Первое утро в родном городе иногда отдает горечью. Балуев долго лежал с открытыми глазами. Рядом спала Светлана. Сквозь жалюзи пробивалось солнце. И в это верилось с трудом. Он вспоминал общежитие. Военная, 5а, желтое грязное здание. Длинный, бесконечный коридор. С щербатого, облезлого потолка свисают тусклые лампочки на электрошнурах. Их комната самая дальняя, рядом с туалетом. Его держит за руку отец. Они идут очень медленно. Слишком медленно. Потому что папа просидел весь вечер у своего приятеля, и они без конца пили водку. Там была маленькая девочка, дочка папиного приятеля, но она Гене не понравилась. Смешливая какая-то! Все смеялась и смеялась и при этом забиралась к папе на колени. Гене выдали лист бумаги и карандаши, чтобы рисовал. А он сидел с опущенной головой и все смотрел на этот белый лист. Он хотел домой, к маме. Он знал, что она будет плакать. Всю ночь. Из-за папы. Он просил отца: «Пойдем домой! У меня болит живот!» Мама наказывала: «Следи за отцом! Если он встанет в очередь за пивом, говори, что у тебя живот заболел. Ясно?» Гена так и сделал, как только отец встал в очередь за пивом. Даже заревел по-настоящему, хотя не был плаксой. И что с того? Папу пропустили без очереди.
Все-таки с ребенком! «Потерпи немного! — сказал заботливый папа, залпом осушив громадную кружку. — У меня тут приятель живет. У него и сходишь в туалет!..»
Они шли очень медленно по общежитскому коридору, а сердце в груди у Гены билось все быстрей. Оказывается, и в пятилетием возрасте он уже знал, где находится сердце. «К мамочке! Скорее к мамочке!» — так примерно билось оно. Отец со всей силы ударил в дверь кулаком. Гена съежился и опустил голову.
Мама не бросилась к нему с поцелуями и причитаниями. Только строго взглянула. Потом с отвращением перевела взгляд на отца. Гене казалось, что они всю жизнь ненавидели друг друга. По крайней мере, с момента его рождения.
«Где ты шлялся, сволочь?! — закричала мама, и ее красивое лицо с белой, нежной кожей исказилось и побагровело. — Подумал бы о ребенке!» «Заткнись, сука! — прохрипел отец. — Без тебя разберемся!»
Она налетела на него с кулаками и принялась дубасить мужа по голове, рыча и воя. Она всегда это делала неожиданно и молниеносно, как опытный военный стратег. Отец отшвырнул ее на кровать, присел на пол, чтобы не упасть, и стал снимать ботинки. Но мама жаждала крови! Ее дед был казачьим атаманом, и она не терпела никакого насилия над собой. Мама вооружилась сковородкой и снова ринулась в атаку. И тут маленький Гена бросился ей в ноги: «Не надо, мамочка! Это я во всем виноват! Это я! Я! Прости меня, мамочка!..»
В спальне у Светланы по-прежнему уютно. Женщины умеют создать уют. В его холостяцкой квартире на Чистых прудах совсем по-другому. Говорят, чтобы обжиться на новом месте, надо встретить там весну. А он взял и укатил за тридевять земель от дома!
Геннадий осторожно поднялся, чтобы не побеспокоить спящую, и на цыпочках направился к двери.
— Ты — уже? — раздалось у него за спиной.
— Сварю кофе.
— Я еще пять минуточек, ладно? — протяжно зевнула Света.
— Почему пять? Будильник только через час зазвонит. Спи!
— Нет, я сейчас встану, — пообещала она и вновь отключилась.
«Неужели боится, что сбегу? — размышлял он, спускаясь по деревянной лестнице ее двухэтажной квартиры. — Господи! Сколько же в мире недоверия! Светка совсем как чужая. Снова тайны, покрытые мраком, недомолвки, интриги, игра в разведчиков-шпионов! Как все надоело! Думал, навсегда избавился!»
На кухне его дружелюбно встретила Чушка. Бульдожка заметно сдала. Все меньше двигалась и взирала на мир отрешенным, не любопытным взглядом. Гена нашел в холодильнике сыр, но не успел оглянуться, как собака слопала весь кусок, оставив их без завтрака.
— Ничего, поджарю гренки, — не унывал Балуев. — А гулять я с тобой не пойду, — объявил он Чушке. — Холодно, красавица моя. Могу простудиться.
«Нет так нет!» — вздохнула бульдожка и вернулась на свою лежанку.
К Чушке он всегда относился холодно, ведь она досталась Светлане в наследство от ее бывшего любовника. В гостиной у Кулибиной, в черной рамке (траур по юности!), висела увеличенная фотография. Школьная рок-группа. Три длинноволосых пацана с гитарами. Смеющиеся, нагловатые лица. Ее бывший муж, ее бывший любовник, а третий — уму непостижимо! — бывший муж Марины, бывшей жены Геннадия. Вот так шутит судьба!
«Судьба в черной рамке! Зачем же на самое видное место? — не понимал Балуев. — Впрочем, у каждого свои воспоминания. Меня сегодня тоже пробрало с общагой. Чего вдруг? Ах, да! Папаша опять приснился с наставлениями! А может, еще раньше? Поезд! Гастролирующий киллер Валера! Как он сразу попал в точку? Военная, 5а! Он тоже там, оказывается, кантовался! Совпадение! А может быть, нет? А может быть…»
Он не успел додумать. Из ванной послышался шум воды. Светлана сдержала слово, поднялась ровно через пять минут.
— Как спалось? — Она ворвалась на кухню в легком халатике, с мокрыми волосами.
«Значит, с собакой буду гулять я!» — тут же сообразил Гена.
— Нормально. Отец приснился.
— И что?
— Советовал немедленно уезжать.
— Глупости!
— Папа плохого не посоветует.
— А я говорю, глупости! — Заработал фен. — Ты ведь без сына не уедешь. Оформление бумаг займет месяц.
— Ты же сама вызвалась всё оформить. Вот и прекрасно! А я уеду! У меня куча дел! Надо ехать в Лондон!
— Сотби? — усмехнулась она.
— Ну да. Сотби. Меня пригласили экспертом.
— Не надо ля-ля, Геночка! У них есть свои эксперты. Зачем им приглашать кого-то из Совдепии?
— Ты не поняла. Меня пригласил один известный московский коллекционер. Для себя. Понимаешь?
— Понимаю. Ты просто не хочешь мне помочь. Сотби будет только через два месяца. Я специально это узнала к твоему приезду.
— Крута, Светка! — похлопал в ладоши Балуев. — Все круче и круче! Здорово подцепила!
— Наверно, соскучился по своей маленькой грузинке, вот и засучил ножками!
— А что мне здесь делать?
— Дел по горло!
— Это твои дела!
— Раньше у нас были общие дела! — напомнила Светлана.
— Прошло время, — напомнил Геннадий.
Он курил, глядя в окно. Она сушила волосы, глядя в потолок.
— Вроде потеплело, — разрядил он обстановку и прижал ладонь к стеклу.
— Погуляй с Чушкой! — попросила она. — Это две минуты.
— Хорошо, — процедил Балуев.
«Начались уступки! — подумал он. — А попробуй ей не уступить! — продолжал он уже во дворе дома. — Ведь она целый год работала на нас с Мишкольцем. Благодаря Светке не случилось много бед. Новых разборок. Мы избежали войны группировок. Мы объединили два вечно враждующих клана. Мы заткнули рот Поликарпу. Ну и видок у него был тогда, в Светкином офисе, когда Мишкольц и Шалун обложили его со всех сторон!»
Поднимаясь с бульдожкой в лифте, Геннадий сказал себе: «Что ж, придется уступить. Явился же я сюда по первому ее звонку! Зачем же упрямиться? Сам виноват! Ох, уж этот неизжитый комплекс вины!»
— Остыл маленько? — встретила она его улыбкой.
— Давай выкладывай, что там у тебя? И поскорее. Мне надо ехать в ЗАГС.
— Скорее не получится. А ехать тебе никуда не надо. Оформление разводов там по понедельникам, один день в неделю. Ясно?
— Ты все за меня продумала? Если так здорово соображаешь, зачем тебе моя помощь?
— Подожди, обо всем по порядку.
Она налила в чашки кофе, а в стопки коньяк. Она поставила блюдо с гренками и задымила сигаретой.
— Очень запутанное дело. Следствие ведется уже полгода. Результатов никаких.
— Хорошее начало, — заметил Балуев. — Правда, не очень оригинальное. Что за дело? Почему ты тянешь? — Он заподозрил неладное.
— Ты о нем слышал. Не мог не слышать. Убийство Христофора Карпиди в августе прошлого года.
Она произнесла это с трудом, делая паузы после каждого слова. Потом сделала глубокую затяжку и, склонив голову, выпустила густую струю дыма.
Геннадий сидел, замерев, не моргая, и только пришедшие в движение желваки отличали его от соцреалистической скульптуры.
— И ради этого ты звонила мне в Москву?
— Ты удивлен, правда?
— Ты, может быть, и сошла с ума, но я-то в здравом рассудке!
— Я знаю, что ты скажешь дальше. Поликарп — наш извечный враг. Мы все из кожи вон лезли, чтобы ослабить его влияние в городе…
— Вот и прекрасно! Ты освобождаешь меня от дальнейших объяснений, и мне не надо тратить лишних слов, чтобы отказаться от твоего предложения!
— Послушай!
— Ничего не хочу слушать! Какое мне дело до сына Гробовщика? Я тебя не понимаю!
— Гена, ты не прав! — взорвалась она.
— Ты еще никогда на меня не кричала. Власть тебя портит, Света.
— Ты даже не хочешь меня выслушать! Что тебя портит, мой дорогой? Столичная жизнь? Третьяковская галерея? Сотби?
— Отчего же не выслушать? Валяй. — Он залпом выпил коньяк и хрустнул гренкой.
— Во-первых, вот уже скоро год, как ты отошел от дел, и поэтому не можешь считать Поликарпа своим врагом. Как я полагаю, тебе лично он ничего плохого не сделал!
— Замечательное вступление! Гитлер, как ты полагаешь, мне тоже ничего худого не сделал!
— С тобой невозможно разговаривать!
— И что же во-вторых?
Она видела, как он завелся, и решила пойти в обход. «Нормальные герои всегда идут в обход!» — любимая песенка детства. В ней заключена вся мудрость компромисса.
— Хорошо, давай оставим в покое Поликарпа.
— С удовольствием!
— Поговорим о Христофоре. Парень стал жертвой чьей-то игры…
— Послушай, — снова перебил ее Геннадий, — у Карпиди на совести столько жертв! Это обыкновенная месть. Ведь дураку ясно!
— В том-то и дело, что ни черта не ясно!
— Я думаю, это гнев богов. Кто-то доложил Зевсу о нашем хитромудром греке и о делах его. И великий громовержец придумал ему наказание!
— Давай серьезно, — попросила Светлана.
— Давай, — согласился Балуев. — Какой у тебя интерес в этом деле?