Долго ждал этого часа Балбар. Не в силах усидеть на месте, он метался по юрте, радостно потирая руки.
— Вот он, случай, дождался-таки. В суете-то оно сподручней… К завтрашнему утру все должно свершиться.
Встречать господина высыпали все обитатели ханских хором. Магсар с ребенком на руках ждала мужа у ворот. Намнансурэн взял сына, расцеловал.
— Ну вот, теперь я спокоен, — с улыбкой сказал он. — Стосковался по нему. Всякий раз, как вспомню в разлуке его пухлую мордашку, так сердце защемит…
Балбар приблизился к хану, низко поклонился, выражая свое глубочайшее уважение, осведомился о здоровье.
Магсар приветливо улыбнулась ему и, обращаясь к мужу, сказала:
— Вскоре после вашего отъезда к нам приехал дядюшка. Не знаю даже, как объяснить, кем он для меня стал. Будто уверенности придал. Рядом с ним душа ни о чем не болела. И сын к нему привык. Они теперь вместе на моленья ходят.
— И прекрасно! Матушка, надеюсь, здорова? Дядюшка, наверное, решил на время оставить ее, чтобы опекать тебя. И заботился, видно, от всего сердца, — с радостью отметил Намнансурэн.
— У нас все здоровы, жизнь идет своим чередом. А тут глава семьи в отъезде. Дай, думаю, поживу рядом, пока он не вернется. Все им поспокойнее будет. Теперь вот встретились, все живы-здоровы, и у меня с души будто камень свалился, — сказал Балбар, и сердце его заколотилось еще сильнее.
На закате в честь возвращения хана в сером орго был устроен пир. Одна за другой поднимались заздравные чаши, и вскоре за столом не осталось трезвых. Балбар, выпив вместе со всеми первые две рюмки, терпеливо выжидал. Заметив, что Намнансурэн велел унести сына, Балбар, выждав минуту-другую, выскользнул из юрты.
Тучи заволокли небо, и оттого вечерняя тьма казалась еще чернее. Балбар огляделся. Во дворе ни души, тишина. Слышны лишь пьяные выкрики пирующих да голос няньки из крайней юрты, что стоит у самых ворот. Балбар подкрался, прислушался.
— Посиди немного один, поиграй вот с игрушками. Твоя няня скоро вернется, — донесся голос девушки.
Ждать пришлось недолго. Нянька вышла из юрты и побежала в дальний конец хашана. Балбар выждал, пока она скроется в темноте, и метнулся в юрту с зажатой в кулаке серебряной иглой.
Никто не услышал пронзительный крик малыша.
ГЛАВА ПЯТАЯБЯЛЗУХАЙ — ГОРНЫЙ ЖАВОРОНОК
К ночи Гэрэл с Батбаяром возвращались в юрту к Дашдамбе, расстилали старую потертую шкуру и устраивались на ночлег. Батбаяр засыпал, не успев донести голову до подушки. Мальчика не смущала жесткая постель, он преспокойно спал и вместе с ягнятами, когда тех в сильные холода загоняли в юрту.
Семья Дашдамбы ютилась в маленькой четырехстенке, покрытой ветхими, дырявыми кошмами. Таким же жалким было ее имущество: потемневший от времени сундук, застланная шкурами и лоскутными тюфяками дощатая кровать да пара деревянных ящиков. С приездом Гэрэл и Батбаяра рабочих рук в аиле прибавилось, но и теперь здесь не было человека, который мог бы выкроить свободную минуту, забежать домой, отдохнуть.
Взрослые вставали с рассветом и возвращались затемно. В аиле оставались одни малыши: бегали от юрты к юрте, носились друг за другом, брызгаясь водой, или жались к стенам, подставив солнцу свои распухшие животы.
За день в хозяйстве Аюура бойды надо было успеть выдоить двести овец, двадцать кобылиц и тридцать коров. После утренней дойки Гэрэл, Ханда и Лхама, не отстававшая от матери, ставили закисать простоквашу и кумыс; остудив молоко, собирали пенки, кроме того, пасли телят и ягнят. Работали с шутками, стараясь перегнать друг друга. Жена Аюура бойды — Дуламхорло — и сама не гнушалась работы, хлопотала по хозяйству вместе с работниками. Но дел не убавлялось.
Бойда круглый год жил в Онгинском монастыре, любил попировать с друзьями и знакомыми, гостями хана. Не успевали отправить ему из аила один обоз с продовольствием, как приходилось уже собирать другой. А еще нужно было шить одежду для него, для его жены и сына — работе, казалось, не будет конца.
Дашдамба подновлял хозяйственные постройки, ремонтировал телеги и сани, чистил двор, пас овец. Даже перегоняя отару на пастбище, он умудрялся сделать еще что-нибудь, облегчить работу остальным: собирал аргал или складывал в кучи хворост, мял кожи или резал из них ремни.
Батбаяр седлал на рассвете двухлетку или годовалого жеребенка и отправлялся пасти коров и лошадей. Араты, жившие неподалеку от Хоргой хурмын хормоя, часто замечали мальчика на коне, мчавшегося по гребню хребта, и прозвали его Ар цармын Бялзухай — Горным жаворонком.
— Что они хотят этим сказать, — удивилась Гэрэл, впервые услышав прозвище сына. — Что бойкий он и жизнерадостный, как эта пичуга? Или, может быть, насмехаются над его малым ростом? Что ж, в любом случае в точку попали. Пусть себе зовут.
Батбаяр действительно был похож на жаворонка. Загнав табун на горные луга, он с гиканьем и свистом мчался вниз собирать разбредавшихся по долине коров, а согнав их в стадо, птицей взлетал по гребню хребта, торопясь к табуну. Он любил ездить на гнедом, к которому привык за время скитаний, но старался делать это тайком, чтобы не озлоблять жадного, неуживчивого Донрова.
Но однажды весной, когда Батбаяр седлал гнедого, чтобы собрать в табун пасущихся на берегу озера лошадей, это заметил возвращавшийся с прогулки Донров. Подскакав ближе, он разглядел свежую ссадину, которую гнедой получил в схватке с жеребцом, и взвыл:
— Ты… На моей лошади… Нарочно по скалам гоняешь, ногу ей сбил, — завопил Донров, замахиваясь кнутом.
Но Батбаяр не собирался безропотно подставлять спину.
— Не твоя лошадь, а моя, — выкрикнул он, уворачиваясь от кнута, изловчившись, схватил Донрова за рукав и что есть силы рванул вниз. Приземлившийся в туче пыли, Донров с минуту ошалело крутил головой, не понимая, что с ним произошло, потом разглядел изрядный кусок рукава в руках противника, опомнился.
— Ах ты грязная свинья, попрошайка, нищий, — заорал он, синея от злобы.
— А ты жадина, утроба ненасытная. Все в дом собираешь, а жиром не обрастаешь. Иди, иди поближе, если не трусишь, придурок монастырский, казначейское отродье. Сейчас я подтяну тебе твой бурдюк для кумыса, — крикнул Батбаяр, подхватывая ургу и надвигаясь на Донрова.
— Мы еще поглядим, кто кому брюхо подтянет, — пригрозил Донров, вскакивая на коня.
С воплями влетел мальчик в юрту, где сидели все женщины аила. Ханда сбивала масло, Дуламхорло шила дэл, а Гэрэл стегала новый тюфяк для Аюура.
— Я… только что выехал в долину а Бялзухай как на меня набросится! Я, говорит, тебе, ненасытному богачу, утробу вспорю и очаг твой опрокину. Чуть до смерти не задушил. Вот… посмотри, — показал Донров матери разорванный рукав.
— Да что же это такое, — вскрикнула перепуганная Гэрэл. — Совсем взбесился. Я его, поганца, по колено в землю вобью.
В первые дни после возвращения сына из монастыря Дуламхорло бывала с ним особенно нежна и заботлива. Но сейчас, внимательно наблюдая за Донровом, она не спешила поднимать крик.
— Батбаяр — мальчик серьезный, рассудительный. Не ты ли первым его задел? Зачем тебе понадобилось ехать на то пастбище?
«Вот и опять выгонят нас», — обреченно подумала Гэрэл и пошла мыть руки.
— Всякое может быть, но чтобы мальчишка говорил: «утробу вспорю, очаг опрокину?!» — Ни в жизнь не поверю! Что он — Зодов Плешивый, что ли! — решительно произнесла Ханда.
«Да кто же он такой, этот Зодов? — подумала Гэрэл. — Чего это люди без конца его поминают? В могилу он меня сведет».
— Батбаяр седлал моего гнедого. А я ему сказал, чтобы он не гонял коня по скалам, — всхлипнул Донров. — Вот папа приедет, я ему все расскажу.
— Но это же не твоя, а их лошадь. А хозяин вправе делать со своим конем все, что ему вздумается, — объяснила сыну Дуламхорло.
— Никакая она не наша. Ведь говорили же, что раньше на ней сынок ваш ездил. Что там с ней делает мой полоумный! — воскликнула переволновавшаяся Гэрэл, всем видом своим показывая, что понимает и одобряет Донрова.
— Почему же ему не ездить на своей единственной лошади, — не согласилась Ханда. — Не кто-нибудь, а сам хан подарил.
Дуламхорло покраснела, обиженно поджала губы. Донров с ненавистью скрипнул зубами и чуть не заплакал от душившей его злобы. Любопытная Лхама, прибежавшая послушать разговор, сделала большие глаза:
— А мне Батбаяр аха, когда мы в степи встретимся, а гнедой пасется где-нибудь неподалеку, всегда разрешает на нем покататься.
— Это на коне, которого мне вернул отец! — взвился Донров.
— А ну, брысь отсюда. Ступай шерсть подбирать. Кто тебя сюда звал? — накинулась на дочь Ханда.
Дуламхорло продолжала молчать.
«Девочка только масла в огонь подлила. Что же теперь делать? Как бойда здесь покажется, Донров ему обязательно пожалуется. Мальчик он упрямый, мстительный. Может и подстеречь Батбаяра где-нибудь в укромном месте, голову ему проломить. И что же это за напасть такая. Нигде ужиться не можем», — с тоской подумала Гэрэл.
Через несколько дней с туго набитыми сумками вернулся Аюур бойда.
— Прогонит, обязательно прогонит. И куда нам идти тогда? — восклицала Гэрэл, и кусок не шел ей в горло. Батбаяр же и в ус не дул.
— Если выгонит, возьмем гнедого и пойдем в горы. Будем собирать орехи, дикий лук. Не пропадем, — отвечал он на упреки матери.
— Нельзя так, сынок. Нам с тобой надо жить тихо, — пробормотала Гэрэл. «Вырастет строптивым, бесчувственным… Добродетельные люди таких не любят, — испуганно подумала она. — Из ссор да из драк сроду ничего хорошего не выходило».
Сразу по приезде бойда послал человека в Довхонский монастырь, и тот привез решетки от старой юрты. Аюур позвал Гэрэл, отдал ей войлок, которым накрывал товары, несколько кошм и щитов из невыделанных шкур.
— Ну вот, теперь и ты с юртой. Когда будем перекочевывать, про тягло не думай, о подводах не беспокойся, волы для тебя всегда найдутся. А ваш гнедой с этих пор становится моим. Поняла? А ты, — приказал хозяин Дашдамбе, — поможешь им юрту собрать. Да вяжи покрепче, чтобы не завалилась, как ветер посильней дунет.