вам кто сказал…
– Не имеет значения. Не хочешь, чтобы мы тебя свезли в полицию?
– Не надо! – бухнулась на колени Евлампия, сложив молитвенно ладони. – Умоляю вас, не надо в полицию. Я ж ничего такого не делаю…
– Как ничего? А то, что народ смущаешь? На нехорошее толкаешь? Но вижу, к совести твоей взывать бесполезно. Лучше ответь, кто велел тебе представлять нищенку?
– Барин один.
– Барин? – Марго переглянулась с Суровым. – Откуда он, как его зовут, где живет? Говори, иначе отведем в поли…
– Скажу! Все скажу, как на духу! – замахала руками Евлампия. – Где живет, не знаю. Представился Моисеем Адамовичем. В конце зимы мы давали представление в дворянском собрании, он меня там и увидал. А нашел месяца полтора назад, испытал на предмет актерства. Недавно он на дуэли дрался, ранили его. Моисей Адамович утречком ко мне пришел, отлежался до вечера…
– Куда его ранили? – спросил Суров.
– В плечо-с. Ну и тогда же, видя мое бедственное положение, он предложил мне блаженной стать. Пятьдесят рублей дал. Кто ж от таких деньжищ откажется…
– А кто слова придумал, которыми ты народ дурачишь? – перебила ее Марго.
– Так ведь он же и написал, учил меня правильно говорить их.
– У тебя сохранилась его запись?
– У меня все в сохранности хранится…
Марго вынула из сумочки двадцать пять рублей ассигнациями, потрясла ими в воздухе:
– Вот деньги, а ты мне отдай записи.
– Извольте, ваше сиятельство, – сглотнув от алчности, выговорила Евлампия. – А вы меня в полицию не…
– Не сдадим, коль обещание дашь помогать нам.
– Даю, даю! – резво закивала актерка. – Я все, что хотите…
– Как выглядит Моисей Адамович? – приступил к допросу Суров. – Есть у него приметы особенные?
– Да примет вроде нету. А сам он высокий, худой… благородный. Волосы густые и темные. Глаза большие и темные. Губы тонкие.
– Да с такими приметами, почитай, половина людей в городе, – сказал Суров. – Сколько ему лет?
– Не сказывал. На вид тридцать пять – тридцать семь, серьезный…
– Ты с ним видишься?
– Нет-с, ваше высокоблагородие, – отрицательно качнула несколько раз головой Евлампия. – Однажды он только послушал меня на площади, доволен остался, а более мы не видались.
– Лучше тебе с ним и не встречаться, опасен он, – предупредила Марго. – Ты вот что, милая… Свои безобразия на площади прекрати да поищи место укромное, там отсидись, покуда мы не выясним, кто он такой, тот Моисей, иначе худо тебе придется. А теперь бери деньги и отдай записи.
– Так не со мной они. Дома.
– Идем к тебе… – И Марго не поленилась отправиться пешком. – И вот еще что. О месте, где спрячешься на время, ты должна меня уведомить, я оставлю адрес.
Забрав два листа, писанных размашистым почерком, Суров уговорил Марго вернуться в полицию и выяснить о Моисее.
У пристава аж лицо вытянулось – явно не ждал их снова.
– Простите нашу назойливость, – потешаясь про себя над ним, заговорила Марго, – но у нас есть к вам вопрос. Не изволите ли вы знать барина – высокого, худого, с темными волосами и темными же глазами, с тонкими губами – по имени с отчеством Моисей Адамович?
– Ну, проживает один Моисей. Стар он, не барин вовсе.
– Нет, нет, нашему Моисею лет тридцать пять. Вы уж наведите справки, может статься, сей господин имеет отношение к убийству доктора.
– Ваши слова загадочны… – ничего не понял пристав.
– Вот и разгадайте их, – приказным тоном произнесла Марго, которую Ардальон начал раздражать. – Найдите этого человека, тогда мы с подполковником поведаем вам свои соображения. Прощайте.
Пристав хотел напомнить: укрывательство от следствия важных фактов не способствует поимке преступника, а всякий порядочный человек обязан… Да куда там! Лишь хвост от амазонки прошуршал по полу, да хлопнула дверь.
– Ох, и противны мне все эти господа… – проблеял себе под нос пристав.
Выехав за город, Марго расхохоталась заливисто и заразительно. Суров осведомился, что ее так рассмешило, и графиня ответила:
– Ардальон. Видали, как в лице переменился, когда мы вошли? Даже редкие брови свел на лбу в страдальческую дугу, как на трагических масках древних греков.
– Грешно смеяться над…
– Дураком? – задиристо спросила Марго. – Уж извините, буду смеяться. Не люблю глупцов, представляющихся важными и умными. На его месте не сидеть в кабинете надобно, а убийцу искать.
– Он ищет в меру способностей.
– Только способностей-то и нету, – спорила Марго, хотя Суров не спорил с ней. – Мы целый день провели в городе. Ух, как есть хочу!
В имении коней отдали конюху, Марго, снимая перчатки, поторопилась в дом, мечтая поскорей вылезти из амазонки.
– А где Мишель? – спросила она прислугу.
– Барин поехали кататься, – сказал старый лакей, неся поднос с едой для нее и Сурова на террасу.
– Постой! – приказала Марго. – Когда он уехал?
– Да, почитай, перед вашим приездом, барыня.
– Но почему так поздно? – забеспокоилась она.
– Дык весь день барин по делянкам ездили-с. Сенокос, а старики обещают непогоду. Барин и косили сами-с.
– Вы слышали, Александр Иванович? – кинулась к Сурову Марго. – Он уехал… к герцогине!
Больше не говоря ни слова, она ринулась вон из дома, Суров едва успел отдать портупею и китель денщику, бросился за нею. Марго стремглав неслась к конюшне, путаясь в подоле платья и чертыхаясь, как извозчик. Суров не понимал, что она хочет сделать, на всякий случай звал Степана, но тут Марго, уже без юбки, в одних брюках, вывела Ласточку, конюх помог ей сесть в седло. Подполковник бросился наперерез:
– Не смейте одна выезжать!
– Не могу, предчувствия нехорошие…
– Меня подождите! – рявкнул он.
– Догоняйте, Александр Иванович!
Суров влетел в конюшню, вывел жеребца и запрыгнул в седло.
Уваров места себе не находил. Не смешно ли: сначала Шарлотта с радостью согласилась выйти за него замуж, потом ни с того ни с сего появилась преграда! Мысль о поездке за озеро возникла спонтанно – он отправился к герцогине, желая выяснить немедленно загадочные причины, по которым якобы сам откажется от женитьбы.
Гермес скакал рысью, но вдруг там, где дорога сворачивала, стал. На повороте лежало срубленное ветвистое дерево, загораживая проезд. И не объедешь – с двух сторон узкой дороги густые заросли. Собственно, перепрыгнуть сейчас дерево Гермесу запросто, но возвращаться придется по темноте, значит, следовало убрать препятствие. Уваров слез с Гермеса, обхватил ствол, сцепив снизу пальцы в замок. Он собирался поставить его на основание, затем толкнуть, чтобы дерево упало в заросли… И тут услышал шорох.
Уваров выпрямился, ибо шорох доносился из зарослей и был близок, оглянулся. Шорох пропал. Конь нервно бил копытом и чуть слышно храпел, значит, в чаще кто-то прятался. Рука Мишеля потянулась за револьвером, одновременно он повернул голову к коню, успокаивая его:
– Спокойно, Гермес, спокойно…
Внезапно раздалось громкое шуршание ветвей, затем последовал удар. Уваров схватился за голову, сделал несколько нетвердых шагов к Гермесу, развернулся, чтобы посмотреть, кто ударил его со спины. Последнее, что отпечаталось в сознании, – человек, стоящий у зарослей. Это был мужчина в надвинутой на глаза шляпе и с закрытым лицом на манер разбойника. Дальше наступила темнота, Уваров рухнул на дорогу.
Разбойник метнулся к телу, но вынужденно отпрянул – жеребец, угрожающе заржав, сделал два прыжка и стал так, что его хозяин, лежащий на земле, очутился между его копытами. Гермес наклонил голову, уставив два черных глаза на человека, застыл.
– Пшел! – прикрикнул на него мужчина, взмахнув рукой.
Конь не дрогнул и вновь предупредительно заржал. Разбойник решил взять его за повод, но Гермес встал на дыбы и стал перебирать ногами, целясь копытами в человека, который невольно шарахнулся от него. Гермес опустил копыта возле хозяина, не причинив тому вреда. Разбойник предпринял еще попытку подойти к строптивому коню, тот повторил прием, встав на дыбы.
Человек осторожно пошел в обход, затеяв вскочить на жеребца сбоку. Сначала Гермес поворачивал голову, не сводя с него глаз, и, казалось, был спокоен. Но стоило человеку начать движение к нему, как тот лихо развернулся, загородив Уварова, затем вздыбился и пошел на задних ногах, меся воздух передними копытами.