Многие гобийские уртоны были брошены самовольно откочевавшими харчинскими аилами, из-за чего задержан на несколько суток проезд послов из Пекина в Кобдо и Улясутай, что явилось нарушением указа императора, а посему необходимо глав откочевавших аилов немедля схватить, доставить к улясутайскому амбаню и примерно покарать, чтобы впредь неповадно было, — гласил приказ, присланный из императорского министерства. Когда среди документов попались допросные листы по делу об отказе аратов выплачивать китайским фирмам долги князей своего хошуна и учиненном дебоше, во время которого они выкрикивали, что «князья-правители извели весь скот ради «цветных дэлов и жинсов», Батбаяр отложил кисть и задумался.
«А ведь это, если разобраться, правда. Вот и Дашдамба-гуай говорил: «Наши нойоны за пестрый цветной дэл и жинс душу заложить готовы». Чего только ни случается на свете. А мы ничего не знаем. Живем в глухомани: старики охотятся — по горам бродят, молодые парни бегают за девчонками из близлежащих аилов, вот и все события, тишь да гладь, словно Хангай отгородил наши места от остального мира. А ведь и у нас в верховьях Орхона есть богатые аилы, где хозяева безнаказанно чинят произвол, и один из них — аил Аюур-гуая!» — размышлял юноша.
Так в мечтах о встрече с любимой и раздумьях над различными событиями, о которых Батбаяр узнавал, переписывая документы, проходили дни.
Однажды в канцелярию вошел чем-то взволнованный Содном-телохранитель, протянул столоначальнику какую-то бумагу и, отыскав глазами сидевшего у стены Батбаяра, сделал знак глазами — «выйди». Юноша вышел вслед за Содномом.
— Тороплюсь я. Хан уехал к богдо-гэгэну и еще не вернулся, а у нас тут переполох, объявился человек, насылавший проклятия. И меня впутал в это дело. Так что смотри, будь осторожен. Как-нибудь вечерком забеги. Я, видимо, буду стеречь ханскую печать. — Сказав это, он побежал к коновязи.
«Что значит «насылал проклятья»?» — недоумевал Батбаяр. Не успел он вернуться в орго и сесть на место, как столоначальник, который читал бумагу, принесенную Содномом, дернулся и побелел, словно увидел гадюку.
— Так, постой, постой. — Он ударил в барабанчик и, когда вбежал посыльный, приказал:
— Сейчас же собери всех чиновников. И стражников кликни.
Чиновники в темных дэлах собрались, пошептались минуту-другую и бросились в разные стороны.
Четверо чиновников его допрашивали — молчит. Уставится своими косыми глазами в небо и ни слова.
— Ох, и терпелив же, только зубами скрипит. Днем изобьют, мясо клочьями висит, а за ночь все подживет. Интересно, как он раны лечит? Наверняка знает какой-то способ.
— Бандзой били, так он будто сознания лишился. Но когда дали воды, головой выбил чашку и чуть руку не прокусил.
— Уже десятые сутки пытают, а показаний нет, — шептались в орго.
Батбаяр слушал и думал: кого это допрашивают? Посмотреть бы! Но к орго канцелярии во время допросов никого не допускали. Балбара называли «Конченным». Прежде чем вести на допрос, тюремщики заматывали ему голову дэлом. Пытали каждый день. На ночь сажали в глубокую яму, огороженную хашаном, и строго следили за тем, чтобы никто не мог к нему проникнуть.
Поговаривают, что когда стражники, воспользовавшись темнотой, перескочили через забор и нагрянули в юрту, «Конченный» с презрением бросил:
— Это еще кто такие…
Его схватили, крепко-накрепко скрутили руки, перерыли все в юрте и под полом нашли одежды князя и княгини, пеленки их умерших детей, разорванные на куски и истыканные ножами, а также деревянную шкатулку, где хранилась серебряная игла со стальным наконечником и склянка с ядом. Все это шепотом рассказывали в канцелярии. Батбаяр с изумлением слушал, а потом пошел в ханский дворец к Содному — единственному близкому ему человеку, чтобы обо всем разузнать.
— Да, Батбаяр, мерзкое дело замыслил этот Балбар, хана хотел извести. И я первый об этом узнал. Что теперь будет? Боюсь я, — сказал Содном.
— Что он за человек, и как вы его нашли?
— Как нашли? Мне он с самого начала был неприятен. Знал я, что он тавнаном стал, пока жил у младшего брата хана, был там как свой, с его матерью путался. Может, и недолюбливал оттого, что знал об этом. Но хан и госпожа его привечали, считали своей опорой, почитали за мудрость, вот и мы перед ним спины гнули, старались угодить. Когда оба ханских сына умерли, я один заметил у них на темени крохотные капельки крови, но смолчал. Хану и без того тяжело было. К тому же боялся, как бы меня же в убийстве не заподозрили, а кто убийца — не знал. На Балбара тогда никто бы не подумал, ведь он был приближенным хана. Но господин наш, человек на редкость умный и проницательный, понял, что не рок, а люди повинны в смерти его детей. Но кто именно? Сказать об этом прямо — значило причинить еще больше страданий жене. Хан ни словом не обмолвился, только заболел с горя. Одно время ни спать, ни есть не мог.
— Ох! Как он мог стать таким злодеем! Для чего же он хана! Детей-то ханских зачем?.. — не удержавшись, вскрикнул Батбаяр.
— Молчи! Все расскажу по порядку.
— Говори же!
— Ну, так вот, стал я приглядываться да все примечать. Балбар хитер, кого хочешь к себе расположить может. С жирной ахайтан — названой матерью хана — из одних мест, гобийский. Сошелся с ней еще при жизни старого хана. А наш хан для названой матери и младшего брата — гуна, ничего не жалеет. Оттого Балбар и пользовался у хана полным доверием, они вместе дела обсуждали. Балбар мог брать из казны сколько вздумается. Да и у самого полно добра в погребах. Но ему всего было мало, захотелось еще большей власти. Сановники и приближенные ханов всегда строили друг против друга козни, лишь бы получить побольше добра да повыше чин. Наушничали, клеветали. Так повелось с давних времен. Но наш хан не терпит доносчиков, сам за чинами не гонится и всех этих ничтожных людишек держит в страхе, так что кусают они друг друга только исподтишка. А сейчас некоторые из них оживились, стараются выгоды для себя извлечь из дела Балбара, завоевать славу разоблачителей.
— Да, но как вы все это раскрыли?
— После смерти второго ребенка хан слег, и тут поползли разные слухи. Рассказывали, будто ночью у дверей княжеского орго бегают и плачут малыши. С хребта, где их могилы, прибежала красная собака с белыми ногами и с воем полезла под юрту хана. Вечерами на трех каменных мысах неподалеку от монастыря появляются три голые заросшие по пояс волосами женщины и бегом-бегом прямо в дверь ханского орго. Сейчас-то ясно, что все эти слухи распространял Балбар, хотел запугать, посеять слабость в душе хана. Недавно попросил меня Дагдан тайджи-гуай покараулить вместо него. Возвращался я поздно, когда все во дворце уже спали. Иду по двору, вижу, в сером орго зажегся свет. Подхожу ближе, прислушиваюсь. Внутри какие-то шорохи. Повар, знаю, ушел ночевать в знакомый аил, хана нет, а без него и телохранителям там делать нечего. Не иначе, думаю, кто-то недоброе замыслил. Подкрался я к орго, присел на корточки, заглянул в щель. Вижу — стоит тавнан Балбар перед таганом и землю роет. Стало мне как-то не по себе, но гляжу, что будет дальше. Выкопал он яму, бросил туда пухлый такой сверток и стал торопливо засыпать. Тогда я потихоньку отошел и присел за поленницу. Вышел тавнан из орго, огляделся и бочком в сторону. Нет, думаю, не за добрым делом ходил сюда Балбар. Не стал я заходить в серое орго. Вернулся сюда, лег, а уснуть не могу, все думаю, что он там зарыл. Утром встал пораньше и побежал к Дагвадоной-гуаю. «Багша, говорю, мне с вами нужно потолковать».
Залан не выказал недовольства, накинул дэл и вышел. Когда я рассказал ему, что видел ночью, он даже в лице переменился.
— Я сейчас подойду, а ты в серое орго никого не пускай!
Перед восходом солнца мы впятером — с нами был лама — служитель храма и еще два телохранителя — вошли в орго, разрыли яму и нашли сверток. Развернули, а там в старом грязном носке вместе с портретом нойона, проколотым шилами и ножами, напихана разная дрянь и сверху листок с проклятьями. Смотреть тошно. Дагвадоной тут же написал записку и велел отнести в канцелярию. Тогда Балбара и схватили. Тавнан пока ни в чем не признался, а первым указал на него я, вот и боюсь, как бы все это не обернулось против меня.
— Чего вам бояться? Говорят, что и дома у него, под полом, нашли немало всякой дряни. Разве это не доказательство его виновности?
— И верно. Как же я об этом раньше не подумал. Ты-то как вспомнил?
— Так ведь каждому известно, независимо от его показаний, что все улики против него, — сказал юноша.
Содном немного успокоился и сказал с улыбкой:
— Ты забеги сюда послезавтра утром. Говорят, из Эрдэнэ зуу ламы пожалуют, будут проклятия искать. Вместе посмотрим.
Через два дня юноша пришел в ханский монастырь. Во дворе уже толкался народ. Но вскоре телохранители всех выгнали, постелили у малого орго нойона три тюфяка, разложили на них колокольчики, барабаны, еще какие-то предметы и объявили:
— Очир может вырваться, поэтому высокие ламы предупреждают — люди должны отойти на двести шагов!
Когда чиновники из управления делами аймака и приближенные отошли на указанное расстояние, из молельной князя вышли трое пожилых лам и сели на приготовленные для них тюфяки, оказавшись прямо под окном дворца, из которого за ними украдкой наблюдали Содном и Батбаяр. Одного из них Батбаяр узнал. Это был тот самый широколицый казначей, который приходил к Дуламхорло в Эрдэнэ зуу, пил водку, смешил хозяйку веселыми шутками, жал ей пальцы; расходившись, все норовил запустить руку под подол ей или за пазуху и в конце концов улегся спать, разложив свой тюфяк у ее постели.
Ламы зажгли благовония и, бубня низкими басовитыми голосами молитвы, окропили все вокруг темной жидкостью. Широколицый встал, взял клинок с темляком в виде очира, на который были повязаны шелковые хадаки, и постоял, чтобы все видели, как ходят ходуном его руки, из последних сил удерживая бьющийся в такт мелодии молитвы очир. Казалось, очир рвется и тянет за собой ламу. Лама сделал несколько шагов и, пригнувшись, побежал. Обогнув орго, затрусил в