— Как я ненавижу ваш Свет. Но я накормлю тебя им до отвала! — грозно оскалившись, выругалась мать Тьма. Взревев, закачав головой, будто дикий вепрь, она толкнула свет от себя прочь. Не ожидавшая подобного Селена вдруг нелепо вздрогнула. Поток божественных — и её же собственных — сил пронзил ей горло. Темноволосая богиня обмякла, повиснув в воздухе. Я видел — даже отсюда, как стекленели её навсегда погасшие глаза.
— Ты был слишком беспечен, Бог, — пророкотал надо мной голос матери Тьма. Следующей своей жертвой она избрала близняшек.
Они все были одного с ней размера, но в то же время я видел лишь то, как капризная девчонка топчется по игрушкам, рвёт и швыряет их прочь.
— Нет! — на этот раз уже куда уверенней взревел я. Слёзы бежали по моим щекам, а мне казалось, что я бесконечно далеко, что каждый мой шаг пожирается растущим расстоянием.
Словно факел вспыхнула Вика — огонь, что она всегда и легко держала в руках, теперь беспощадно ел красоту её тела, обращая в почерневшую, изуродованную тушку. Ника лишилась головы. Вот так просто и без затей, как самая простая смертная. Мать Тьма будто не замечала комариные укусы ударов других девчонок. Я кричал им, чтобы они бежали, спасались, уходили прочь — пустое. Мои слова тонули во мгле, рассыпаясь в крошево ещё до того, как прозвучат. Будто дикие кошки, они бросались на неё — из одной лишь мести, став недавним подобием меня. Бить, рвать, драть — невзирая на потери!
— Тебе всё и всегда давалось слишком легко, Владислав. Силы, могущество, девки — ты брал, не ведая меры. Тебе ли судить меня за то, что я хочу того же?
Я бежал к ним по битому стеклу чужих, изувеченных надежд. Люди, орки, эльфы... нечисть. Какая теперь разница? Я летел к ним — на выручку? Три раза «ха» и одно сверху. Будто жадный до денег старик, я лишь спешил спасти то, что ещё осталось.
Тех, кто ещё остался...
Я не видел впереди себя ничего. С ног меня сбило горячим, влажным снарядом — в обнимку с ним мы покатились по волнам пожирателей душ.
В смерти людей мало красивого.
В смерти богинь красивого ещё меньше.
Я держал на руках то, во что поверить попросту невозможно. «Что ты запомнишь? — спрашивала у меня память. — Её самобытные танцы, красивые бёдра, жар первого поцелуя, горячку первой ночи? А вспоминать лишь будешь вот это!»
Эйлен перебирала мокрыми от крови культями рук. Изогнутые от переломов ноги обвисли плетьми. Не помня самой себя, она окидывала взглядом израненное небо, прежде чем увидела меня.
Я стоял перед ней на коленях. Во рту ацтекской богини булькала кровь — с каждым выдохом она сплёвывала её ручьями вместе с белой, почти молочной пеной. Сердце той, кому приносили сердца врагов в жертву, билось едва ли не чудом.
— А... Она... а... мы... победи — им?
Я нашёл в себе силы только для того, чтобы улыбнуться и утвердительно кивнуть головой. Закрывал глаза я уже покойнице.
Она не хотела умирать без мыслей о победе, подсказал мне здравый смысл. А я, не в силах удержать рвущийся из меня плач, покачал головой.
Нет. Она просто не хотела умирать.
Тень противницы нависла надо мной сзади. Словно куропаток, она швырнула мне бездыханные тела остальных.
Будто говоря мне, что это моя плата за то, что осмелился выступить против неё.
Это не плата. Это моя кара.
— Ты дрожишь, Бог. Почему?
Она смела издеваться надо мной. Я встал, едва держась на ногах, сделал ей шаг навстречу. Я вложил всю силу в свой кулак, но она лишь отразила мой удар, сызнова швырнула мордой в грязь.
— Ты дрожишь, Бог. Ты не боишься, иначе бы я это чувствовала. В тебе не осталось места ярости и злобы. В тебе не осталось ничего, только пустота. Ты дрожишь. Почему?
— Убей меня. Ты убила их, убила всех, ты победила. Теперь просто... убей меня, как и их. Закончи это.
Она лишь расхохоталась мне в ответ, и тогда у меня кровь похолодела в жилах.
— Ты просишь у меня пощады, Бог. Ты забавный, Владислав. Смерть — это не то, чем я хочу наслаждаться, а я ведь обещала тебе место своей любимой игрушки.
Она выдохнула и менторски покачала пальцем прямо у меня перед носом.
— Но ты не прав. Я убила ещё не всех.
Один за другим за моей спиной открывались порталы.
Тьма решила уйти во внешние миры. Но прежде она закончит здесь. Я это видел, шансов не осталось. Пришла пора открыть портал в Серый мир и уничтожить тут все. Заготовленное плетение открывающее пролом в мир злобных духов было готово. С последним ударом моего сердца, оно активируется и тогда падут все. Но пока я мог сражаться. Тяжело поднявшись я смотрел на ту, что уже праздновала победу...
Глава 21
Глава 21
Меня тошнило в десятый, а может, и в двенадцатый раз: я не считал. Моё нутро отказывалось переваривать то, чем столь усердно пыталась накормить меня Мать Тьма.
Словно заботливая матушка, она так и вилась вокруг меня, пощипывая за нос, щёки и губы. Она пихала в меня один отвратительный сгусток тьмы за другим, заставляя давиться. Ещё мгновение и, казалось, она начнёт мне предлагать ложечку за маму, ложечку за папу...
Удар и я падаю землю — ей безумно льстило, что выступавший против неё главный бог теперь униженно стоит перед ней на коленях. Будто всё то время, что она провела в плену собственного мира, ей хотелось только одного — видеть мои страдания.
Она играла мной, будто игрушечной фигуркой. Корявое, изувеченное, вывернутое едва ли не наизнанку тело Селены смотрело на меня безжизненными, стеклянными глазами. Словно тая тщету надежд нагнать нас, Эйелен перебирала культями по земле, подволакивая уничтоженные ноги. Каждое движение было безжизненным, чужим, инородным.
Я боялся смотреть на тела тех, кого любил. Мать Тьма же не нашла ничего лучше, как обратить покойниц в своих кукол.
Напоминание.
Назидание.
Кара.
Я тяжело дышу, пытаясь справиться с самим собой, собрать хоть каплю прежних сил, когда повелительница Тьмы тащит меня на очередное судилище.
Грязный подвал, горшки с чем-то вонючим и прогорклым, аромат подгнивших овощей витает в воздухе. Жмётся к стене безобразно бородатый, всклокоченный, нагой старик. Из его рта рвётся сиплый хрип, будто сама жизнь надеется выпорхнуть прочь вместе с дыханием.
Широко расставив руки, он силится закрыть собой их — десяток, а может, и больше — детей. Им хочется плакать, рыдать и стенать о незавидной участи и злой судьбе, но страх — липкий, пронырливый и вездесущий страх оседал в их душах ужасом. Они награждали его бесконечностью тишины — все и каждый.
Не каждый.
Словно крохотная лодчонка против бури, напротив пожирателей тьмы, загнавших людей в подвал, стояла юная жрица равновесия. Светлые волосы, цветок заколки, чёрные как смоль глаза и измазанное чёрным белое платье.
Сколько ей, спрашивал меня взгляд. Быть может семь, восемь лет? Что она видела в своей жизни, кроме заунывных песнопений, еженощных молитв и строгого поста?
Ей жутко — больше, чем им всем остальным. Она рада удариться в такие успокоительные, сладкие слёзы детского плача, но она стоит.
— Она просто верит, Владислав. Верит, что её бог придёт, спасёт и защитит. Ты же защитишь, правда?
Мать Тьма издевалась. Словно по команде, оголодавшими псами пожиратели душ набросились на них целой сворой, потоком. Губы малышки лишь успели вздрогнуть — не от крика, от слов новой молитвы, прежде чем её поглотило жуткой волной.
Я бился изо всех сил, пытаясь вырваться — неподъемной ношей на моих плечах повисли бывшие богини. Словно тяжкий груз, они тащили меня на дно прошлого. Их руки были холодны, глаза безжизненны.
Как можно убить бога, если он уже мертв? А задушить саму Тьму?
Я не знал.
Души несчастных взвыли, пытаясь вырваться прочь, но в миг становились добычей пожирателей. Передо мной в очередной раз шлёпнулась ещё одна порция Тьмы.
— Ешь, Владислав. Я хочу, чтобы всё твоё нутро, весь ты сам, все твои силы противились тому, что я делаю. Разве не приятней брать деву, что пытается вырваться из твоих сильных рук? Разве не сладко догнать удирающую со всех ног жертву, чтобы впиться зубами в её взбудораженное, горячее сердце? Ну же, подари мне эту возможность, бог.
Она улыбнулась, глядя, как Вика и Ника держат меня под руки. Аштар механически пихала мне в рот мерзкую теневую кашу. Резко сменив настроение, она бросила мне грязный обрывок полупрозрачной тряпки. Мне не хотелось верить, но глаза меня не обманывали — это был обрывок призрачного шёлка, в который одевалась Дуська.
— Взгляни на себя, бог. Когда-то ты мог заставить мир расколоться на части лишь одним ударом. Ты бил благодатью, будто плетью. А сейчас ты как жалкое дитя, что даже не умеет есть. Утрись, мне противно видеть тебя таким. И тем, к кому мы пойдём в гости — тоже.
В миг она оказалась рядом со мной. Острые носки её туфель будто колья врезались мне под рёбра, заставили сжаться.
— Вставай, бог. Вставай, или тебя ждёт участь футбольного мяча.
Я повиновался. Едва я вновь оказался на ногах, как в лицо мне ударил сильный ветер. Он готов был снести меня напрочь, подхватить как пушинку. Я прищурился, силясь увидеть хоть что-то через бесконечность колкой, кусачей вьюги.
И увидел. Царство эльфов, цветущее и теплолюбивое, завяло в один миг. Мир остроухих творцов и поэтов таял, обращаясь снежной пустыней. Голодные пожиратели душ цапались меж собой за крохи — неизвестно чего. Безжизненный, умерший край.
Цвет жизни лежал горьким напоминанием о когда-то былом величии. Я сделал шаг, будто в надежде развеять, разбить злую иллюзию, но ничего не вышло. Снег мерзко хрипел под моими ногами — в компании мертвецов я шагал, сам не зная куда.
Детища тьмы не обращали на нас внимания, теряя всё любопытство сразу же, едва видели наши унылые силуэты.
Я сделал ещё шаг — и земля ушла из-под ног. Не успев испугаться, я провалился под снег, ударился о камень, покатился по земле. Нещадно стонали ушибленные бока. Холод, ещё пару мгновений назад знавший, что такое пощада к поверженным, вдруг забыл о ней и взялся за меня изо всех сил.