— Миша, это не ваш дом, — догадалась она. — Куда вы меня привезли?
— Теперь это мой дом. Я купил квартиру со всей обстановкой. Это было непременное условие.
— Я совсем не вижу здесь вещей, принадлежащих вам! — воскликнула маленькая женщина. Она начала пугаться. — Вы что, до сих пор ничем не обзавелись?
— Не вижу смысла в приобретении вещей. Все необходимое тут имеется.
Они прошли в последнюю, тесную комнатенку, служившую Гольдмаху одновременно и спальней и кабинетом.
— Располагайтесь, — предложил он гостье продавленное кресло, — а я приготовлю коктейль.
— Не надо, Миша! — возразила она. — Хватит на сегодня коктейлей! Вы всячески стараетесь оттянуть время. Я пришла сюда, чтобы выслушать ваш рассказ. Не знаю почему, но у меня такое чувство, что ваша история как-то задевает меня. Может, потому что вы так внезапно вторглись в мою жизнь? Свалились с луны?
— Хорошо. — Он опустился в кресло напротив. Включил старый приемник. По «Маяку» передавали музыку из советских оперетт. Убавил звук. И начал: — Летом девяносто шестого года, вернувшись из очередной коммерческой поездки, кажется, из Сингапура, я понял, что мой бизнес на грани краха…
— Надо завязывать, Миша. Еще месяц, и нас проглотят конкуренты.
Они сидели в просторной кухне двухкомнатной «сталинской» квартиры, которую несколько лет снимал Пентиум. Салман, по своей кавказской привычке, без конца крутил в руках нож, манипулируя им в разных направлениях и время от времени втыкая в разделочную доску.
— У тебя башка здорово варит, — продолжал наставлять он, — придумай что-нибудь новое. Я тебе даю неделю отдыха. Катись на все четыре стороны.
Миша старался не смотреть в его маленькие, неподвижные глазки. Салман никогда не брился наголо и не носил папаху. Считал себя человеком прогрессивным и даже посмеивался над шариатом в то время, когда на ёго родине шла кровопролитная война. И все-таки в глазах Пентиума было что-то фанатичное, первобытное, отчего Гольдмаху становилось не по себе.
— Есть одна идея…
— Сейчас ничего не буду слушать! — замахал руками Салман, оставив наконец в покое нож. — Мне надо покончить с компьютерами. Недели, думаю, хватит, чтобы закрыться. А потом приходи, поговорим. Дело должно быть верное. И чтобы конкуренции никакой. Хотя бы на первых порах.
Миша не знал, как убить время. С тех пор как он бросил медицинское училище и занялся коммерцией, ни разу не отдыхал. Может, съездить к родителям в Израиль? Но тогда придется пожертвовать Эмиратами или завести новый загранпаспорт. Потребуется время. Летом в ОВИРе огромные очереди. Граждане хотят разнообразия, и в Крым их уже не заманишь.
Он решил остаться в городе. Квартира, в которой он жил, принадлежала друзьям, уехавшим работать за границу. У Гольдмаха не было своего жилья, квартиру родители продали перед отъездом. Предполагалось, что сын закончит училище и тоже отбудет на историческую родину.
В Израиле им жилось не сладко. По специальности устроиться не смогли. Мать убирала чужие квартиры, а отец в свои пятьдесят подался на стройку, переквалифицировался из стоматологов в штукатуры. Еле сводили концы с концами. Да еще подкармливали семью старшего брата-оболтуса, который только и умел производить на свет потомство.
Поэтому прильнуть устами к земле обетованной Михаилу с каждым годом хотелось все меньше и меньше.
Первым делом он стал названивать друзьям и подругам, чтобы как-то скрасить неделю, щедро отпущенную ему Салманом. Но план присоседиться к чужому празднику жизни, несмотря на свою примитивность, не удался. Во-первых, многие из его друзей, вместо праздника жизни, беспросветно пахали, а другие уже отправились в дальние страны и наслаждались отдыхом, даже не вспомнив о несчастном Гольдмахе.
Тогда он стал звонить забытым друзьям и брошенным подругам.
— Мишка, ты, что ли? — удивилась одна из них. — Откуда узнал?
— Что именно?
— Ну как, что? У меня ведь завтра свадьба, ядреный финик!
— Ну да? — еще больше, чем она, удивился Миша. Как-никак девушке было уже под тридцать. — Зачем тебе это надо?
— Скажешь тоже!
— А кто жених?
— Ты его не знаешь! Ты лучше объясни, почему полгода не звонил? Завелась какая-нибудь, ядрена вошь?!
— Не звонил, чтобы не мешать твоему семейному счастью, — нашелся Гольдмах. — Кстати, поздравляю!
— С этого надо было начинать! Ты давай приходи завтра! Развлечемся! Свадьбу справляем дома. Подползай к четырем!
Вот он, долгожданный праздник жизни! Конечно, свадьба бывшей подруги — не лучшее из развлечений, но, как говорится, на безрыбье… А что остается делать одинокому молодому человеку, у которого в запасе целых семь дней безделья?
Он явился с опозданием, но зато с букетом лилий и зажигалкой фирмы «Ронсон», в подарок невесте, памятуя, что та заядлая курильщица. Однако попал впросак. Он никогда не учитывал закона времени. Не чувствовал его движения. Невеста оказалась с животом. Миша не растерялся, вручил зажигалку жениху, совсем молодому парню. Он только полгода как пришел из армии, поэтому на свадьбе присутствовали в основном его однополчане, а также родственники и подруги невесты. Всего человек тридцать.
Гольдмах сразу почувствовал себя лишним, хоть и пытался острить. У него это всегда получалось. Тем более что от такого внешне угрюмого человека не ждешь ничего подобного, и стоит ему удачно сострить, как все уже валятся под стол.
Родственники невесты смотрели на него с недоверием. «Не наш человек!» — читал он в этих взглядах. Ему было неуютно, хотелось бежать.
— Ты, главное, не кисни, ядреный финик! Не затухай! — подбадривала его невеста во время медленного танца, на который он осмелился ее пригласить. — Всякое в жизни случается!
Она, видно, решила, что он страдает по поводу ее замужества, а его просто не веселила эта обывательская вечеринка с разговорами о подводных лодках и ракетах дальнего радиуса действия и подозрительными взглядами патриотов.
— Я, наверно, пойду, — начал он робко.
— Обидишь! — зашипела на него чужая невеста. — Кровно обидишь!
Но музыка кончилась, и она успела шепнуть: «Приглашу на белый танец!»
Пришлось ждать белого танца, хотя он не понимал, зачем это ему надо? Так, забавы ради. А вдруг жених приревнует? Не приревнует. Гольдмах все видел и все понимал. Перезрелая девица захомутала парня. Воспользовалась тем, что тот после армии, оголодавший, клюнет на любую, лишь бы двигалась и дышала. А уж дальше дело техники или, вернее, природы.
Однополчане затянули мужские страдания, будто отпевали боевого товарища.
Объявили белый танец.
— Можно вас? — чьи-то легкие пальцы ткнулись в его спину.
Девушке на вид можно было дать лет пятнадцать. Маленькая, хрупкая. Льняные волосы без всякой укладки трепетали на сквозняке. Черты лица тонкие, иконописные. Глаза большие, слегка удивленные, мутновато-зеленого цвета. Он не видел ее среди подруг невесты, там были в основном перезрелые девицы, лелеявшие мечту подцепить кого-нибудь из солдатиков. Дурной пример заразителен! Значит, чудо возникло из группы родственников, в сторону которых Миша старался не смотреть.
Он не стал возражать, бить себя кулаком в грудь, доказывая, что уже приглашен невестой. Бывшей подруге теперь трудно быть расторопной. А кто успел — тот и съел.
Гольдмах обнял партнершу за тоненькую талию и сразу почувствовал, как под складками платья волнуется тело девушки, услышал, как пульсирует кровь в ее венах.
— Меня зовут Лика, — представилась она. — Имя мне не нравится, но терплю. Так захотелось моим родителям.
— Вы родственница невесты? — поинтересовался Гольдмах.
— Троюродная сестра, — презрительно усмехнулась Лика и тут же пояснила: — Если честно, я впервые вижу невесту. Наши родители давно не поддерживают отношений. И приглашение нам прислали, только чтобы соблюсти приличия. Но оно опоздало. Мама с папой укатили в деревню на целый месяц, а я решила поразвлечься.
— А почему не поехали в деревню?
— У меня скоро экзамены. Я поступаю в медицинский институт. Что вы так на меня смотрите? Не верите, что я уже окончила школу? — Она засмеялась. — Никто не верит! А мне, между прочим, скоро восемнадцать!
— Не может быть!
— А вам, Миша, никак не меньше тридцати!
— Всего двадцать четыре.
— Не может быть!
Они удивляли друг друга, пока не закончилась музыка.
— Теперь я приглашаю вас, — улыбнулся Миша.
— Здорово! — захлопала в ладоши Лика и вдруг заявила: — Мы просто нашли друг друга! Знаете, я терпеть не могу всех этих солдафонов!
— Тише! — Вновь обхватил он ее за талию и прижал к себе. — Вас могут услышать!
— И пусть! А то считают себя завоевателями, неотразимыми мужиками! Тьфу! Фанфароны!
— Что вы, Лика, так ополчились на них?
— А давайте на «ты»!
— Давайте!
Никогда еще он не чувствовал себя с женщиной так легко, так непринужденно. Всегда приходилось взвешивать слова, направлять в нужное русло беседу, ожидать подвоха, распознавать сарказм. Здесь же, во время этого бесконечного танца, все выходило как-то само собой.
— Один из этих ухарей, не церемонясь, предложил мне запереться с ним в ванной! Представляешь? Они бы лучше в Чечне такими смелыми были, как с бабами на гражданке!
Лика говорила все громче и громче и начала привлекать к себе внимание. Однополчане объединились с родственниками и бросали на обоих недовольные взгляды. Невеста сидела надутая. Жених уже лыка не вязал. Перезрелые девицы трясли своими прелестями перед солдатиками, подражая движениям техно.
— Давай уйдем по-английски, — предложил девушке Гольдмах.
— Давай! — согласилась она.
Вечер был теплый, с приятным ветерком. Как нельзя кстати после жаркого, душного дня.
Они шли пешком в сторону городского пруда.
— А ты что делал на этой дурацкой свадьбе? — спросила она.