«Ловушка! — пронеслось в голове. — То же самое я сказал вчера, увидев открытку с видом Швейцарских Альп! Теперь — это точно ловушка!»
Вопреки здравому смыслу, он вошел в квартиру. Может, потому что если идти — так идти до конца было его жизненным принципом, а может, потому что он всегда относился с иронией к собственной безопасности. Чему быть — того не миновать!
Войдя, он отпрянул к двери. Его прошиб пот, хотя вроде ничего не изменилось. Нисколько не изменилось. В ванной комнате снова горел свет, который он потушил сегодня ночью. И в раковине опять журчала вода, а ведь кран он основательно закрутил!
Гольдмах быстро прошел в комнату. Вытряхнул из пакета дамскую сумку. Обратил внимание, что в комнате тоже ничего не изменилось, только запах духов почти выветрился. Значит, девушка не возвращалась домой. Еще раз внимательно рассмотрел открытку с пухленькой девочкой в матросском платьице на фоне гор. Надпись по-немецки значила: «С днем ангела!»
За окном раздалась милицейская сирена.
Он бросился к окну. Во двор въехали две милицейские машины. Они окружили его «мерседес». Пять человек в форме бежали к подъезду. Двое остались караулить машину Гольдмаха.
— В чем дело? — прохрипел Миша и не узнал своего голоса.
Он мгновенно сообразил, что за ним началась охота, что квартира Тани Семеновой, как он и предполагал, — ловушка. Но что ему можно предъявить? Он чист перед людьми и перед законом! Да, он находится в чужой квартире, но его пригласила сюда хозяйка. Имеется доказательство — запись автоответчика! И он, в конце концов, ничего не украл! А надувная кукла в ванне — это разве криминал?
«А почему я уверен, что там до сих пор плавает кукла?» — осенило его.
Оставались считанные секунды до появления милиционеров, когда Гольдмах рванул на себя дверь ванной комнаты и вскрикнул. Вместо куклы в воде лежала девушка в красном брючном костюме, с меховым воротничком и манжетами. Ее ярко-рыжие волосы свисали с бортика ванны. Остекленевшие голубые глаза смотрели в потолок. В зеркальном потолке плавал еще один труп девушки.
Бывшую любовницу Салмана он узнал сразу, несмотря на то что видел ее всего несколько раз, три года назад. И тогда ее волосы были совсем другого цвета.
Гольдмах не мог пошевелиться. Представившееся зрелище напоминало сюрреалистическую картину или немую сцену из абсурдной пьесы. Но во лбу девушки зияла отвратительная дыра. А зеркальная дверь издевалась над ним циничной надписью: «Извини за шутку. Таня».
Опомнившись, он стал метаться по квартире, не видя выхода. И в первую очередь схватил открытку с пухленькой девочкой на фоне Швейцарских Альп и сунул ее в полиэтиленовый пакет, который все еще держал в руке. Именно дореволюционная открытка в жестяной рамке, а не многочисленные отпечатки пальцев, оставленные в квартире Семеновой, казалась ему самой весомой уликой.
— Бежать! Бежать! — скомандовал он себе.
Но бежать было поздно. Лифт приближался к седьмому этажу. На лестнице слышались голоса милиционеров.
Гольдмах метнулся в соседний тамбур. Такой же длинный коридор, провонявший кошками. У самой дальней двери, спиной к нему, стояла девчонка лет двенадцати. Она отпирала дверь своей квартиры.
Времени на раздумья не оставалось. В два прыжка он оказался рядом с девчонкой. Не успела она обернуться, как он зажал ей ладонью рот и влетел вместе с ней в распахнутую дверь.
Она вырывалась и рычала в ладонь. Лягнула его каблуком в ногу, но боли он не почувствовал.
Ему повезло, что дома никого не оказалось, иначе последствия могли быть самые неприятные.
Миша чуть ли не на руках внес девчонку в единственную комнату и, как заправский насильник, уложил на кровать.
— Молчи, дура! — приказал он. — Я не сделаю тебе ничего плохого!
При этих словах Гольдмах ослабил руки. Жертва вырвалась, вскочила ногами на постель и хотела уже броситься обратно в прихожую, но он вовремя предупредил ее намерение. Поймал девчонку за голень и рванул на себя, так что та плюхнулась задом, подскочив на панцирной сетке.
С минуту они удивленно разглядывали друг друга.
Михаил допустил ошибку. Его жертва оказалась вовсе не девчонкой, а женщиной лилипутского роста, которой уже перевалило за сорок. Бог наградил ее длинными, густыми волосами, а красивые серые глаза казались неестественно огромными. Может быть, потому что она была такая маленькая, а может, просто от страха? Ведь она оказалась в лапах чудовища, уродливого парня, с заячьей губой, сплющенным носом и выдвинутой вперед челюстью. Вот только глаза парня не могли обмануть.
Перед ней стоял на коленях уродец с добрыми глазами, словно сошедший со страниц французского романа эпохи романтизма.
— Выслушайте меня! — взмолился Гольдмах. — Я попал в тяжелую ситуацию. За мной гонятся! Позвольте переждать у вас! И я… Я отблагодарю… Озолочу…
Он достал из кармана куртки визитную карточку, и женщина смогла убедиться, что перед ней Миша Гольдмах, владелец игровых автоматов. Хотя визитка не паспорт, можно воспользоваться чужой. Так ведь и паспорта подделывают. А вот глаза…
Он видел, что женщина поверила. Она спрыгнула на пол. Сбросила пальто.
— Надо запереть дверь, — пролепетала она тоненьким голоском, кокетливо пожимая миниатюрными плечиками.
— Терпеть не могу это заведеньице, — признался Балуев, когда они со Светой уселись за столик ночного бара «Сириус». — И посещать его два вечера подряд — дурной вкус!
— Куда уж нам до ваших столичных кафешек! — съязвила она. — Чем богаты, тем и рады!
Бармен и немногочисленные посетители, как и вчера, выказывали максимум внимания крутой парочке.
— Чувствуешь себя как в зоопарке, — не переставал возмущаться он.
— Каким ты стал занудным, Геночка! — улыбнулась Светлана, будто одарила его изысканнейшим комплиментом.
Они заказали по жульену и бутылку Лангедокского вина.
— Я забыла тебе сказать главное, — вдруг вспомнила она. — Ты зря боишься этого дела. Мишкольц в Америке, Поликарпа тоже нет в городе, и, по моим сведениям, не будет еще месяц. Я выбрала подходящее время, чтобы вызвать тебя. Не так ли?
— А где Поликарп?
— В Греции. Гостит у сына в Салониках. Знаешь, — задумчиво начала Света, — у Гробовщика, как ни странно, получились неплохие дети.
— И что дальше?
— Ничего. Чаще бывает наоборот. У прекрасных людей — дети подонки! Что это? Промысел Божий?
— Скорее, генетический, — возразил Балуев. — За что это Богу награждать Гробовщика хорошими детьми? И потом, прекрасные люди, как ты говоришь, часто оказываются никудышными педагогами. Из негодяев редко выходят Сухомлинские, но бывают исключения.
— Христофор был умницей, — продолжала она, — специализировался на древней литературе, свободно читал на древнегреческом и латыни.
— Хочешь меня заставить прослезиться? Не выйдет. Меня больше интересуют мои собственные дети. Валька должен уехать со мной. Поняла?
— Шантаж! Сплошной шантаж! И так всю жизнь! — воскликнула она и принялась за жульен.
— А этот, старший сын Поликарпа…
— Олег, — подсказала Кулибина.
— В каких отношениях он был с Христофором? Не знаешь?
— Решил отработать версию семейной драмы? — догадалась она.
— Почему нет? — спросил Геннадий. — Они все — богатые наследники.
— Не болтай глупости! — взорвалась Светлана.
Он и сам знал, что мелет чепуху. Олег, живя за границей, не смог бы с такой точностью рассчитать киносъемку на кладбище, да и потом, зачем ему вся эта возня с разноцветными гробами? Просто Балуев всеми фибрами души ненавидел Поликарпа и не мог себя заставить сочувствовать его трагедии.
— А вот и Вера!
К их столику направлялась немолодая женщина, стройная, худая, одетая по-молодежному в кожаные штаны оливкового цвета и яркую рубаху навыпуск. Жгучая брюнетка, с очень смелой для ее лет авангардной стрижкой, живым, пронзительным взглядом и неестественной улыбкой, она была не только вампиршей в кино, но и настоящей женщиной-вамп в жизни. Пользовалась броской косметикой фирмы Ив Сен-Лоран, темно-фиолетовой помадой под названием «Падшая звезда» и точно таким же лаком для ногтей. Мужчины побаивались актрису. Может, поэтому она никогда не была замужем.
— Я вам не помешаю? — притворилась она случайной посетительницей, которой негде приткнуться.
— Мы как раз говорили о тебе! — солгала Кулибина.
Она представила их друг другу. Балуев даже осмелился приложиться к костлявой ручке вампирши с неприятными, мертвыми ногтями.
Актриса взяла салат из креветок и кружку темного пива.
— Что именно вы обсуждали? — несколько жеманно поинтересовалась она.
— Вашу последнюю роль в кино, — выпалил Геннадий, несмотря на запрет Светланы затрагивать при ней эту тему. Кулибина испепелила его взглядом.
— Мою роль в кино? — удивилась Вера. Ее черные брови при этом поднялись так высоко, как будто она обнаружила, что креветки в салате оказались живыми. — Какую именно? За последний год я снималась в двух фильмах. Многовато для провинциальной актрисы, не правда ли?
— Мы говорили о триллере, — нашелся Балуев. — Об этом много писали в прессе.
— Ну да, писали, — нехотя согласилась Вера. — Было о чем писать. Эта роль венгерской вампирши вымотала меня окончательно! — пожаловалась она.
— А я был в замке Эржбеты Батори на экскурсии, — похвастался Гена.
— Неужели?
— Правда. Мрачное место, скажу я вам. Волосы дыбом встают.
— Представляю.
— А фильм досняли? — вмешалась наконец Света.
— Да. Скоро покажут.
Света с Балуевым переглянулись.
— Не знаю, что там получилось, — продолжала актриса. — Но без черта явно не обошлось. Режиссер загремел в психушку. Доснимал другой. У одного из актеров убили сына. Погиб студент музучилища, игравший эпизод. В общем, событий хватало. — Она говорила об этом запросто, будто пересказывала сюжет скучной мелодрамы. — В советское время мы долго добивались, чтобы в кино было, как в жизни. И вот, пожалуйста. Добились неслыханных результатов. Если на улице гибнут люди, то почему они не могут гибнуть на съемках?