— Не расстраивайся так! — пожалел вора скрипач. — Я еще не дал согласия.
Некоторое время они шли молча, а потом Исаак осторожно спросил:
— Ты когда-нибудь был в Ленинграде?
— Нет, и не собираюсь!
— Это сказочный город, Георгий! Жить в нем я мечтал с детства. Ты мог бы ко мне приезжать. Не настолько уж это далеко, всего сутки на поезде, и там нас никто не знает!
— Эх ты, наивная душа! — Жорины глаза увлажнились, и стальной взгляд расплавился. — Мне не так просто сняться с места. Скажут: поехал на «гастроли», а за «гастролерами» особый надзор.
— Тогда решено — я никуда не еду, — горько улыбнулся музыкант и тихо добавил: — Только здесь нам тоже житья не будет…
— Погоди-ка!..
Они уже подошли к машине, и Блондин сразу почувствовал неладное. Ленка не сидела, а лежала на заднем сиденье. Она не спала, а смотрела остекленевшими глазами в одну точку, и лицо у нее было неестественного, желтого цвета.
Жора рванул на себя дверцу, и в нос им ударил кислый, рвотный запах.
— Мать твою! — выругался вор. — Ты мне всю машину уделала!
— Отвези меня в больницу… — прошептала она в ответ, едва разлепив губы.
По дороге девушка несколько раз теряла сознание, а когда приходила в себя, Блондин задавал вопросы:
— Что с тобой? Ты отравилась? Пиво? Водка? Ела что-нибудь? Мороженое ела? Что случилось?
Ее выворачивало наизнанку, рвало желчью. Слова давались с трудом.
— Меня убили, Жора…
— Что ты болтаешь, идиотка?!
— В воротах была давка. У меня страшно кольнуло в боку. Я едва добралась до машины. И тут началось.
— Обыкновенный приступ. Только и всего.
— Нет, Жора. У меня в платье дырка. И внутри что-то есть. Я чувствую. А крови почему-то нет…
Ленка скончалась через два часа на операционном столе.
— Кто из вас родственник? — обратился врач к молодым людям, ожидавшим в холле.
— Я, — отозвался Жора.
— Брат?
— Жених.
— Понятно. Так вот, товарищ жених, нам придется поставить в известность милицию. Это насильственная смерть. При вскрытии обнаружен обломок заточенной спицы.
— Чего? — ужаснулся видавший всякое вор и отступил на шаг.
— Проникающее ранение в области желчного пузыря, — заключил безжалостный доктор.
Следователь оказался мужиком не въедливым.
— Знаю, что на мокрое дело не пойдешь. — Он все время расхаживал по кабинету, старался не смотреть собеседнику в глаза, будто сам провинился, и вообще держался запанибрата. — Но помоги разобраться, черт возьми! Ведь за последний месяц это уже пятая спица! И всегда летальный исход! Правда, раньше были парни, а вот девушка… Непонятно… Тех укололи в драках. Они и не заметили ничего. Даже укола не почувствовали. Этот зверь всаживает заточку под ребра и тут же обламывает ее. Вот паскудыш!
— А что за ребята? — осторожно поинтересовался Жора.
— Хороший вопрос задал, — похвалил следователь. — Кладбище у Черной речки знаешь?
— Трущобы?
— Трущобы. Там, в этих трущобах, часто происходят стычки между местной шпаной и греческой общиной.
— Так нет ничего проще! — усмехнулся Блондин. — Откуда были те парни?
— То-то и оно, умник, что половина на половину! Двое греков, двое русских. Поди разбери! А теперь вот еще девчонка… — задумчиво продолжал следователь. — Парк Лермонтова… Совсем другой конец города… Не понимаю…
Зато Жора начинал кое-что понимать, но разве не западло авторитету помогать легавым, даже самым лучшим из них?
— Черномазого давно видели? — обратился он к своим ушлым во время очередной сходки.
Оказалось, что грек давно не шарит по карманам их клиентов.
— Может, шарит в другом месте?
— Ладно тебе, Жорик, мы в прошлый раз его так отделали!..
Но Блондин ничего не хотел слушать. Он сделал свирепое лицо и пронзил каждого своим стальным взглядом.
— Я должен знать, чем он промышляет. Я должен знать о нем все. И в первую очередь: имя, адрес, связи…
Сентябрь подкрался незаметно и продолжал радовать теплой погодой. Исаак не любил тратить время на переодевания и шествовал обычно по пустынным, темным улочкам во фраке, при бабочке и с футляром в руке. Его дом находился неподалеку от филармонии, и он никогда не пользовался транспортом.
Сегодня он испытывал легкое возбуждение. Все-таки первый концерт, открытие сезона. А впереди — Ленинград. Ему пообещали квартиру на Васильевском острове. Разве он мечтал о таком, чтобы в двадцать два года жить отдельно от родителей? Мать никак не может привыкнуть к тому, что он уже взрослый. Она и отца держит за годовалого младенца. Все их опекает, все учит их жизни! И они боятся ее, ходят на цыпочках, словно пляшут балет! Ох уж этот вечный страх перед матерью! Перед женщиной…
Жаль, что Георгий не сможет приехать! Новая мысль сопровождается вздохами. Происшествие с этой девчонкой немного отрезвило музыканта. Тогда, в больнице, когда им сообщили о Ленкиной смерти, он сказал Блондину: «Мне кажется, это я во всем виноват». И потом, в машине: «Ее убили вместо меня. Ее считали твоей невестой». «Прекрати истерику, дурак!» — крикнул вор и дал ему пощечину. Все-таки Георгий — опасный человек. Не зря его предупреждали органы. Конечно, там, в Ленинграде, он будет скучать по нему, но надо смириться с обстоятельствами. Их роман не мог продолжаться долго.
Он шел быстро и по привычке смотрел себе под ноги. Он и не глядя знал, что справа ютятся двухэтажные особняки начала века, что слева мелькают фонари. Иногда навстречу попадаются прохожие, но он с детства стесняется незнакомых людей, поэтому отводит от них взгляд.
Еще один поворот — и родной переулок. Здесь уже не так освещено, фонари попадаются редко, а вот дальше, за его домом, трамвайная линия, там всегда светло, и поэтому переулок не выглядит таким зловещим.
И снова прохожий. Только он не идет навстречу, а стоит на тротуаре и курит. Не поднимая головы, Исаак огибает его коренастую фигуру.
— Исаак Ильич, кажется? — спрашивает незнакомец.
Скрипач останавливается.
— Да. Чем обязан?
Смущенно поднимает глаза. Перед ним — парень. Совсем молодой. Кучерявый, полноватый, с насмешливым взглядом. Такой вряд ли интересуется симфонической музыкой. Парень бросает окурок и лениво растирает его ботинком по асфальту.
— Мне нравится, как вы играете, Исаак Ильич.
— Спасибо. Простите, я тороплюсь…
— Я тоже. Но еще две секунды! — попросил незнакомец. — Это очень важно.
Гольдмаху показалось, что в руках у парня сверкнула молния, и в тот же миг он почувствовал острую боль в правом боку и услышал легкий хруст, будто на дереве обломилась веточка. Высохшая, ненужная. Он хотел закричать, но парень закрыл ему рот маленькой, пухлой ладонью. Она пахла сортиром, и рвота подступила к горлу.
— Запомни, дурачок, — прокричал незнакомец в самое ухо музыканту, — это твоему другу Жоре подарочек! Передавай привет! Если спросит, от кого, скажи — от Поликарпа. Пусть запомнит это имя. Он его еще не раз услышит. А вот ты — вряд ли. Все. Будь здоров, не кашляй!
Поликарп отпустил его и быстрым, уверенным шагом покинул переулок.
После первого приступа рвоты Исаак сумел встать на ноги и добраться до таксофона. Он набрал номер коммунальной квартиры и позвал к телефону Георгия.
— Его сегодня забрали, — ответил, зевая, сосед.
— Куда?
— Ясно куда. Повязали Жорика. Весь день вели раскопки в его комнате, пока не нашли валюту. Так что недолго птенчик прыгал на свободе! — В трубке раздалось хрюканье, так во всяком случае показалось Гольдмаху.
Выбравшись из будки, он пробежал несколько метров в сторону своего дома, и его опять начало выворачивать.
— Господи, за что? За что, Господи? — бормотал он.
В голове звучала мелодия. Какая-то старая, веселая, давно забытая. Он сел под деревом и закрыл глаза. Представил, как мать с порога набросится на него, решит, что он пил с друзьями и хватил лишнего. Как отец перепугается, начнет метаться по квартире, причитать. Пойдут крики, вопли — обычный еврейский гвалт. А ему так хочется тишины. Но покоя не давала мелодия. Он слышал ее очень давно, в детстве, на чьей-то свадьбе. Музыканты наяривали изо всех сил, а люди за столом смеялись и пели.
— Ицикл от хосе эн геат! О-о-о! Ицикл от хосе эн геат! — прохрипел он по-еврейски и тут же перевел: — Ицикл женился!
Нелепость фразы его рассмешила, и он долго смеялся, пока совсем рядом не прогромыхал последний трамвай. И тогда он подумал: «Я остаюсь, а трамвай едет дальше…»
И впал в забытье.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Что же? пей, батюшка,
за здоровье своих мертвецов.
Сын его долго уговаривал поехать в горы. Старший сын. Теперь уже единственный. Что он там забыл, в этих горах? Красиво, конечно, нет слов. Да еще старинный монастырь. Благодать да и только!
Анастас Карпиди проплывал над пропастью в фуникулере, а за ним плыли двое его телохранителей. Олег, настаивавший на этой поездке, в последний момент не смог освободиться от дел. И пришлось ему одному (дурень дурнем!) ехать в этот монастырь. «Посмотришь, как они живут. Интересно!» Хочет обратить его к Богу. Мол, много грешил, пора и честь знать. Сам-то когда успел пристраститься? В семье у них набожных не было. Неужели в Канаде, во время учебы? Кто их поймет, нынешних детей? Христофор никогда излишней сентиментальностью не страдал, а телеграмму получил и на тебе — сорвался!
«Сорвался», — повторил про себя Гробовщик и посмотрел вниз.
Мысль о Христофоре не отпускала. Он не желал больше думать об его убийце или убийцах, потому что голова пухла от дум. Слишком много врагов, чтобы вычислить конкретного врага. Слишком много содеяно им, чтобы остановиться на какой-то конкретной причине для мести.