Новички угрюмо, вразнобой загудели.
— Следует отвечать: «Понятно, господин директор».
— Понятно, господин директор.
В этот раз ответ получился более стройным.
— Ваше счастье, если понятно. Потому что повторять я не буду. — Директор повернулся к воспитателю, стоящему рядом с новичками: — На помывку их, потом в процедурный кабинет.
— Слушаюсь, господин директор, — кивнул воспитатель. Скомандовал шеренге: — За мной.
— Этого тоже уводить, господин директор? — вмешался другой воспитатель. Он указывал на Жонга.
— Этого? — директор сделал вид, что Жонга только что заметил.
Тот проблеял что-то невнятное и вдруг упал на колени. Теперь его трясущиеся руки в умоляющем жесте тянулись к директору. Директор брезгливо посторонился. Жонг, суетливо перебирая коленями, пополз к нему.
— Набегался, Жонг? — ласково спросил директор. — Ну и как там, на свободе? Понравилось?
Жонг отчаянно замотал головой. Снова потянул к директору руки. Навзрыд, сквозь всхлип проговорил:
— Пожалуйста! Господин директор! Умоляю! Пожалуйста!
— Хочешь таблетку, малыш?
Жонг закивал так, что мне показалось — его голова сейчас оторвётся от тонкой шеи и покатится директору под ноги.
— Какую? Вот эту?
Директор вынул из кармана таблетку и показал Жонгу. От вспыхнувшей в глазах парня надежды меня едва не стошнило. Жонг рванулся к директору, воспитатель одной рукой схватил его за плечо, другой огрел по спине дубинкой.
А директор тихо, садистски засмеялся.
— Так и думал, что эту. Жаль, что я её уронил. — Демонстративно разжал пальцы. Таблетка упала на асфальт.
Жонг взвыл — вряд ли от боли. Он вожделенно смотрел на таблетку.
— Ты ведь не будешь есть с земли, Жонг? Ты ведь человек, а не собака? Верно?
Жонг рыдал и тянулся к таблетке. Директор поднял ступню. Таблетка исчезла под начищенной туфлёй. Жонг забился в истерике.
Директор убрал ногу. Таблетка на асфальте превратилась в мелкое крошево.
— Ты бы слизал даже эти крошки — правда, Жонг?
Жонг затрясся, кивая и подвывая.
— В карцер его. На сутки, — брезгливо приказал воспитателю директор. Тот рывком поднял Жонга на ноги. — Построение окончено?
— Да, господин директор. — Воспитатели уже успели пересчитать нас по головам.
— Тогда почему ученики до сих пор здесь?
— Разойдись! — приказали нам. — На молитву!
Ученики начали расходиться.
А я не уходил — хотя это было самым разумным, что мог сделать. Я стоял, смотрел на директора и думал о том, как убью эту мразь. Меня, неподвижного, обтекала толпа. Неудивительно, что директор это заметил. Подошёл ко мне. Скривился:
— Ты так быстро выздоровел? Я думал, что до конца жизни будешь прятаться за юбкой медсестры.
— Медсестра Яню не носит юбки.
— Что-о? — Очки у директора полезли на лоб.
— Она ходит в халате, — пояснил я. — А вы о чём подумали?
Директор побагровел.
— Это был мой первый вопрос. Отвечать вы, судя по всему, не собираетесь. Тогда задам другой: за что вы меня так ненавидите? — Вопрос вылетел сам собой, я не собирался его задавать.
А задав, вдруг понял — эта гадина действительно меня ненавидит. Люто и яростно. Меня — сопливого пацана, находящегося полностью, как он думает, в его власти.
— Ты не заслуживаешь моей ненависти, — процедил директор. — Я тебя презираю. За то, что ты так и не понял: это место станет твоей могилой. Обычно здесь быстро соображают, что к чему — но ты, похоже, слишком тупоголовый.
Ничего нового директор не сказал.
— Вы не поняли, — медленно проговорил я. — Я вспомнил. Вспомнил всё, что было «до». То, как вы держали меня взаперти. Как приказали избить и бросили умирать. И я говорю не о том, что происходит сейчас. Не об этой школе. Это было «до» — до того, как я сюда попал. Тогда, в прошлой…
— Что за чушь? — оборвал меня директор. Он презрительно кривил губы. — До того, как сюда попасть, ты побирался вместе с калеками, воровал жратву и шарил по карманам туристов на рынке в Байшане. Как оказался на улице — понятия не имею, вероятно, точно так же, как половина тех, кто окружает тебя сейчас. Общество отвергло тебя! Ты превратился в отбросы и смердел — до тех пор, пока не попался во время облавы. Одно могу сказать точно: я в Байшане никогда не был. И мне уж точно не пришло бы в голову забираться за двести километров от дома для того, чтобы держать взаперти никчёмного мальчишку… Нет, Лей. Я никуда не ездил. Я ждал тебя здесь! И, как видишь, дождался.
В следующую секунду директор выдернул руку из кармана.
Глава 37. Вопросы без ответов
Я машинально ушёл от удара. Вскинул руки в защитной стойке. А директор, негромко рассмеявшись, покачал головой.
— В твои годы рановато быть таким нервным, Лей. — Он развернул бумажный носовой платок, который вытащил из кармана.
Неторопливо вытер им лоб и бросил на землю. Платок накрыл растоптанную таблетку. Директор развернулся и ушёл.
А я застыл, глядя на платок — белый бумажный лист на тёмной поверхности. Перед глазами поплыло.
Белый бумажный лист на тёмной поверхности стола.
Я смотрю на него долго, бесконечно долго. Решение уже принято, и назад пути нет. Я знаю это, но всё же почему-то медлю. Закрываю глаза. Открываю и снова смотрю на лист. Как будто жду, что открою глаза — и лист исчезнет. А вместе с ним исчезнет необходимость делать то, что собрался. Я просто задержался на работе, задремал за столом, как иногда случалось, и всё, что произошло — мне приснилось.
В глубине души я знаю, что это жалкий самообман, не более. Злюсь на себя. И в конце концов придвигаю к себе лист.
Начальнику Управления
Заявление об увольнении по собственному желанию
Прошу уволить меня с занимаемой должности.
Ставлю дату и вывожу подпись: Громов Леонид Михайлович.
Отодвигаю от себя лист. Вот и всё. В моём случае ни о каких «двух неделях отработки» речь не идёт. Таких, как я, всегда увольняют сразу, одним днём.
Что ещё?.. Ах, да. Надо собрать личные вещи. Хотя у меня вещей-то — раз-два и обчёлся, не люблю обрастать барахлом.
Взгляд падает на стоящую на столе фотографию в рамке. Сколько лет назад я поставил её сюда — не вспомню.
Красивая темноволосая женщина в лёгком пальто и небрежно накинутом на плечи шарфе держит в руках букет из кленовых листьев. Жёлтых, красных, оранжевых — я помню, как она собирала их в парке. Как любовно расправляла каждый лист, как придирчиво рассматривала сделанные мной фотографии. А потом забыла букет в такси. Мы сидели рядом на заднем сиденье, и нам очень быстро стало не до букета…
Когда она ушла, я несколько раз порывался выбросить фотографию. Но почему-то так и не выбросил. Оправдывался перед собой тем, что её присутствие помогает держать на расстоянии других женщин.
«Кто это?»
«Жена».
«О-о, я не знала…»
И всё. Одно мгновение — и ты из перспективного холостяка превращаешься в никчёмного женатика. Удобно. И оправдываться перед собой, почему не убираю фотографию, тоже удобно… Протягиваю руку к фотографии, но взять не успеваю — начинает вибрировать телефон.
Звонок с неизвестного номера, обычное в моей профессии дело. Привычно хватаю, привычно бросаю: «Алло», и только после этого вспоминаю, что мог бы не спешить отвечать. Да мог бы и вообще не отвечать. Дела Управления меня больше не интересуют.
— Лей? — напряжённо спрашивают в трубке.
Голос незнакомый. Или намеренно искажён — такое в нашей работе тоже бывает.
Кто попало меня «Леем» не назовёт. Это прозвище — только для своих.
— Слушаю.
— Надо срочно встретиться. Это по делу…
— Нет. — Я не дослушиваю, по какому делу. Срать я хотел на любые дела. — Я занят, — и собираюсь сбросить звонок.
— Лей, послушай, это очень важно! — Голос торопится. Будто почувствовал, что связь вот-вот оборвётся. — Это связано с…
Он произносит имя. Теперь я его узнал, хотя голос действительно искажён. Узнал — того, кто звонит. А имя, которое он произнёс, как будто уплывает. Тонет где-то в глубинах памяти. Хотя это имя для меня — как пароль. Как выстрел из стартового пистолета. Услышав его, я не могу не бежать. Я буду бежать до тех пор, пока жив человек, который его носит.
— Хорошо. Через пятнадцать минут, где обычно.
Сбрасываю звонок. Понимаю, что все это время держал в руках фотографию. Выругавшись, ставлю её на стол.
Взгляд снова падает за заявление. Буквы плывут перед глазами. Белый лист на тёмном фоне…
— Лей, очнись!
Я лежал на асфальте двора, завалившись на бок. Тао тряс меня за плечо.
— Что с тобой? Лей!
— Всё нормально. — В горле пересохло — как всегда после провала в воспоминания. — Что случилось?
— Не знаю. Я видел, как с тобой заговорил директор. Потом он бросил платок, ушёл, а ты упал.
— Голова закружилась. Бывает.
Тао недоверчиво смотрел на меня.
— Может, позвать кого-нибудь?
— Не надо. Я в порядке. — Я откашлялся и принялся подниматься.
Тао, поколебавшись, протянул мне руку. Я, помедлив, взялся за неё.
— Завтрак ещё не закончился?
— Нет, что ты! Если поторопиться, мы даже на молитву успеем.
Я встал. Никакая голова у меня не кружилась.
Только страшно хотелось пить, а в висках, пока мы с Тао шли на молитву, стучало: Громов Леонид.
Гром. Лей…
Вместе с именем ко мне вернулось многое. Ещё одна часть биографии — точно. Но вспомнить главное я так и не сумел.
Кто он — человек, одно упоминание о котором заставило меня нестись на встречу с информатором, будто на первое свидание? Кто?!
— Ты начал заниматься более усердно, — заметил Вейж однажды ночью. — Значит, я выбрал верный путь.