— Ты стал очень язвительным, — заметила Лика. Руки она ему не подала, а только ниже опустила голову. — Видно, в твоей жизни тоже мало радости.
— Ничего. Как-нибудь перебьюсь, — пообещал он.
— У меня будет ребенок, — тихо сказала она, не поднимая головы.
— Маленький Густав? — опять съязвил Миша.
— Может, маленькая Лика, — пожала она плечами.
— Теперь ясно, почему ты хочешь остаться здесь. Неужели серьезно считаешь, что это препятствие для нас с тобой? Я буду любить твоего ребенка. Решайся! Завтра мы уже будем в Москве.
— Нет! — замотала она головой. — Нет! Ты слишком поздно приехал!
— Что ты делаешь, дура! — Он вдруг схватил ее за плечи и начал трясти. — Подумай, что ты делаешь!
Лика вырвалась. Посмотрела исподлобья. Тихо произнесла:
— Я подумала. Давно подумала. Ты уедешь один…
Вокруг не было ничего. Он все шел и шел, не ведая куда. В противоположную сторону от Везена, от озера, от деревни, где жила Лика. Он больше не останавливал незнакомых людей, не пытался подыскать нужные слова, чтобы его поняли. И если бы его спросили: «Куда идешь?» — он ответил бы вопросом на вопрос: «Зачем всё?»
Гольдмах поднимался в гору и не чувствовал холода. Вверху тоже мелькали черепичные крыши. Как все тесно в этой стране! Нет простора для привыкшей к простору душе!
Он прошел насквозь еще одну деревню. Да, стабильность во всем. На лицах швейцарских граждан умиротворенность и покой. В глазах — пустота. В домах — стерильность. А если взять да постучаться в любой из этих стабильных и стерильных, попросить чашку чаю? (Замерзаю, мол, помогите!) Что будет?
Михаил вспомнил, что одна его знакомая уже несколько лет живет в Берне, преподает русский язык. Она рассказывала, как ее целый год приглашали в гости родители одного ученика. И когда она наконец поддалась на уговоры и пришла к ним, те ей даже не предложили чаю. Это учительнице сына! А ему и подавно! Куда идешь, жид пархатый? Куда несешь свою загадочную русскую душу?
Он поднялся еще выше. И там, наверху, тоже теплилась жизнь. Правда, домов он насчитал всего три. Сил больше не было. Да и зачем ему силы?
Гольдмах сел прямо в сугроб, рядом с тропинкой, по которой уже не мог идти. (Зачем перекрывать движение?) Он прислонился к камню, потер лицо снегом и закрыл глаза.
Он вдруг понял, что вся его нелепая жизнь прожита ради этого дня, будто некий Азартный Игрок поставил ее сегодня на кон и проиграл.
— Вас ист дас? — спросил тот самый Игрок и подергал его за плечо.
Он говорил по-немецки, но Михаил все понимал.
— Сегодня прохладно, дружок. А ночью будет совсем х…!
Удивительно, но даже немецкий мат для него теперь не проблема!
— Впрочем, как знаешь! Мое дело — сторона!
Гольдмах заставил себя открыть глаза.
Игроку было за шестьдесят. Худое, вытянутое лицо, впалые щеки, взгляд жесткий, слегка насмешливый, крупный нос, длинные седые волосы, собранные на затылке в хвостик.
Еще Михаил обратил внимание на богатую шубу из бобра.
«Вот так встреча! — пронеслось у него в голове. — Сатана теперь живет в Швейцарских Альпах!»
— Что, так и будем смотреть друг на друга? — ухмыльнулся Сатана.
Миша спокойно попросил его убраться подальше и снова закрыл глаза. Через секунду он с удовлетворением услышал, как скрипит снег под копытами Игрока. А когда все смолкло, сделал неожиданное открытие. Он послал Сатану по-русски, и тот все понял. Полиглот!
И вдруг он увидел себя со стороны. Сверху. Безжизненное, размякшее тело. «Это я? — воскликнул он в ужасе. — Не может быть! Я не знаю этого человека! Не хочу знать!»
По тропинке уже спускались люди. Человек пять. Каждый держал в руке фонарик. Гольдмах и не заметил, когда успело стемнеть. Впереди бежала собака, огромный сенбернар. Миша все еще видел себя со стороны. И это безжизненное тело ему казалось слишком тесным. Но тут он почувствовал прикосновение горячего, влажного языка. Сенбернар четко выполнял свои обязанности. Люди вокруг суетились, говорили по-немецки. Он ничего не понимал. Не желал понимать…
— Вы, молодой человек, избрали самый легкий способ, чтобы свести счеты с жизнью.
Мужчина в старом, побитом молью свитере, потертых джинсах и меховых тапочках восседал в кресле возле камина и раскуривал сигару. Если бы не свитер и джинсы, Гольдмах бы решил, что время сдвинулось, и он угодил в прошлый век. Комната, где он вторые сутки лежал в бреду на высокой кровати с толстой периной, была строго выдержана в викторианском стиле.
О нем тут заботились. Поили каким-то отваром, вкусно кормили. Пожилая дама, с лицом столбовой дворянки и с безукоризненной для своих лет осанкой, постоянно приговаривала: «Ничего, ничего. Жить будешь — не помрешь!» Значит, и здесь нашлись добрые люди. И что самое приятное, русские!
Как только он очнулся, тут же узнал того, которого принял за Сатану, и даже по дурости спросил:
— Вы — Сатана?
— Немного есть, — не удивившись, согласился тот, пригладив волосы и проверив, на месте ли хвостик. — А я в тебе сразу признал соотечественника. Из каких мест будешь?
Михаил не стал стесняться. Даже Содом и Гоморра для кого-то родина! А тем более «маленький Париж».
— Хороший город, — заметил старик.
— Вы там бывали?
— Бывал.
Он вынул изо рта сигару, запрокинул голову и прикрыл веки.
— Меня зовут Евгением Петровичем, — представился он, не меняя позы. — Когда у тебя кончается виза?
— Через три дня.
— Поднимешься, — пообещал Евгений Петрович.
— Никогда в жизни не простужался, — пытался оправдаться Гольдмах.
— Это не простуда, парень. Скорее, нервы…
— Наверно, — не стал отрицать Михаил.
— Несчастная любовь, — предположил тот.
— Откуда вы взяли?
— Много ума не требуется. Какой-нибудь местный сыровар привез из России девчонку, чтобы сэкономить на батраках.
Гольдмах даже присел от удивления.
— Лежи, лежи! Тебе необходим покой! — Старик открыл глаза, сменил наконец позу и затянулся сигарой. — Не думай, что я умею отгадывать мысли. В последнее время стало модным привозить девочек из России. Впрочем, наши дуры всегда в цене! Надо полагать, одну из них увели у тебя из-под носа?
— Скорее, наоборот. Я пытался увезти ее из-под носа у местного сыровара, но из этого ничего не вышло.
— Ты избрал самый легкий способ, дружок, чтобы свести счеты с жизнью.
— Ты бы не курил при больном! — вмешалась пожилая дама. Она вошла в комнату с высоко поднятой головой. — Вам надо выпить лекарство, — обратилась она к Мише и подала чашку с горячим отваром. — Если вы уже в состоянии, то можете отужинать с нами в гостиной.
— Я встану, — пообещал Гольдмах.
— Я бы тоже избрал такой способ самоубийства, — продолжал Евгений Петрович, не обращая внимания на супругу и по-прежнему дымя сигарой. — Случались в моей жизни отчаянные минуты. Легко и просто, уснул и нет тебя! Сейчас об этом не приходится думать. Смерть уже не за горами. Зачем гневить Бога?
— Я не думал о самоубийстве, — признался Миша. — Вышло как-то само собой.
— Чем же ты не угодил ей? Парень вроде толковый, да и не бедствуешь. Бедняку нынче не по карману поездка в Швейцарию! Чем занимаешься, если не секрет?
О своей предпринимательской деятельности Гольдмах рассказывал уже за столом. Ужин был выдержан в лучших русских традициях. Хозяйка наготовила целую гору блинов с черной и красной икрой. К сему прилагалась чарка смирновской водки и чай, заваренный с листьями смородины. А также мед нескольких сортов.
— Держу пасеку, — признался Евгений Петрович. — Всю жизнь об этом мечтал и вот на старости лет осуществил. И не где-нибудь! Нет вкуснее и душистее меда, собранного на альпийских лугах!
— Вы не стесняйтесь! — угощала хозяйка. — У нас не часто бывают гости из России. А тем более… — Она вдруг умолкла, встретившись с красноречивым взглядом старика.
— Тем более человек, почти вернувшийся с того света. — Хозяин искусственно улыбнулся.
«Им есть что скрывать, этим милым старичкам», — отметил про себя Гольдмах. И потом само собой пришло на ум: «А зачем старик спросил, из каких я мест? Ведь он видел мой загранпаспорт! И старуха хотела расспросить о городе! Как пить дать!»
— Давно вы тут живете? — поинтересовался Миша.
И это снова вызвало замешательство.
— Да не так чтобы очень… — туманно ответил Евгений Петрович и тут же переменил тему: — И что же ты, дружок, теперь намерен делать? Чем заниматься? Аттракцион, говоришь, приказал долго жить?
— Я еще не думал, хотя времени у меня не так уж много. Вы правильно заметили: поездка в Швейцарию нынче бедняку не по карману. А я теперь самый настоящий бедняк. Что скрывать?
Ему вдруг стало стыдно. Ведь ясно, что люди, приютившие его, богаты. Такой ужин в центре Европы не всякий может себе позволить. Получается, он просит милостыню? Подайте, люди добрые, разоренному виртуальщику на хлебушек!
— Не думайте, что я требую участия к своей персоне! — напрямик заявил он. — Я и так вам многим обязан. На рассвете отправлюсь в обратный путь. Проведу оставшиеся дни в Цюрихе. Или сгоняю в Берн. У меня там старая знакомая преподает русский язык. Мир тесен.
— Да-да, мир тесен… — Старик задумался, а потом сделал хозяйке жест, чтобы убирала со стола. И пока та суетилась, никто не проронил ни слова.
Гольдмах разглядывал старинную, в стиле ампир, мебель гостиной, а Евгений Петрович сидел, запрокинув голову к потолку и закрыв глаза. Михаила удивляла эта поза, он никак не мог привыкнуть к такому способу общения.
— Вот что, парень, — заговорил хозяин, как только его супруга скрылась за дверью, — никуда ты завтра не уедешь. И твоя подружка в Берне подождет до следующего раза.
— Вы так гостеприимны! — сыграл изумление Миша. Он уже догадался, что попал в какую-то заваруху.
— Оставшиеся дни ты проведешь в моем доме. Бежать не советую, дом хорошо охраняется. И не надо забывать, что здесь горы. Мало ли что может случиться с человеком в горах? Три дня погостишь у меня, а потом тебя доставят на машине прямо в аэропорт города Цюриха.