— Так он тебя и послушал! Похоже, он вывел Тимофеева на чистую воду. И что дальше?
— Надо что-то делать, Вова.
— Ты думаешь, он жив?
— Они побоятся тронуть Балуева!
— Разве? Поликарпа же не побоялись.
— Эти рассуждения ни к чему не приведут!
— Действительно.
Мишкольцу необходимо было обдумать полученную информацию. Он откинулся на спинку кресла.
— Мне еще не приходилось иметь дело ни с Окунем, ни с Жигулиным. Я их почти не знаю.
— Зато они хорошо знают тебя, — возразила телеведущая. — И этого вполне достаточно.
— Не уверен. Мне нужны неопровержимые доказательства, что Генка у них.
— Ты их напугаешь звонком.
— Нет. Я могу сделать хуже. Начнут заметать следы и… — Он не договорил, потому что Анхелика резко поднялась.
— Зря я перед тобой распиналась! Ты очень изменился, Вова.
— Людям свойственно меняться.
— Придется просить о помощи Поликарпа, — с презрительной усмешкой объявила она. — Надеюсь, он отреагирует по-другому. Особенно в связи с последними событиями.
— Какими событиями?
— Тебе еще не успели сообщить? В Греции на днях расстрелян Олег Карпиди.
— Ясно.
Он не поделился с Анхеликой тем, что ему стало ясно. Она покинула его пустую квартиру, затаив обиду. Им следовало обсуждать вполне мирные проекты, касавшиеся новой телепередачи об его коллекции. Тогда бы они нашли компромисс и множество точек соприкосновения. Что же касается вопросов стратегии и тактики, тут Мишкольц предпочитал собственную интуицию. И она его еще ни разу не подводила.
Он вернулся в кабинет, на любимый диванчик.
«Я не буду впутываться, — окончательно решил магнат. — Если Генка жив, то найдет способ, чтобы подать знак. Так было всегда».
От Балуева мысли опять перенеслись в Америку. Кристина в аэропорту сказала:
— Я бы многое отдала, чтобы полететь с тобой. За что ты меня наказываешь? Я знаю, там опасно, но это моя родина. Я согласна жить в любом русском городе, но русском, понимаешь! С тобой все ясно. Ты — гражданин Вселенной. Тебе и в Венгрии хорошо, и здесь. Но я совсем другая, пойми! И Колька меня часто спрашивает: мама, когда мы вернемся домой? Прошло два года, но ребенок помнит свой дом. Нет слов, его тут обучат языку и всем премудростям. Он будет знать историю и литературу чужой страны, но что это даст? Америка всегда будет ему чужой страной… Ладно, что я на тебя набросилась? Просто не хочу тебя отпускать, вот и устроила сцену. Пройдет. Выкинь из головы. И не забудь передать привет Генке.
«Привет Генке, — усмехнулся он, лежа на диване. — Легче снова улететь в Америку!..»
Профессор, принимавший экзамен, недоверчиво смотрел на абитуриента, как бы спрашивая: «А не тебя ли, молокосос, я застал вчера в постели с моей молоденькой женой?» Пышные брови профессора поехали вверх, едва Гена открыл рот. «Неужели несу околесицу?» Его памяти мог бы позавидовать компьютер. Массивные тома «Памятников мирового искусства», когда-то купленные отцом, он знал наизусть. И все-таки профессор был чем-то недоволен, недвусмысленно переглядывался с другими экзаменаторами: «Что он нам очки втирает, этот олух царя небесного?»
— Вы закончили, молодой человек? — строго спросил профессор.
— У меня еще второй вопрос.
— Погодите, давайте разберемся с первым. О чем вы нам сейчас рассказывали?
— Как о чем? О русском пейзаже второй половины восемнадцатого века.
— Правильно. Но такого вопроса вообще нет в билетах. У вас был — русский пейзаж второй половины девятнадцатого века. Согласитесь, тема куда обширнее. Слукавили, молодой человек?
«Вот это конфуз!» Кровь прилила к вискам. Он смог только вымолвить:
— Дайте мне еще пять минут для подготовки.
— А не мало для такой темы?
— В самый раз.
Ровно через пять минут он поражал умы экзаменаторов знанием предмета, описывал известные и малоизвестные картины (композиция, свет, цвет), оперировал датами, вспоминал все выставки «передвижников» и «мирискусников» и какие художники в них участвовали. И профессор с пышными бровями больше не подозревал его во всех смертных грехах.
Этот случай на вступительном экзамене в университет он часто вспоминал и рассказывал как анекдот.
Балуеву прочили большое будущее, аспирантуру, преподавательскую деятельность и все блага карьеры, на какие может рассчитывать искусствовед в провинциальном городе. Но все это было похоронено уже на четвертом курсе. Именно тогда появился в его жизни Мишкольц.
Стоял солнечный майский день. Распускалась сирень, и близилась сессия. Перед зданием университета, выстроенным в сталинские времена и напоминавшим древнеегипетский храм, стоял памятник знаменитому большевику, соратнику Ленина, а вокруг располагался скверик, и рядом бегали трамваи.
Гена заглянул на кафедру по просьбе преподавателя и тут же наткнулся на высокого, холеного мужчину лет тридцати, похожего на дипломата или артиста.
— Вы Геннадий Балуев? — спросил мужчина. Гена кивнул в ответ. — Мне вас рекомендовали. Мы не могли бы поговорить где-нибудь в другом месте? Здесь не совсем удобно.
— В сквере, — предложил Геннадий.
— Замечательно.
Они устроились рядом с большевиком, соратником Ленина, и незнакомец представился.
— Мне вас рекомендовали как лучшего из лучших.
— Это по поводу практики? — догадался студент. «Неужели какой-то периферийный музей? — подумал он тогда. — Впрочем, вид у него слишком респектабельный…»
— Я не хранитель древностей, — будто подслушав его мысли, заявил мужчина. — Но обещаю приличный заработок.
— Я за деньгами не гонюсь, — отреагировал уязвленный бессребреник. — Главное, чтобы было интересно.
— Это я вам гарантирую. — Незнакомец закурил, подождал, когда пролязгает по рельсам очередной трамвай, и доверился наивному студенту: — Я хочу собрать коллекцию картин. Меня интересует группа «Мир искусства»: Бенуа, Сомов, Лансере, Бакст, Кустодиев, Борисов-Мусатов и другие. Мне сказали, что этой группе будет посвящена ваша дипломная работа. Как видите, наши интересы совпадают.
— А как же вы их намерены собирать? — заморгал ресницами Гена.
— «Мирискусники» разбросаны по всей России. В частных коллекциях, в провинциальных музеях. Судя по всему, многим из этих музеев не долго осталось жить. Дело идет к капитализму, а значит, к самоокупаемости. Поэтому надо торопиться, а то разграбят. В нашей стране это практиковалось во все времена. Короче, два месяца интенсивной практики вам обеспечены. Расходы беру на себя. И с каждой приобретенной картины, рисунка или эскиза вы будете иметь свой процент.
— Надо подумать, — не торопился с ответом Балуев. По правде говоря, он принимал собеседника за сумасшедшего. В его социалистическом сознании еще не укладывалось, что в нашей стране могут существовать такие богатые люди и что у них могут быть такие неправдоподобные намерения. Откуда ему было знать, что перед ним владелец первого в городе частного ювелирного магазина? Об этом было известно немногим.
— У меня уже кое-что есть, — ошарашил тот. — Не хотите взглянуть? Я живу тут рядом, за углом.
— Прямо сейчас?
— Если вы никуда не торопитесь.
Гене нужно было бежать на лекцию, но ему предлагали взглянуть на «мирискусников», и не где-нибудь в Питере или Москве, а тут рядом, за углом.
Мишкольц в те времена имел две огромные комнаты в сталинской коммуналке. И комнаты и то, как они были обставлены, поразило не избалованного роскошью студента, не говоря уже о самом предмете, приведшем его сюда.
— Это только начало. Пейзаж Бенуа и пара рисунков Бакста.
Что он испытал тогда, передать невозможно. Он мог потрогать руками настоящие произведения искусства.
— Где вы их взяли? — спросил ошарашенный студент
Мишкольц улыбнулся его наивности и серьезно ответил:
— Купил. В нашем городе. У частного коллекционера. Вам нравится мой выбор?
— Это здорово!
— Это только начало, — повторил коллекционер. — Летом я намерен вплотную заняться скупкой картин, но мне нужен помощник, потому что у меня недостаточно времени. Человек, на которого я мог бы целиком и полностью положиться. Так что решайте. Вакансия пока свободна.
— Я согласен…
Владимир Евгеньевич до утра проспал в своем кабинете. Его разбудил телефон.
— А вот и я! — услышал он знакомый голос, и от сердца отлегло.
— А я уже собирался обзванивать морги, — грустно пошутил магнат.
— Рано меня хоронить, Вова. Ты как?
— В полном порядке. А ты?
— Кажется, побывал на том свете.
— И как там?
— Темно, как в заднице у негра.
— Ясно. Откуда звонишь?
— От одного приятеля.
— Помощь нужна?
— Уже нет.
— Кто этот приятель? — осторожно поинтересовался Мишкольц.
— Миша Гольдмах, владелец игровых автоматов.
Круглолицый Жигулин расхаживал взад-вперед по знаменитому кабинету с антикварными безделушками и бросал на Гольдмаха злые взгляды. Окунь развалился в кресле, опустив голову на грудь, и, казалось, клевал своим острым носом. Михаил сидел за массивным столом старого босса и с опаской поглядывал то на одного, то на другого, будто ждал выстрела.
— Вы хоть понимаете, чем это грозит? — вопрошал бывший милиционер Жигулин, и глаза его наливались кровью.
Событие было действительно из ряда вон. Следствие, занимавшееся убийством Полины, вышло в конце концов на клуб, и все трое получили повестки из милиции. Кроме того, следователь требовал для себя пропуск в клуб.
— Да, мусор в клубе — вещь неприятная! — хмыкнул Окунь, и это можно было истолковать двояко.
— Может, позвонить Неведомскому, чтобы он все уладил, — предложил Гольдмах.
— Неведомскому? Вы смеетесь? Да ему только на руку, если нас начнут таскать! Он отстаивает интересы старика, и мы ему до лампочки! Правда, для вас он может сделать исключение. Но вы-то имеете в этом деле самый неприглядный вид.
— Я?
— А кто же еще? Девица приходила к вам, это всем известно.