— Хитрый, падло!
— Как Пентиум оказался в Москве? Почему он уехал?
— Ты думаешь, он мне докладывал? Я уже из газет узнал, что его в Москве замочили. Исчез человек. Лег на дно. Наверно, кто-то хвост прищемил. Я ему всегда говорил: «Не лезь в бутылку!» Но ты не переживай. К организации это отношения не имеет. Салман — человек приблудный. Его дела нас не касаются.
— А в каких отношениях он был с Соколовым?
— Их интересы не перекрещивались. Витя не любил компьютеры. Я тоже. Детское развлечение. То ли дело карты? Может, скинемся?
— Погоди! Еще вопросы имеются. — Балуев решил идти до конца. Выжать из Шалуна все, что возможно, потому что еще раз посетить клуб «На киче» он мог лишь за большие деньги. — Что это за человек по фамилии Гольдмах? Откуда он взялся?
— А-а, жиденыш! Это загадка века, Ген! Я ни черта не понимаю! И никто не понимает! Явился неизвестно откуда! Скупил все наследство Лося. А эти бакланы, Жигулин с Окунем, даже не вякнули!
— Может, он родственник Лосева?
— С ума спятил? У Лося родственник — жид? Не смеши народ!
— Следи за словами, Виталька, — поморщился Балуев. — Базар!
— А чё? Мишкольц в Америке. Не услышит.
— Я это не люблю, понял?
— Заметано! Буду жидов называть евреями!
— Кто может копать под Гольдмаха?
— А под него уже копают? — удивился Шалун. — Да кто угодно! Этот баклан хапанул здоровенный кусок! Кому не захочется такого помацать?
— Но у него надежная «крыша»!
— Это Жигулин с Окунем, что ли? Да они из-за наследства Лося чуть глотки друг другу не перегрызли! Сгинет твой еврей, уж тогда точно перегрызут!..
— Вот ты и ответил на вопрос.
— Гм… В самом деле… — Виталик почесал затылок. — Загадочный фраер… Может, скинемся все-таки? — Он достал из кармана колоду карт.
«За кого он меня держит? — усмехнулся про себя Гена. — Чтобы я играл его крапленой колодой? А потом добровольно перешел к нему в рабство?»
— В другой раз, Виталик. Засиделся я у тебя.
— Заждалась любимая? — нервно дернул тот буденновским усом.
— А в чем дело? — Балуев всегда обескураживал собеседника этим вопросом, заданным с агрессивным оттенком в голосе.
— Да я ничего… — растерялся Шалун. — Вовчик скоро вернется?
— Скоро.
Он твердым шагом направился к выходу, будто не было литра водки на двоих. А вслед ему драматическим басом пел очередной бард:
Ты помнишь тот Ванинский порт
И рев пароходов угрюмый?
Как шли мы по трапу на борт
В холодные, мрачные трюмы?
«Если бы Виталик знал, что я почти год как отстранен от дел, с каким бы наслаждением он меня раздавил! И не вспомнил бы про ту войну! Я стал бы для него чем-то вроде таракана!»
К Светлане он прибыл за полночь. В спальне горел свет. Она спустилась вниз в ночной рубашке.
— Наконец-то, — встретила его улыбкой, как любящая жена. — Я уже начала переживать. Устал? Есть будешь?
— Спасибо, Светик, но в меня не полезет.
— Тогда, может, чай с медом? У меня настоящий, донниковый. От него крепче сон!
— Я и так упаду замертво!
Он принял горячий душ и прыгнул в постель.
— Не расскажешь, где был? — осторожно поинтересовалась Света.
— Завтра.
— Ты завтра никуда не поедешь?
— Поеду.
— Куда можно поехать в воскресенье? — удивилась она.
— На кладбище…
Кладбищенские ворота протяжно заскрипели. «Почему Поликарп их не смажет?» — подумал Гена.
Он медленно ступал по сырому гравию, которым была посыпана главная аллея. Впереди маячил домик Гробовщика. Одноэтажная хибара, убогая и тесная. Такие строили сразу после войны. Удивительно, как до сих пор не развалилась! Окна грязные, будто внутри идет ремонт, стены обшарпанные. Свет нигде не горит. Еще слишком рано. Небо едва просветлело.
Главная аллея образует дугу. По этой дуге мчались лошади с катафалком. И там, за поворотом, начинается старое кладбище, шведские надгробия.
Каркнула ворона. За ней другая. «Наверно, воображают себя петухами, — подумал Гена, — возвещают миру о восходе солнца. Кому это здесь надо?»
Старые надгробия, с полуразрушенными скульптурками святых, были покрыты синеватым снегом. Ему показалось, что на одном из них сидит человек с опущенной головой. Он узнал этого человека, но подходить к нему не захотел. И пока тот его не заметил, свернул с главной аллеи на ту, где покоились люди искусства.
И снова дуга. А может, не дуга, а круг? Круг первый, круг второй…
Могила известного актера, любимца публики. Он вспомнил, что так и не просмотрел ни одной кассеты, переписанной специально для него. Потоптался на месте. Провел пальцами по холодной, черномраморной плите, словно хотел приобщиться к миру покойника.
— Оставь его в покое, — услышал за спиной.
Метрах в десяти от могилы артиста за поминальным столиком сидел человек, в одном пуловере, с длинным шарфом на шее. Он закинул ногу на ногу и дымил сигаретой.
— Ты ведь ко мне пришел? — неуверенно спросил человек в шарфе. — Я давно тебя жду.
Гена сделал несколько шагов. Сел рядом, на ту же скамейку. Сразу почувствовал себя плохо. От дыма советских сигарет всегда ломило голову.
Над ними вспыхнул свет. Нет, солнце еще не взошло. С разлапистой пихтовой ветки свисал оранжевый абажур. Под ним загорелась лампочка. На надгробной плите стали ясными буквы.
— Зачем ты следишь за мной? Это смешно, папа.
— Гора не идет к Магомету… — Человек в шарфе не закончил пословицу, вытер рукавом пуловера выступившие слезы.
— Тебе, наверно, холодно? Весна еще толком не наступила. Ночи морозные…
— Мне уже тепло. Ты здорово вырос, Генка! И дети уже, наверно, есть?
— Ты ничего не знаешь?
— Откуда? Раньше мать приходила рассказывала, а теперь некому. Тебя ведь не дождешься!
— Вот пришел.
— Разве ко мне? — засомневался человек в пуловере. — Скорее, по делам. Ты всегда приходишь только по делам.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. На соседней аллее много твоих дружков похоронено. Ты хоронил их, но ко мне ни разу не наведался!
— Ты прямо как ребенок! Я тебе и при жизни не очень-то нужен был, а уж после смерти…
— Когда умрешь — узнаешь, — тихо сказал человек в шарфе, а потом еще тише добавил: — Я виноват перед тобой, сынок. Мало любил тебя…
— Я тоже…
— Молчи! Молчи! Не надо! Ты просто платил мне той же монетой! Это нормально. Это естественно. Не мучай себя! Плохими бывают только отцы!
— Бывают отвратительные дети…
— Опять перечишь? Всегда мне перечил, что бы я ни сказал!
— Мы явно не доспорили, отец. Без тебя было трудно.
Ветер усилился. Лампочка под абажуром погасла. Послышались звуки скрипки.
— Что это? — спросил Гена.
— Гольдмах надрывается. Каждое утро пиликает. Солнце встречает.
— Гольдмах? Ты знаешь Гольдмаха?
— Еще бы! Мы с твоей мамой ходили на его концерты. И Любонька была жива… Известный скрипач. Его убили.
— Кто убил?
— Ну вот! Я же сказал — опять по делам пришел!
— Прости…
— Чего уж! Спрашивай! Пытай отца! Раз в десять лет приходишь, да еще допрос учиняешь!
— И сына Гробовщика убили… Ты не видел?.. Его же здесь, на кладбище…
Человек в шарфе молчал. Выражения его лица Гена не мог разобрать, потому что лицо постоянно находилось в тени.
Небо стало розовым. Верхушки сосен и пихт ожили. Человек в шарфе и пуловере исчез. Гена поднялся. Окинул беглым взглядом пустынное кладбище. Поминальный столик в рассветных лучах кишел червями.
— Опять тебе снятся кошмары? — растолкала его Света. — Стонешь, стонешь! Спать не даешь!
— Сколько времени? — поинтересовался он, как только пришел в себя.
— Двенадцатый час. Можно еще поспать…
— Отвези меня на кладбище! — Гена соскочил с постели и стал поспешно одеваться.
— И не подумаю! У меня сегодня выходной!
В машине он обстоятельно поведал ей о вчерашних встречах и разговорах, упустив лишь случайное столкновение с Мишей Гольдмахом.
— Мне от тебя потребуется помощь. — Балуев неотрывно смотрел на дорогу. — Небольшая услуга, Светик. У тебя, кажется, есть свой человек в правоохранительных органах?
— И что дальше?
— Мне надо, чтобы этот человек покопался в архивах.
— Зачем? Не тяни! — Она нервничала. Он приписывал это ее постоянному недосыпанию.
— В деле фигурирует одна интересная фамилия. Я уже обращал на нее твое внимание. Гольдмах Исаак Ильич, скрипач. На могиле этого скрипача был обнаружен труп второго мальчика, музыканта.
— Я помню. Это называется фигурирует? По-моему, труп оставили в первом попавшемся месте. Фактически, бросили. Тем более что у убийцы времени было в обрез!
— Я придерживаюсь другого мнения. Операция была тщательно спланирована. Допускаю, возможны всякие случайности, но труп музыканта на могиле музыканта — это слишком символично. К тому же прекрасно укладывается в мою версию о мести. Мне стало известно, что Гольдмах Исаак Ильич умер не в своей постели. Его убили.
— Боже! Но когда это было! Знаешь, милый, я уже начинаю паниковать! Мне кажется, что ты сейчас куда дальше от истины, чем следователь Беспалый.
— Спасибо на добром слове!
— Может, тебе лучше начать с основания города? — издевалась Светлана. — Подумаешь, всего каких-нибудь двести семьдесят лет! Могу покопаться в архивах!
— Не стоит утруждать себя! Я завтра улечу в Москву! — неожиданно заявил он. — И наплевать мне на Поликарпа и всех его ублюдков!
Кулибина резко затормозила. Ее крошка «пежо» едва не свалился в кювет.
— Какой ты, оказывается, капризный! Да еще шантажист!
— А ты не умеешь водить машину!
Обменявшись любезностями, они замолчали на пару минут и сидели, отвернувшись друг от друга.
— Хорошо, я раздобуду дело Гольдмаха, — пообещала Светлана, сделав первый шаг к примирению.
— Вези меня на кладбище, — пробурчал Геннадий.