Блондин завернул его в полиэтиленовый плащ и чуть ли не на руках донес до машины.
— Я тебя не ждал сегодня, — улыбнулся скрипач. Его лицо казалось искусственным, восковым. Большие карие глаза, правильной формы нос, пухлые губы, волнистые, набриолиненные по случаю выступления волосы.
— Я и не собирался, — хмыкнул Жора и завел мотор. — Махнем в «Старую крепость»?
— Зачем ты приехал?
— Да так. Пошел дождь. Я подумал, что ты наверняка забыл дома зонт. Так оно и есть. Простудишься, а у тебя скоро гастроли.
— Тебе опять нужна валюта?
— Угу.
— Понятно. — Скрипач задумался и опустил голову.
Имя Исаака Гольдмаха уже несколько лет гремело на всю страну и было известно в Европе. Это был тот редкий случай, когда вундеркинд вырос в первоклассного музыканта. К тому же опровергалось мнение, что гений должен быть уродлив. Исаак Ильич, двадцати двух лет от роду, сводил женщин с ума, как и его знаменитый тезка-художник, певец русской природы. Вот только женщины скрипача мало интересовали.
В «Старой крепости» всегда было уютно. Небольшой зал, приглушенный свет, пианист тихо наигрывает запрещенные джазовые мелодии.
Жора заказал дорогой ужин и шампанское.
— По какому поводу? — поинтересовался Исаак.
— Поводов достаточно. Конец сезона, начало гастролей. Куда поедешь?
— Вся Восточная Европа и два концерта в Австрии. Вена и Зальцбург. Буду играть Моцарта на его родине.
— Завидую тебе, Ицик. Меня никогда не выпустят за рубеж.
— Почему?
— Эх ты, наивная душа! Еще спрашиваешь почему? У меня две судимости. Забыл?
— Совсем вылетело из головы! — Скрипач смутился и покраснел.
— А еще я хочу выпить за нас с тобой, — поднял бокал Жора. — Если бы не ты, Ицик, моя жизнь была бы ограблена, выпотрошена, вывернута наизнанку! Прости, я не умею говорить красиво. Привык взвешивать слова.
— Не надо, Георгий. Мы ведь договорились?
Они договорились, что больше не будут видеться. История любви скрипача и вора не должна иметь продолжения. Так решили за них высокопоставленные дяди. Около года молодым людям удавалось скрывать преступную связь, хотя кое-кто о ней догадывался и в музыкальных и в воровских кругах. И уж конечно не вор настучал в правоохранительные органы об «имевшей место связи». За решеткой могли оказаться оба.
Месяц назад, когда полным ходом шло оформление гастрольных виз, Гольдмаха вызвали в одну серьезную инстанцию, бдительно следящую за нравственным обликом советских граждан. Там ему недвусмысленно дали понять, чем он рискует. Назвали вещи своими именами. Ознакомили с соответствующей статьей Уголовного кодекса. Исаак был смущен до крайности. Подобного унижения ему никогда не приходилось испытывать.
«Поймите, мы желаем вам только добра, — заверяли его, — в противном случае придется отменить ваши гастроли, а ваш друг отправится в места лишения свободы. Вы же умный человек. К тому же талантливый. А с кем связались? С бандитом с большой дороги. Это может вам испортить карьеру артиста. Не говоря уже о том, что такое поведение не соответствует званию комсомольца!»
Он поклялся, что преступную связь прекратит. И ему пожали руку.
— Если нас увидят вместе — всему конец! Плакали мои гастроли!
— Это тебя, конечно, волнует больше всего! — обиделся Жора. — А мои страдания не в счет?!
— Поверь мне, я тоже страдаю, — прошептал Исаак, поглаживая руку Блондина. — Потерпи немного. Я вернусь с гастролей, и мы уедем на Черное море. В Абхазии есть маленький домик на берегу, даже не домик — сарай. Мы проведем там две недели, и никто не будет знать. А сейчас не надо, Георгий. Умоляю тебя!
Жора молчал. Он давно не понимал, что с ним происходит. У него было много женщин и мужчин, но ничего подобного он еще не испытывал. Это была не просто любовь с первого взгляда, а какая-то бешеная страсть. Кто ему мог помешать?
— Мне плохо без тебя, — сказал он. — Эти скоты ни черта не понимают! Может, я исправляюсь через это? Может, я слово дам и завяжу?! Не веришь?
— Верю.
— Это не так просто, Ицик. Я не встречал таких людей! Покажи мне такого человека! Не в кино, не в книге, в жизни покажи!
— Я таких не знаю.
— То-то и оно! А я смогу! Только пусть нам не мешают!
Им в этот вечер помешали. Какой-то подвыпивший субъект привязался к пианисту, ненавязчиво игравшему джазовые вариации:
— Ты что тут нам пропагандируешь, сукин сын?! Жидовскую музыку?
— Это джаз, — пожав плечами, пробормотал он.
— Джаз? Стиляга хренов! Жидовская музыка, товарищи, — обратился субъект к посетителям ресторана. — А этот молодчик — агент израильской разведки!
— Вы ошибаетесь! — крикнул ему Исаак, срываясь с места.
— О! Еще один! — обрадовался субъект. — У них тут целая подпольная ячейка!
— Вы ошибаетесь! — настаивал на своем скрипач. — Джаз — это музыка угнетенных американских негров! — Разгорался модный в те годы диспут. — А вот вам музыка многострадального еврейского народа!
Он отбросил в сторону футляр, взял в руки скрипку и страстно ударил смычком по струнам. Это был зажигательный фрейлехс, который раньше играли на свадьбах.
Среди посетителей ресторана тут же пронеслось: «Гольдмах! Гольдмах! Сам Гольдмах!»
А подвыпивший субъект не мог разделить общий восторг, потому что был приглашен в туалет на пару слов. Там Жора ему с пристрастием объяснил, чем одно отличается от другого, разбив в кровь физиономию невежды. Так завершился диспут.
— Бежим!. — шепнул он Исааку, которому рукоплескала публика. И тот не стал играть на бис.
— Кто тебя просил лезть? — выговаривал Блондин уже в машине. — А вдруг это провокация? Чего молчишь, поборник еврейской музыки? Тихий, тихий, а иногда будто бес в тебя вселяется!
— Ты знаешь про Бабий Яр? — робко спросил скрипач.
— Ну, слышал…
— У меня там лежит куча родственников. Дедушка, бабушка, дяди, тети… А они решили построить стадион!
— Тьфу ты! Я ему про Фому, а он мне про Ерему! Жора жил в коммуналке. В отдельной комнате. Роскошь по тем временам. Пролетарского вида соседи ни о чем не подозревали, когда в гости к нему приходил друг и оставался на ночь. Простые люди не так воспитаны, чтобы думать разное.
Ту ночь они провели вместе.
— У тебя самые тонкие, самые нежные пальцы на свете! — восхищался вор.
— У тебя тоньше и нежнее, — возражал скрипач.
После длительной разлуки их ласки были настолько откровенны, что время от времени кто-нибудь умолял: «Потише, милый мой, потише! Соседей разбудишь!»
— Почему так бывает, Ицик, — ударился под утро в размышления Жора, — у одного вся жизнь чернее ночи, а у другого что ни день светит солнце!
— На кого намекаешь?
— Я без намеков.
— Вообще так не бывает. Одна жизненная полоса сменяет другую.
— Эх, наивная ты душа! Конечно, этому в консерваториях не учат! Бывает по-всякому, Ицик. Особенно там, на зоне. Наслушаешься такого, что все на свете теории катятся к чертовой бабушке! Я поэтому ни во что не верю, ни в Бога, ни в коммунизм! Мир устроен по принципу анархии, все в нем — хаос. Какие уж тут теории! А ты веришь в Бога?
— Верю. — В Бога Исаак верил так же просто, как и в то, что Жора завяжет.
— Не понимаю.
— Вот послушай. Есть такая легенда у хасидов. Про двух братьев-цадиков. Цадики — это что-то вроде святых у христиан. Так вот, два брата, Зуся и Элимелек, странствовали, чтобы обратить к Богу заблудшее человечество. Как-то они ночевали на одном постоялом дворе, где справляли свадьбу. Гости на свадьбе оказались шумными и задиристыми, да к тому же выпили чрезмерно. Увидев дремавших в уголке бедных странников, они решили позабавиться. Зуся лежал с краю, а Элимелек — у стены, поэтому разбушевавшиеся гости схватили Зусю, стали его пихать и бить, а затем вконец измученного бросили на пол. Сами же тем временем пошли танцевать. Элимелек удивился, что его не тронули. В глубине души он позавидовал брату, что тот пострадал, а он — нет. Поэтому Элимелек сказал: «Дорогой брат, давай-ка я лягу на твое место, а ты — на мое, где спокойно выспишься». Так они поменялись местами. Гости же тем временем перестали плясать, и у них опять появилось желание позабавиться. Они пошли и хотели схватить Элимелека, но один из них сказал: «Это не по правилам! Давайте-ка и другому окажем подобающую честь!» Поэтому они выволокли Зусю из его угла и снова его отдубасили, приговаривая: «Вот и тебе свадебный подарочек!» Когда Зусю наконец оставили в покое, он засмеялся и сказал Элимелеку: «Так-то, дорогой брат. Если человеку суждено получать удары, он их получит независимо от того, где находится».
Закончив рассказ, он прижался щекой к Жориному плечу и усмехнулся:
— А ты говоришь — хаос…
Мечту о сарайчике у Черного моря пришлось похерить. После продолжительного турне Гольдмаха попросили дать несколько концертов в городских парках.
На один из таких концертов, в парке Лермонтова, Жора Блондин явился с девушкой. Эта девушка преподнесла знаменитому скрипачу огромный букет хризантем и незаметно передала записку, в которой говорилось о старой, заброшенной беседке в глубине парка. Там Жора назначал встречу. А девушку он проводил до главных ворот. Они как бы потерялись в толпе. Она должна была ждать Жору в машине.
— Боже! Как я соскучился! — бросился к нему Исаак.
— Ловко я придумал? — хвастался Блондин. — Мою подругу уже взяли на заметку! Если бы ты видел, как у них отвисли челюсти!
— А кто она такая?
— Ревнуешь? — рассмеялся Жора, повергнув скрипача в смущение. — Это Ленка. Рубаха-парень. Своя в доску! Ни за что не продаст! Я распустил слух, что мы с ней жених и невеста!
Они ворковали в беседке до самого закрытия, а по дороге к машине Гольдмах сообщил:
— Знаешь, Георгий, меня приглашают в Ленинград.
— Опять гастроли?
— Нет, ты не понял? Меня приглашают туда насовсем. Работать и жить.
— У них что, своих музыкантов мало? — возмутился Блондин. Его взгляд сразу стал жестким, на скулах появились желваки.