Хорошо республиканцы воюют, научились за столько лет. Маневр резервами – основа «окопного тупика». Рокадных дорог приличных понастроили. Однако… они научились воевать в траншеях против голой пехоты. А это значит…
– Уговорили… Вот здесь, – показал я на карте. – В пятидесяти километрах от места расположения бригады у врага стык двух дивизий. Причем дивизии эти из разных корпусов. Похуже, конечно, предложенной вами эта позиция, но годная. Тем более что с одной дивизии всю артиллерию вывезли уже на место запланированного нами ранее прорыва.
– У тебя, Савва, сейчас пушечных стволов больше, чем в двух пехотных дивизиях, – ухмыльнулся Бьеркфорт.
– Но мне придется разделить бригаду, дабы показать, что наступление мы готовим именно там, где строим мосты. Так что мой понтонный парк надо оттягивать назад. Срочно, – закончил я выкладывать свои соображения.
– Как будешь делить? – спросил фельдмаршал.
– Оставлю на месте все гаубицы – девять штук, они не такие ходкие, как остальные машины. И один неполный батальон огемских саперов-штурмовиков. Его подопрем пехотным полком, что в лесочке квартирует рядом. Еще там мои снайперы остаются. И… нужна бомбардировка вражеских позиций с воздуха, чтобы они окончательно поверили. Плюс артиллерия дивизии, что в окопах. Устроим демонстрацию. С артподготовкой. А на новом месте в атаку пойдем за огневым валом. Сразу. Тогда вылетать надо мне прямо сейчас.
– А кто огневой вал обеспечит? – спросил Бьеркфорт. – Я таких умельцев мало знаю. И все они на востоке.
– Мои «коломбины», – ответил я. – У них дальность выстрела десять километров. И далее они огнем поддержат «артштурмы» в атаке со второй линии.
– Ну, летите, – подытожил совещание фельдмаршал. – Вроде все оговорили. Пехотной дивизией из резерва тебя подопрем в атаке, она и фланги загнет, если прорвешься. А в прорыв запустим ударный корпус Бьеркфорта. Пусть резвится по тылам. Он это любит.
– Люблю, – не стал отпираться старый кавалерист, приглаживая усы. – Тем более что у меня сейчас пулеметные тачанки нормальные, не то что прошлой зимой. И снега пока не навалило. Самое время устроить врагу веселье.
В организационно-штатной структуре своего ударного корпуса Бьеркфорт устроил нововведение. В каждый кавалерийский полк добавился пятый эскадрон – пулеметный. Со станковыми пулеметами «Гочкиз» на тачанках. Бьеркфорт до них практически додумался сам еще во время своего «ледяного рейда» по царским тылам прошлой зимой. Мне оставалось только чуть-чуть подсказать, как правильнее, согласно земному опыту, и помочь с большим заказом у рецких каретников. А ручные пулеметы кирасиры «неистового кентавра» возили в седле.
– Черт-те что, все планы побоку… – выругался фельдмаршал и сломал в пальцах карандаш.
– Ни один план еще не выдержал соприкосновения с жизнью, экселенц, – утешил его я.
– Это точно, – поддакнул мне Молас и перевел беседу в практическое русло: – Когда вылетаешь?
– Сразу, как только я получу на руки от вас письменный приказ, – ответил я. – Только поспешите, а то стемнеет, и мы не найдем, куда сесть в темноте. Гробанемся тогда об землю. Аэроплан не дирижабль, сам по себе не летает.
Сразу улететь не удалось. Опоздали буквально на минуту.
На аэродром верхом прискакал император со свитой.
И сразу наехал на меня:
– Что за бардак творится здесь, барон? Новая техника летает, воздушную разведку ведет, а адмирал неба о ней узнает последним. Это как, по-вашему? Порядочно?
Мы с мичманом стояли навытяжку у законцовки плоскостей аэроплана и терпеливо ждали конца высочайшего разноса. Вовремя улететь не успели, и когда теперь дадут добро на взлет – только ушедшие боги знают.
А император все разорялся:
– От кого, от кого, а от тебя, Кобчик, я такого не ожидал. Ты же все-таки капитан-лейтенант воздушного флота. Состоишь у меня в прямом подчинении…
– Осмелюсь возразить, ваше императорское величество, бывший капитан-лейтенант. Год назад вы сами отправили меня в отставку, – четко отрапортовал я.
Как сладко говорить гадости в лицо вышестоящим, если это самое лицо ничего тебе сделать при этом не может.
– М-да?.. – озадачился император. Монокль выпал у него из глаза и раскачивался на тонкой золотой цепочке.
– Так точно, государь, – напомнил ему адъютант. – Имперский рыцарь барон Бадонверт в январе этого года вчистую был уволен с воздушного флота в отставку по причине несоответствия службе из-за многочисленных ранений.
– А теперь ты кто? – не унимался монарх, вперивая в меня оловянный взгляд.
Аршфорт за спиной императора только глаза закатил под брови.
Молас вообще прикинулся ветошью с краю императорской свиты.
Помощи от высоких покровителей тут не дождешься, как вижу…
– Осмелюсь доложить, ваше императорское величество, в настоящее время я состою на службе в гвардии рецкого герцога, в должности командира «железной» бригады в чине гвардейского майора, – отчеканил я строго по-уставному.
– А как же твои несовместимые со службой раны? – Голос императора закипел подозрением с некоторой долей ехидства.
– В начале октября я прошел медицинскую комиссию во Втуце, и она признала меня годным к занятию командных должностей в сухопутных войсках. Горы лечат, ваше величество.
Черт-те что… драгоценное время тикает, а меня тут мордуют по каким-то бюрократическим придиркам.
– Ладно, раз так, – разом успокоился император. – Ремидий всем известен своей добротой. А ты у него еще и в камергерах ходишь, не так ли?
– Так точно, ваше величество.
– Хорошая идея, – улыбнулся монарх и снова вставил монокль. – Надо и мне половину моих камергеров загнать в окопы. В воспитательных целях. Но мы отвлеклись. Кто пилот этого аппарата?
Мой сосед по подпиранию аэропланного крыла сделал шаг вперед и откозырял:
– Я, ваше императорское величество. Мичман воздушного флота Йозе Гоффен. Откомандирован командором Плотто на Калужский авиазавод в качестве летчика-испытателя летательных аппаратов тяжелее воздуха. На данном аппарате конструкции барона Бадонверта мною сегодня совершен тридцатый вылет.
– Аппарат тяжелее воздуха? Летает? А мне, адмиралу неба, никто ни слова. Безобразие…
Император был искренне возмущен.
– Осмелюсь доложить, ваше императорское величество, – четко барабанил слова храбрый мичман, – данный аппарат не выставлялся на комиссию по принятию на вооружение. Он только проходит окончательные заводские испытания, к тому же является собственностью барона Бадонверта. Впрочем, как и сам Калужский завод по их производству.
Накрылся наш вылет. У меня опустились плечи. Все насмарку идет, в то время как операция на фронте запланирована по часам и даже минутам. Принесла же монарха нелегкая в самый неподходящий момент. Вот и воюй в такой обстановке!
А мичман-то сияет так, хоть от лица его прикуривай. Сподобился монаршего внимания и млеет.
Император спешился и нарезал круги вокруг паролета, щупал плоскости, колеса, гладил перчаткой полированную поверхность пропеллера и обшивку кабины. Издавал какие-то междометия. Наконец сказал громко и с большим удивлением:
– Надо же… Просто этажерка тряпочная… несерьезная такая с виду. И летает? Сколько же стоит этот аппарат, барон? По сравнению с дирижаблем?
– Точно еще не подсчитывали, ваше величество, – отозвался я. – Пока модели экспериментальные, и они обходятся намного дороже тех, что будут поставлены на поток. Но по сравнению с затратами на дирижабль, думаю, сотен пять-шесть аэропланов построить можно. Может, даже больше. – На всякий случай цену самолета я загнул в большую сторону. Авось… – А если использовать дюралевые трубы вместо стальных…
– Для чего вы построили именно такую модель, барон? – перебил меня император. – Каковы задачи ее применения?
– Разведка. Оперативная связь между штабами. Скоростная курьерская почта, – кратко ответил я. – Вооружения на ней нет.
– Как долго готовить пилота? – заинтересованно спросил уже не монарх, а адмирал неба.
– Шесть месяцев, ваше величество, – ответил я.
– Сколько у вас готовых пилотов, барон?
Барон, значит. Политическая атмосфера внезапно потеплела. Будем ковать, пока теплая.
– Три летчика-испытателя из воздушного флота, ваше величество. Мичманы-энтузиасты. Два гражданских летчика, инженеры с моего завода. И я – человек, который первым в мире поднял в небо летательный аппарат тяжелее воздуха. Всего шестеро.
– Вейхфорт, – император оглянулся на своего бессменного адъютанта, – возьми список этих мичманов и заготовь приказ по воздушному флоту о производстве их всех в лейтенанты. Заслужили. Энтузиасты. – Последнее слово император просто выплюнул.
Адъютант с готовностью кивнул.
– А теперь, лейтенант, поднимите-ка меня в воздух, – приказал император пилоту, хлопнул его перчаткой по плечу и поперся прямо к кабине с явным намерением сесть в нее.
– Ваше величество, осмелюсь заметить, что наверху очень холодно, кабина открытая, а вы легко одеты, – проявил заботу новоиспеченный лейтенант, на что император только отмахнулся.
– У меня шинель на овчине, – отмахнулся от него император.
Я незаметно отошел от самолета. Не буду я участвовать в этой клоунаде, иначе всех собак повесят на меня. Наткнулся на Моласа и попросил:
– Дай закурить.
– Ты же не куришь, – удивился генерал.
– Тут не только закуришь, тут запьешь… – ехидно отозвался я. – Все полетело верхним концом вниз. Весь наш график.
Главный разведчик империи только рукой махнул:
– Форс-мажор. Большое начальство непостижимо, как подземные демоны.
Достал из кармана портсигар, раскрыл его и протянул в мою сторону.
– Угощайся.
Я взял папиросу, неудачно размял ее, так что табак весь высыпался на снег.
– Не умеешь – не берись, – наставительно заметил Молас.
Видно, ему стало жалко дорогого контрабандного табака. Он сам прикурил другую папиросу и дал ее мне.
Я затянулся и тут же закашлял.