Гримерная у примы детского театра оказалась крохотной комнатушкой, под стать самой Наде. Когда он вошел, она смазывала кремом лицо, и белая, круглая мордочка потешно сверкала при свете настольной лампы.
— Господи! Миша! — радостно взвизгнула травести при виде букета хризантем, который он приобрел в антракте. — Вот не ожидала!
— Я ведь обещал прийти на ваш спектакль.
— Надо было предупредить. Сейчас школьные каникулы. Где вы сидели?
— Не важно.
— Ой, как мне приятно, что вы пришли! — Надя импульсивно размахивала руками и от избытка чувств подпрыгивала на стуле. Без грима она казалась естественней и очаровательней в своем пышном, сценическом платье.
— Я пришел попрощаться. Вечером уезжаю.
— Надолго?
— Похоже, что навсегда.
Надя сразу изменилась в лице, погрустнела.
— Это все из-за вашей работы? — осторожно поинтересовалась она.
— Лучше чужбина, чем родная тюрьма, — печально улыбнулся Гольдмах. — Вы меня спасли, — продолжал он, — у меня появилось время, чтобы во всем разобраться. Больше ждать нельзя. Я был бы последней свиньей, если бы не зашел попрощаться. И потом, мне кажется, мы стали друзьями.
— На самом деле, — согласилась знаменитая актриса. — Только что вы всё стоите?
— Может, мы пообедаем вместе? — предложил он.
— С удовольствием! — захлопала она в ладоши. — Спектакли так выматывают, что голод просто зверский! Я быстро переоденусь, а вы подождите внизу.
В ресторане «У Сэма», куда они приехали, им выделили отдельный кабинет. Метрдотель расшаркивался перед ними битый час. Еще бы! Ведь сам Гольдмах воспользовался услугами своего ресторана. Решил напоследок погулять.
— Я здесь обедаю во второй или в третий раз, — сказал он Наде, когда принесли холодные закуски и бутылку шампанского. — Со стороны могло показаться, что Гольдмах ведет скучную жизнь. С людьми сходится тяжело. В оргиях не участвует. Карибами и Балеарами пренебрегает. И вообще, не очень вписывается в образ нового русского, балагура и затейника. Иногда я себе кажусь отшельником в пустыне.
— А вокруг — стадо диких верблюдов, — досказала она.
— Если бы! Верблюды не так кровожадны. Они довольствуются колючкой и могут целый месяц не пить. Сравнение неудачное. Животные лучше людей. Самый отпетый крокодил не так опасен, как человек.
— Миша, от вас можно заразиться скепсисом. Люди бывают разные.
— Извините. Что-то нашло.
— Просто вам грустно уезжать.
— Наверно. Хотя я испытываю противоречивые чувства. Здесь оставаться тоже невыносимо.
— За что выпьем? — спросила Надя, чтобы разрядить обстановку.
— За вашу чудесную игру! И вообще, за то, что детство уходит, а Белоснежка и гномы живут.
— Если бы вы знали, как надоедает играть одно и то же. Будто тебя приговорили к этой роли. А новых ролей не дают. Старею, Миша. Для травести — это катастрофа.
Они выпили, и он сообщил:
— А меня собираются обвинить в убийстве Полины. Не одно, так другое.
— Я поняла, что за вас серьезно взялись. И правильно делаете, что уезжаете. А сынишку Полины отправили в детский дом.
— Вы узнавали?
— Да. Вся эта история меня тоже как-то коснулась. У Полины из родственников осталась только тетка. Она отказалась от мальчика. У нее двое своих парней. Но проблема в другом. Сын Полины прижит от лица кавказской национальности.
— Это точно известно? — взволновался Михаил.
— Куда уж точней! В метрике записан папа-чеченец.
— Салман…
— Не знаю, зачем она это сделала? Некоторые вообще не пишут отца. Хотя и без того было понятно. Мальчик совсем не похож на Полину.
— У Салмана была большая семья в Казахстане. Он из тех репрессированных чеченцев, которые не вернулись на родину. Может, разыскать их?
— Вряд ли они возьмут незаконнорожденного, — усомнилась Надя и добавила: — Я вижу, вам не безразлична судьба Руслана.
— Вы даже имя знаете?
— Наш театр уже много лет шефствует над детским домом, в который попал Руслан. Для него это большое потрясение. Надеюсь, что он недолго там пробудет.
— Как это понимать?
— Очень просто, — улыбнулась маленькая женщина, и ее белое, круглое личико вновь засверкало. — Я собираюсь его усыновить. Правда, еще не знаю, как к этому отнесется моя дочь.
— У вас есть дочь? — Он вдруг понял, что совсем ничего о ней не знает. — Почему же она не живет с вами?
— Она — студентка. Учится в Москве. Живет в общежитии, — не без гордости сообщила Надя, а потом тихо добавила: — И собирается там остаться. В Москве у нее отец.
— А вам разрешат усыновить мальчика?
— Надеюсь на это. Весь театр на моей стороне. Уже все знают. И в детском доме я как родная. Так что есть шанс.
— В таком случае я спокоен за Руслана.
Они выпили за здоровье мальчика. А Михаил почему-то подумал о Лике. Вспомнил, как она сообщила ему о ребенке. И свой порыв, оказавшийся бесполезным. И то, что этот ребенок стал теперь преградой между ними. И что Лика только на словах хочет вернуться к нему, а на самом деле никогда не бросит ребенка. Да и он не позволил бы ей этого.
Он позвонил ей в Швейцарию рано утром, как она просила. И снова от ее родителей.
— Я была там. Добиралась пешком. Эта скотина не пожелал меня отвезти. Сказал: «Русские сами разберутся со своими проблемами». А я — кто? Японка, что ли? — Лика нервничала. Просто задыхалась от ненависти к мужу. — В общем, добралась туда, когда стемнело. Но только все напрасно. Дом пуст. Я расспросила соседей. Они рассказали, что накануне хозяин с женой уехали в трейлере. Наверно, на отдых. Я думаю, их кто-то предупредил раньше меня.
— Извини, что пришлось тебя побеспокоить.
— О чем ты, Мишенька! Да ради тебя я готова!.. — Она вдруг всхлипнула. — Прости… Я уже на грани.
— Успокойся…
— Ты меня примешь?
— А как же девочка?
— Я ее выкраду у него! Главное, чтобы ты…
— Я уезжаю из России, — огорошил он ее.
— Совсем?! Куда?! В Израиль?
— Еще не знаю, куда и на сколько. Ты можешь вернуться в свою квартиру.
— Я вернусь, а тебя не будет? — упавшим голосом произнесла она.
— Придется ждать. Снова ждать.
— Я не хочу! — закричала Лика. — Не хочу! Я не могу больше! Я люблю тебя!..
Родители давно уже обо всем догадались. Они молча проводили его. А он не сдержался. Слезы катились сами собой. О чем говорить, когда и так все ясно и нечем помочь?
Балуев расписал в уме весь предстоящий день и понял, что ему не успеть, если пользоваться городским транспортом. Вместе с Мишкольцем они прибыли в офис, и он сразу взял быка за рога. Быком в данном случае был его давний приятель Данила Охлопков.
— Вот и пропажа! — одновременно удивился и обрадовался тот. — Кто тебя только не ищет! Все, кроме милиции.
— Давай-ка к делу! — призвал его Геннадий. — Ты был у Тимофеева?
— Ну, был.
— Кого-нибудь из его команды удалось разыскать?
— Только секретаршу, но она ни черта не знает.
— Не знает, говоришь? — Он снова ясно представил, как девушка в кабинете Тимофеева протягивает ему чашку с горячим напитком. А потом пустота. — Дай-ка мне ее адрес.
— Пожалуйста. Но вряд ли ты застанешь ее дома. Девчонка ищет работу. Ее оставили с носом. Советую сначала позвонить или нагрянуть вечером.
— Я все-таки попытаю счастья. — Балуев аккуратно сложил листок с адресом секретарши и направился к двери.
— Я бы тебя подвез, но шеф ждет с отчетом.
— Отчитывайся, Даня, отчитывайся. И не забудь рассказать о предложении Соколова торговать оружием. Вова всю жизнь мечтал этим заняться.
В приемной секретарша Ниночка кокетничала с Мишкольцем. Он не стал им мешать. Помахал бывшему шефу рукой, а ей послал воздушный поцелуй.
Секретарша Тимофеева жила на другом конце города. Геннадий с ухмылкой на лице проводил взглядом пробегавший мимо трамвай.
— О чем грустите, Геннадий Сергеевич? — раздалось за спиной.
Люди Поликарпа поджидали его возле старенького «москвича». Это было вопиющей наглостью с их стороны. Ведь стоило ему дать знак охранникам Мишкольца, не выпускавшим его из поля зрения, и началась бы перестрелка.
— Что вам надо? — спросил он.
— Вы заставили нас поволноваться, — дружелюбно ответил один.
— Наш босс хочет с вами поговорить, — добавил второй.
«Час от часу не легче», — подумал Геннадий.
— Хорошо, но у меня мало времени. Где он собирается со мной говорить?
— Кафе «Андромаха» вас устроит?
— Вполне.
Балуев даже обрадовался, что его приглашают не на кладбище, а потом подкралась тревожная мысль: Гробовщик никогда не устраивал встреч в подобных заведениях. Людей уважаемых, таких, как Мишкольц, он приглашал для делового разговора прямо к себе домой. Остальные довольствовались его ветхой кладбищенской лачугой. «Я не принадлежу ни к тем, ни к другим, — успокаивал себя Геннадий Сергеевич, — потому и выбрано такое странное место».
Дорога показалась ему слишком долгой, хотя ехали не больше пятнадцати минут. За это время он успел подумать о многом и многое вспомнить.
В последний раз Балуев видел Анастаса Карпиди на похоронах Пита Криворотого в августе девяносто шестого. Совсем еще молодого авторитета, продержавшегося в боссах около четырех месяцев, хоронили в закрытом цинковом гробу. От Пита мало что осталось. Его разорвало гранатой. А загородный дом босса представлял из себя обгоревший кирпичный остов, не годившийся даже бомжам для ночлега. Так постарались люди Гробовщика. Так возненавидел своего бывшего человека Поликарп, когда тот пренебрег советами прежнего хозяина. Шестерки не должны становиться боссами — такой формулировки придерживался Карпиди.
В тот памятный день, когда весь цвет городской мафии хоронил одного из верных своих сынов. Гробовщик блеснул красноречием. Сложив на брюхе пальцы-сардельки, потупив взор, он сказал:
— Я знал Петю очень давно. Еще в отроческие годы он бегал ко мне попросить совета. Я любил его как сына И помогал не только советами. В трудные минуты жизни он знал, к кому обратиться. Он знал, кто ему роднее родного отца. Прости, дорогой, что не уберег. — При этих словах он набрал в грудь побольше воздуха и громко засопел. — Пусть земля тебе будет пухом, Петро…