— Нет, нет, никогда! Простите и прощайте!
Он отдал ей две вещицы — «в память о родителях» — голландскую курительную обкуренную трубочку отца и старый материн веер — «махальце» — золочёные бабочки на голубом шёлке...
Герцог приблизился к нему, обнялись, поцеловались.
— Прощай, повеса! И ты не поминай меня лихом! Береги свою герцогиню. Быть может, и вы ещё сгодитесь России...
Герцог поднялся на палубу. За ним взошла Анна...
— Прощайте, простите! Прощайте все!..
И вот уже отдалились берега.
— Ты простудишься, сойди в каюту, ветер свежий, — сказал герцог.
Она не отвечала. Даже не заметила, что он-то теперь почувствовал себя уверенно. В сущности, он был рад. Всё завершилось хорошо. Он возвращается на родину, с ним — его возлюбленная жена. Не удалось добиться помощи от России? Хорошо уже и то, что удалось выбраться живыми! И тотчас по прибытии в Киль он направит в Санкт-Петербург новый мемориал о выплате очередной денежной дачи... Для Анны, для его Анны, последние события были хорошим уроком. Дай Бог, чтобы теперь она наконец-то сделалась доброй супругой и достойной его соправительницей в его владениях...
Замок в Киле был высокий, с одной круглой куполообразной башней и со многими башенками малыми. Фасад был весь словно бы усеян окнами. Стяги развевались на шпилях.
Пушки салютовали в честь прибытия герцогской четы. Этот гром напомнил ей уже давние отцовские салюты. Она прослезилась. Нет, не думать о прошлом, о прежнем. Начинается новая жизнь. И что сказал Андрей Иванович? «Вы ещё сгодитесь России!» — вот так он сказал. Так и будет!..
Она сама себе дивилась. Откуда взялись в ней новые силы? Откуда явилась новая решимость? Быстро осмысливала новое своё положение. А чем худо? Она теперь — сама себе хозяйка! Не зависит более от Меншикова, от решений Тайного совета... Может сама принимать решения!..
Новый её дом — Гольштайн-Готторпский замок в Киле — оказался не так уж плох. Выбежала в обширный сад. Маврушка кинулась следом.
— Анна Петровна! — кликала, звала. — Анна Петровна!..
Но Анна отозвалась лишь на голос мужа. Герцог отыскал её у яблони старой.
— Хочу яблоко! — воскликнула она с детским озорством.
— Зелёные, Аннушка, пусть поспеют!
— Нет! — упрямилась шаловливо. — Сейчас! — направила пальчик вверх.
— Да чем же я собью? Тут и шеста нет...
— О! Не умеешь на дерево забраться? — Смех её зазвенел нежным колокольчиком.
Не говоря ни слова, он обхватил ствол и как был, в сапогах, полез...
Несколько раз срывался, затем почти скрылся в листве, Она следила серьёзно. Он спустился вниз и поднёс ей зелёное яблоко.
Пригасила улыбку. Спросила требовательно-шаловливо:
— Почему только одно?
— Остальные пусть дозревают.
— Жаден ты, сероглазый! — Прикусила зелёное яблоко и старалась изо всех сил не морщиться, кусая.
— Не жаден — умён.
— Гляди-ко! — опустила руку с яблоком. — Умён!
— Умён, матушка! Свет клином не сошёлся... Поминай как звали лихом!..
Она закатилась звонко, бросила в траву яблоко, побежала. Он побежал за ней, догоняя.
Когда она ушла отдохнуть после обеда, он просил её вечером прийти к нему в кабинет.
Она немного припозднилась. Когда вошла, он сидел за столом.
— Как я рад, Анна! — подался к ней. — Не шутя рад. Посмотри, сколько бумаг, сколько дел. Как давно я не был дома. Ты сядь вот здесь, на канапе. Здесь тебе будет удобно. Так мы будем проводить вечера, вдвоём, занимаясь делами... Ежели, конечно, не будет приёма или бала... Тебе хочется танцевать? Скоро ты познакомишься с местной знатью. Здесь есть милые люди. Потом мы отправимся в гости. В Берлин, например. Замечательный город!.. — Он вышел из-за стола и сел рядом с нею, взял её за руку. — Аннушка! Я верю... когда-нибудь... Москва... Петербург...
— Не будем об этом, Фридрих, — попросила она мягко. — Расскажи мне о своих делах. Что Шлезвиг?
— Родная моя! Как ты права! Тысячу раз права! Шлезвиг! Шлезвиг — вот самое больное! Ты знаешь, датчане хотят, чтобы я продал им Шлезвиг, моё владение! Продал!
— Как это? — Анна уютно устроилась с ногами на канапе, спрятала нежные руки в рукава мягкого бархатного халатика — милая умная жёнушка...
— Вот! — Герцог приподнял бумажный лист. — Они предлагают миллион! Они дёшево ценят мою честь и мой долг перед моими владениями!..
Анна размышляла. Да, теперь она увидела многие свои ошибки. Конечно, можно оправдать себя своей же юностью, неопытностью. Но в политике, в борьбе за власть нельзя ошибаться и смешно оправдываться! Прежде она вовсе не думала о делах своего супруга. И выходит, что напрасно. Ах, мадам д’ Онуа была права! Анна должна была воспользоваться этой самой «возрастающей любовью» герцога, должна была понять, что такое Шлезвиг, и что Шлезвиг можно, возможно попросту продать... Анна должна была уговорить мужа... Тогда были бы деньги... Как хорошо было бы! У неё были бы деньги, а для виду она продолжала бы канючить, выпрашивать у господ сенаторов и «верховников» своё приданое... Или всё это — пустые мечтания? И Фридрих никогда не согласился бы отказаться от своих прав на Шлезвиг? Даже ради неё!..
— И давно тебе предлагают деньги? — кинула вскользь. Повернула головку, тёмные волосы рассыпались по плечикам... Засмотрелся невольно. Заметила, как засмотрелся. Всё приходит поздно. Прежде она совсем не понимала, как возможно, как надобно и следует воздействовать своей красотой... Или ещё не поздно?..
Он не сразу понял её вопрос.
— Давно ли? Я только взялся разбирать бумаги. И ведь всё едино — давно ли, недавно ли! Нам с тобой отвратительны подобные предложения, мы никогда не примем…
— Милый, милый... Не горячись. Не надо тратить столько сил на вопросы уже заранее решённые. От наших прав на Шлезвиг, на наш с тобою Шлезвиг, мы никогда не отступимся...
— Как ты права!..
— Поговорим о другом. Ты намереваешься писать в Россию?
«Шлезвиг, — думала Анна. — Нет, невозможно было бы продать Шлезвиг и чтобы не узнали об этом... кто? Меншиков, Остерман — все!.. Ведь это не браслет и не штука материи... Нет, не было бы легко. И что ты себе всё воображаешь лёгкие пути?! Легко не будет!..»
— О чём я должен писать, милая?
«Иногда он кажется мне полным дураком. Но как покорно он спрашивает! И я ведь люблю его, туг уж ничего не поделаешь!»
— Прежде всего о наших деньгах, Фридрих. Моё приданое, и всё, что следует получить по завещанию матушки; я не собираюсь дарить всё это Меншикову. Но, разумеется, не будем требовать всё сразу. Для начала — шестьдесят тысяч...
— И нам их выплатят? — Он улыбался ей, как маленькой девочке, предлагающей занятную игру.
— Пусть знают, что мы не отказываемся от наших денег. Но гораздо важнее другое...
— Что же?
— И ты не догадываешься! Конечно, судьба Франца Матвеевича!..
— Нет, нет, не полагай меня бессердечным! Я понимаю. Мне бесконечно жаль... Но мы ведь ничем не можем...
— Я хочу, чтобы ты просил об облегчении его участи. Я знаю, что мои просьбы об этом не будут иметь цены в России. Писать об этом должен ты! Возможно ведь заменить ссылку в Сибирь высылкой за пределы Российского государства; я знаю, это возможно!
— Я буду просить об этом. Я буду делать для тебя всё!..
— Фридрих! — грустно смеясь, подняла указательный пальчик. — Нельзя так опрометчиво связывать себя обещаниями.
— Когда речь идёт о тебе, для меня возможно всё!
Она понимала, что этими его словами разговор в кабинете должен завершиться. Она, во всяком случае, сказала всё, что хотела. Но его покорность и горячность к ней так трогали её! Она искренне любила его и потому не умела считать, рассчитывать, подсчитывать. Или умела, но не всегда. Ей так хотелось порадовать его!.. Но всё-таки она колебалась — говорить или не говорить...
Герцог смотрел с улыбкой. Ну какой же она ещё ребёнок, напустила на себя таинственный вид... Но без неё он умрёт!.. Какое счастье, что она у него есть! Она хочет ещё о чём-то попросить — добрая душа! О милости, о помощи кому-то из своих русских приближённых... Или это что-нибудь самое простое — новое платье, новый выезд...
— Ты хочешь мне ещё что-то сказать? Дорогая!..
— Да... — заговорила медленно. — Я думала: говорить или не говорить? Но я люблю тебя, и это выше всех расчётов. Я скажу. Но в этом, в том, что я скажу... в этом ещё нет полной известности, точности... Я говорила с матушкой... перед самой её кончиной... Ты знаешь о её завещании?
Она хотела, чтобы он ответил хоть что-нибудь и тем самым дал бы ей возможность помедлить...
— Я знаю то, что знают все: завещание в пользу государева внука...
— Ну так есть ещё одно завещание! Истинное завещание. В нём сказано, что именно оно — истинное! И оно... в нём корона всероссийская завещана нашему старшему сыну и его потомкам!..
Щёки её горели. Герцог встал из-за стола и сел с нею рядом, привлёк нежно к груди, прижал к сердцу...
— Успокойся! Ты должна успокоиться... Подобное завещание... документ... об этом нельзя говорить... Где оно?
— У меня ещё нет его. Но оно существует. Его должны привезти из России сюда, тайно.
— Кто этим занимается?
— Моя сестра.
— Она ещё ребёнок!
— Она во многом взрослее меня, и это потому, что она проще меня. И покамест остаётся одно — ждать.
— Если бы ты предупредила меня, если бы ты предупредила меня...
— И что тогда? Ты бы не позволил? Запретил? Но, Фридрих, я согласна с тобой, я твоя жена, твоя герцогиня, я сама выбрала эту судьбу. Но наши дети, наш сын! Рождение не выбирают. Он родится не только герцогом Шлезвиг-Гольштайн-Готторпским, он от рождения будет претендентом на шведскую корону и наследником короны всероссийской!