Но вместе с тем это была Флана, я это знал наверняка. Хотя бы потому, что эта женщина просто не смогла бы занять ее место без того, чтобы я этого не заметил.
А что вообще происходит?
— Ну-ну. — Женщина открыла глаза и потрепала меня по щеке, не переставая ритмично двигать бедрами. — Птенчик мой, мужчинам нельзя думать в то время, когда они занимаются любовью. У них из-за этого ослабевает… А, ну вот, уже.
Она расстроенно вздохнула и погладила меня по груди.
— Э-э-э… — выдавил из себя я, судорожно пытаясь понять, кто это и что этой женщине от меня надо.
— Знаешь, я ведь даже могу на тебя обидеться. — Женщина скорчила забавную гримаску, поджав полные губы, и небрежным движением растрепала черные волосы. — То есть юная потаскушка тебя привлекает, а я, достойная всякого восхищения прекрасная дама, — нет? Это можно даже счесть за оскорбление. Впрочем, будь по-твоему. Я все-таки хочу получить то, ради чего я тебя сюда привела. Точнее, некую часть желаемого.
Она провела ладонью по лицу — и вот на меня снова смотрит Флана. Смотрит, подмигивает и улыбается.
Догадка пришла внезапно, как и осознание того, что меня только что взяли голыми руками. Звучит двусмысленно, но это факт.
— Мистресс Эвангелин, — пробормотал я, моргая и понимая: вероятность того, что она теперь получит от меня желаемое, стремится к нулю. Не та ситуация, знаете ли.
Как я понял, что эта женщина — та самая магичка, про которую говорили и мастер Гай, и Ворон? Не знаю. Просто понял — и все. Она это.
Ведь предупреждал меня тогда Агриппа, ведь говорил — не связывайся с незнакомыми девками. Чего не слушал его?
— Даже так! — Комнату заполнил серебристый смех. — Надо же, ты знаешь мое имя?
Когда он отзвучал, то на мне снова восседала черноволосая женщина с очаровательными ямочками на щеках.
— Н-да. — Она привстала, глянула на меня и печально произнесла: — Все закончилось, толком даже не начавшись. Экая досада!
— Я не виноват, — сообщил ей я, испытывая большое желание натянуть штаны.
— А кто тогда виноват? — удивилась магесса. — Или ты, маленький негодяй, хочешь сказать, что я настолько некрасива, что твой дружок ни при каких условиях…
— Я не про то, — выставил я руки перед собой, совершенно непроизвольно упершись ими в полные груди Эвангелин, — она как раз нагнулась ко мне. — Я в том смысле, что это все так неожиданно. Ну, согласитесь — я лег с одной женщиной, а потом она оказалась совсем другой. Не всякий в такой ситуации сохранит… Э-э-э… Твердость духа.
— Знаешь, птенчик. — Она нагнулась ко мне, и ее карие глаза оказались прямо напротив моих. — Я расскажу тебе один очень-очень большой секрет. Обещаешь, что не выдашь его никому?
— Клянусь своей честью, — заверил ее я.
Хорошая клятва, удобная. Я безродный, так что с честью у меня напряженка, а значит, так можно клясться сколько угодно.
— Женщинам в подобных ситуациях чаще всего плевать как на твердость вашего духа, так и на крепость вашего ума. В постели крепость и твердость должны быть только у одной части мужского тела, — заговорщицки прошептала мне она. — Остальное в этот момент для женщин не имеет никакого значения. В других случаях — да. Но в этом — нет.
— Вон оно как, — заморгал я. — Никогда бы не подумал.
— Так ты шутник! — обрадовалась Эвангелин, как-то ловко скатилась с меня, устроилась под моим левым боком, положила голову мне на плечо и начала водить своей рукой по моей груди. — Я люблю остроумных мужчин. Вот твой наниматель, Гай, всегда был букой, если честно. Чувства юмора у него не было никогда. И еще он был совершенно некомпанейский студиозус, все за своими книгами сидел. Мы, бывало, затеем какую-нибудь каверзу или пирушку, зовем его, зовем, а он — ни в какую. Мало того, есть у меня подозрение, что он нас даже пару раз наставнику закладывал. Доказать не могу, но вот этим местом чую — он это был.
И Эвангелин звонко хлопнула себя по упругой попке, как бы давая понять, каким именно местом она чует, что мой хозяин в юности на нее стучал.
— Какой наниматель? — Я захлопал глазами, давая понять этой женщине, что и имя-то, названное ею, я слышу впервые. — У меня нет нанимателя.
— Да что ты! — умилилась Эвангелин. — То есть про Гая Петрониуса Туллия, мага девятой степени посвящения, члена совета ордена «Силы жизни», а заодно соученика, как моего, так и твоего наставника Герхарда Шварца, ты никогда не слыхал? А откуда тогда, разреши узнать, ты знаешь мое имя?
Опростоволосился я, когда ее по имени назвал. Аукнется это мне теперь, точно аукнется.
— Столько сложных слов, — вздохнул я. — И имен. Я просто в замешательстве.
— А знаешь, что прекрасно помогает сконцентрироваться? — Эвангелин убрала голову с моего плеча и звонко чмокнула меня в щеку. — Боль.
Она резко провела ногтем указательного пальца по моей груди, и у меня немедленно появилось ощущение, что в этом месте появилась рваная рана, в которую щедро ливанули жидкого огня. Боль была такая, что я едва не заорал в голос. Только вот голоса-то у меня и не было. Я открывал рот, но звуки оттуда не вылетали.
— Тут же бордель, — укоризненно сказала Эвангелин, с интересом смотрящая на меня. — Зачем людям портить вечер? Тем более твоему знакомцу Агриппе, верному псу Гая, который служит ему сразу и за совесть, и за страх. Он услышит, прибежит сюда, начнет махать шпагой, и мне придется его убить. Зачем? Что, маленький, больно? Ой, смотри-ка ты, какая у тебя интересная реакция на болевые ощущения — он у тебя ожил! Надо запомнить на будущее. Что ты так на меня смотришь? Мы видимся в первый раз, но не в последний, это уж я тебе обещаю.
Я даже замычать не мог, чтобы ей ответить, только извивался да головой тряс.
— Так и думала — очень больно, — сочувственно произнесла Эвангелин и провела ладонью по моей груди, после чего боль исчезла без следа. — Ну что, вспомнил, кто такой Гай?
Я молчал, не зная, что ответить этой женщине, которая снова положила мне голову на плечо и теперь нежно гладила меня по щеке.
Глава 17
— Право слово, это просто уже невежливо, — голосом капризной девочки сказала Эвангелин. — Хотя я слышала, что очень хорошо вспоминать что-то в темноте. Скажи, это на самом деле так?
Рука магессы перестала гладить меня по щеке и мягко прошлась по глазам. И стало темно.
— Ну как? — В голосе женщины был неподдельный интерес. — Память возвращается?
Я ослеп! Я ослеп!!! Да лучше сдохнуть, чем слепым жить, страшнее этого нет ничего!
— Он нанял меня! — чуть ли не в голос крикнул я. — Чтобы я пошел учиться на эту Воронью гору. Госпожа Эвангелин, глаза! Верните глаза!
— Боишься. — Голос женщины, еще недавно мелодичный и чувственный, сейчас казался мне шипением змеи. Впрочем, да пусть звучит хоть как, лишь бы она мне зрение вернула. Я попробовал встать, но она с силой прижала мои плечи к кровати. — Знаешь, когда я была совсем еще молода, я думала, что все люди разные. Не физиологически, тут с разнообразием никак, а как личности. Кто-то гений, кто-то злодей, кто-то вовсе хочет счастья всем, много и сразу. А потом, когда разменяла первую сотню лет, поняла: не-а. Люди одинаковы. То есть идеи и устремления у них разнятся, это да, но по сути своей они все одинаковы, поскольку важно не то, что они делают, а то, чего они боятся. Через страх ими можно управлять, заставлять делать то, что нужно тебе, а если они работают на тебя, то какие же они разные? Они все твои — думают, как ты, дышат по твоему разрешению и умирают, когда ты захочешь. А страхов тех — всего-то ничего. Девушки лелеют свою красоту и трясутся от ужаса, стоит только упомянуть о том, что у них появится горб или нос размером с грушу, матери дрожат над детьми и ради их жизни готовы на все, что захочешь, а мужчин легче всего перепугать слепотой и тем, что их висюлька сморщится и отсохнет. Вот я тебя только чуть-чуть припугнула, а ты уже весь мой. Да, сладенький?
— С потрохами! — взвыл я, видя перед собой только черноту. — Мистресс Эвангелин!!!
— И только дети со стариками — мое слабое место, — вздохнула магесса. — Одни еще не ведают, что такое страх, другие уже ничего не боятся.
По моему лицу прошлась ее ладонь, и я с неимоверным облегчением осознал, что снова вижу.
— На самом деле тебе только этого и надо бояться, — сообщила мне Эвангелин. — Убить-то я тебя не могу. Мучить — сколько угодно, а убить нет. Не вправе один маг убивать ученика другого, если на то нет специального договора между ними. Хотя тут все относительно, иногда смерть — лучший выход из сложившейся ситуации. И еще — самый короткий путь к ответам на все вопросы. Впрочем, это тема не для постели, а для философского диспута. Ну что, пришел в себя, славный мой?
— Нет. — Я, признаться, ее вообще почти не слушал, хлопая глазами и пытаясь понять: я вижу так же хорошо, как и пять минут назад, или все-таки хуже.
— Я всегда говорила, что Ворон — отличный боец и превосходный любовник, но наставник из него никакой, — заключила Эвангелин. — Как он из вас собирается делать магов, я не знаю. Куда только глядят боги?
Она щелкнула меня по носу и секундой позже снова оказалась на мне.
— Все-таки ты славный мальчуган, покладистый и неглупый, — сообщила магесса, глядя на меня сверху вниз. — И будешь делать то, что мне нужно.
— А что вам нужно? — прохрипел я, окончательно теряя связь с реальностью.
— Мне? — задумалась Эвангелин. — Что мне нужно… Да пустяки, пара вещей. Первое — я хочу, чтобы ты помнил о том, что я тебя отпустила сегодня отсюда невредимым, хотя могла этого и не делать. Согласись, что мне стоило просто встать и уйти в тот момент, когда ты ничего не видел? Это, как мне думается, стоит того, чтобы ты был мне благодарен. Ведь так?
— Так, — покорно кивнул я. — Истинно так.
Я вообще готов согласиться со всем, что она мне скажет, лишь бы убраться из этой комнаты.
В жизни больше ни в один бордель не пойду, это уж наверняка. Понятное дело, что вряд ли в другом веселом доме такое повторится, да и вообще они тут ни при чем, но проверять, так это или нет, — без меня.