— Иначе понять нельзя. Мужество и сильная воля — вот верный путь к цели. А переживать и мучиться — ни к чему.
Тут к нашему господину вернулось самообладание. Едва войдя в орго, он попросил еще раз показать яд, приготовленный Балбаром. Заметив этикетку на китайском языке, поинтересовался:
— Говорите, из Пекина привезен? Что же, значит, был в этом еще кто-то замешан. Надо побыстрее возвращаться в Да хурээ.
— Хан ознакомился с прошениями, присланными из разных мест, принял пожаловавших к нему на аудиенцию нойонов и гостей, — рассказывал посыльный.
Батбаяр зашел к Дашдамбе, показал подорожную. Тесть выслушал его и сказал:
— Поезжай, сынок! Ничего не поделаешь, у мужчины судьба такая. Я знал, что все так обернется. Потому и Лхаму к тебе отпустил, как ни ругала меня старуха. Пусть, думаю, переписывает свои бумаги и ни о чем не беспокоится. Ничего, у вас еще все наладится, — улыбнулся Дашдамба. — За мать и жену не тревожься, в обиду не дам. И за юртой присмотрю, чтобы непутевый Донров не сжег ее с пьяных глаз.
Дашдамба помолчал, теребя бороденку.
— Ты будь осторожен. Времена видишь какие! Проклятия-заклятия и еще всякие там штучки. Да и не только это. Нойоны и чиновники всегда грызутся, словно хищники из-за добычи. Как говорится: «Это не изъян, а характер», — усмехнулся Дашдамба.
Гэрэл радовалась, что с ней останется невестка, все не так одиноко будет. Лхама никак не хотела отпускать мужа.
— Как же мне жить без тебя? Донров на нас волком смотрит. Скажи хоть, когда вернешься!
Она брызнула вслед мужу молоком и убежала в юрту, чтобы никто не видел ее слез. Гэрэл пошла вслед за невесткой, присела рядом и, вздыхая, стала гладить ее по голове.
Вечером Батбаяр переправился через Онги и явился в канцелярию.
— На колени перед гербом хана, кайся и проси прощения за самовольную отлучку, — крикнул мэйрэн, прозванный «сдирателем шкур».
— Я же отпросился у Аюура бойды. Он разрешил мне ехать, даже лошадь дал, — удивился юноша.
— Разве твой бойда ведает делами джасы? Да он мне ни слова не сказал. Думаете, нашли способ, как господскую джасу вокруг пальца обвести, — взревел разгневанный мэйрэн, кликнул стражников и, приказав дать Батбаяру двадцать пять плетей, сам отсчитал удары.
— Теперь ты искупил свою вину. Не то пришлось бы оштрафовать тебя на одну голову скота за каждый день отлучки, — сказал мэйрэн и отправил юношу класть поклоны перед бурханами.
На следующее утро Батбаяра вызвали в серое орго хана. «Опять, видно, будут с меня шкуру снимать», — встревожился юноша, но, когда вошел в орго, его встретил веселым смехом Содном-телохранитель.
— А ведь мы с тобой в прошлом году правильно поступили, что не повезли силой княгиню Нинсэндэн, — сказал он, обменявшись приветствиями с Батбаяром. — Помнишь, как ругали нас за это чиновники? Говорили: «Вы потакаете государственным преступникам! Вас самих следовало бы упечь в тюрьму!» Но Смурый за нас вступился, княгиню оставил в монастыре под надзором, а когда хан вернулся, доложил о ней. И знаешь, что хан сказал?!
«Помню, она говорила мне о какой-то нелепости, об ошибке. Просила: «Отправьте меня домой. Я не могу больше здесь оставаться!» Я было подумал, что гун завел себе другую женщину и они поссорились. А сейчас пусть поступает, как ей вздумается. Захочет ехать домой — отвезите вместе со всем имуществом». Хан ласково с ней обошелся, назвал «младшей сестрой». Княгиня сказала хану про нас, мол, люди умные, с понятием, и попросила дать нас ей в провожатые. Хан согласился, так что скоро в дорогу. Доставим княгиню домой, оттуда в Да хурээ. Уже есть приказ. Говорят, хан отправится туда в самое ближайшее время.
Через несколько дней маленький караван княгини — Содном, Батбаяр и старик, ведущий на поводу нескольких верблюдов с поклажей, покинули монастырь и, переправившись через реки Онги, Орхон и Тамир, двинулись в путь к кочевью Сандага мэйрэна. Ехали не спеша, весело: ели досыта, спали, сколько душе угодно, любовались красивыми пейзажами, но княгиню ничто не радовало, жаль было смотреть на ее бледное, осунувшееся лицо.
— Я успела привыкнуть к вашим местам, привязалась к старшему брату, — говорила княгиня. — Да и вы душевно ко мне отнеслись, помогли в трудную минуту. Остаться бы мне у вас. Да только как хану в глаза смотреть, — княгиня утерла рукавом слезы.
«Бедная, сколько горя выпало на твою долю», — подумал Батбаяр и отвел взгляд, чтобы не видеть полное страдания лицо.
Подъехав к границе родного хошуна княгини, положили на обон как положено хадак и двинулись дальше.
— Видно, судьбе угодно воздавать каждому по справедливости. Я — родом из богатой, знатной семьи. Казалось бы, что мне за дело до бедных? Но я всегда старалась не причинять им горя. Потому и меня никто не обидел там, в ваших краях. Наоборот, каждый старался помочь. Ведь и вы могли тогда сразу арестовать меня, и страшно подумать, чем бы все это кончилось. Спасибо вам за веру и милосердие ваше, за то, что увидали во мне только несчастную, покинутую провидением женщину. Мне никогда не забыть вашей доброты. — Говоря это, княгиня роняла жемчужины слез и, сняв два золотых кольца, протянула одно Содному, другое — Батбаяру.
— Помилуйте, за что нам такие дары! — переглянувшись, воскликнули оба в один голос.
— У меня еще есть. Берите. Не обижайте. Подарите женам своим, дочерям. Они чистые. Это не нож, который точил один брат на другого. Их подарили мне отец с матерью. Берите же!
Отдав кольца, княгиня откинула за спину длинные косы, — она теперь не носила высокой взбитой прически — и поскакала вперед. Содном завязал кольцо в платок, спрятал за пазуху и посмотрел ей вслед затуманенными от слез глазами.
— Добра, степенна, рассудительна. Такая женщина приносит счастье мужчине. Эх, был бы я холост, на колени бы пал, молил, чтобы пошла за меня, — задумчиво сказал он.
— Достойных на свете много. Найдет и она свое счастье. Такие женщины не живут одинокими, — откликнулся Батбаяр.
В хотоне Сандага мэйрэна Батбаяр и Содном несколько дней отдыхали, окруженные почетом и уважением. Сам мэйрэн был в отъезде, и его араты в разговорах с гостями не скрывали своего смятения.
«Говорят, во внутренних областях беспокойно. По приказу хана некоторые аилы откочевали на север, для укрепления пограничных караулов. Повинности непосильными стали. Нойоны и чиновники тайком в Да хурээ съезжаются. Страну лихорадит, не пришлось бы пули лить». Прошел слух, что значительно увеличилось число исков и тяжб в связи с отказами выплачивать долги китайским фирмам.
— И здесь неспокойно, — заметил как-то Содном. — Не любят люди маньчжуров. Кажется, будто едем под палящим солнцем посреди затянутой туманом степи, и вот-вот начнется ураган.
Телохранитель и писарь отправили домой сопровождавшего их старика, добрыми еролами простились с княгиней и, ведя на поводу заводных лошадей, поскакали в Да хурээ. К столице подъехали в один из последних дней лета. Содном неплохо знал город — несколько раз сопровождал сюда хана. Батбаяр, слышавший, что Да хурээ чуть ли не «рай земной», был слегка разочарован. Город лежал в туманной долине за грядой мрачных синих гор. Поблескивали золотые навершия храмов. На улицах было не протолкнуться: девушки в ярких цветных дэлах с узкими длинными рукавами, затянутые желтыми и зелеными поясами, в шелковых торцоках, сдвинутых на лоб; послушники в орхимжи, переброшенных через плечо; ламы, которые лениво шагали, прижимая к груди книги, китайцы, мелко семенившие с коромыслами на плечах, монахи — сборщики подаяний с трещотками в руках, нищие старухи, супружеские пары на лошадях одинаковой масти. Большую часть города занимали аилы за хашанами из жердей, в каждом дворе на высоких шестах развевались белые, желтые, синие флажки. Из храмов доносились звуки флейт и труб. Изредка в толпе мелькали чужеземцы: длиннобородые тибетцы в суконных дэлах и войлочных шапочках и совсем диковинно одетые, в островерхих шляпах и широких штанах поверх сапог, носатые люди.
— Это кто? — спросил Батбаяр.
— Тут всяких полно, — ответил Содном. — Тангуты, тибетцы… Ты о ком спрашиваешь? Это американец. А это — житель больших зеленых островов Джи Бин[37]. Встречаются торговцы, врачи, ремесленники из страны Гуйлан[38]. Только помни: в управлении[39] не любят, когда монголы беседуют с иностранцами.
Они поскакали вверх по берегу реки Сэлбэ и вскоре оказались у хашана своего господина. Содном проводил Батбаяра к трапезной, а сам куда-то ушел. Вернувшись, шепнул:
— К госпоже Магсар никого не пускают, говорят, больна. Приближенные хана рассказывают, что он приехал в Да хурээ три дня назад, но его толком так никто и не видел. Он то к одному едет нойону, то к другому, то на хурал к богдо-гэгэну. В день приезда только принялся за обед, прибежал человек от цинь-вана Ханддоржа[40], и они вместе ушли. Забот здесь нынче прибавилось, не то что в прежние времена. Видно, назревают какие-то события. Ахайтан, говорят, нездорова. Наверное, на сносях. После того как потеряли обоих сыновей, стали побаиваться. Видно, роды хотят сохранить в тайне. Юрту ахайтан огородили частоколом. Уже три месяца она живет там безвыездно. А с нею старуха лекарка, больше никого.
— Несладко им приходится. Даже ребенка в утробе скрывать надо.
— М-да, и так тяжело, а тут еще брат… Веселиться хану и в самом деле не с чего. Не от хорошей жизни прячет он жену.
— Достается ему, бедняге, — задумчиво произнес Содном.
«Разве одному только нашему хану? Нигде нет покоя людям. Нищих полно, грабят, убивают!» — думал Батбаяр. Юноша разложил тюфяк, прилег. «Когда были у Сандага мэйрэна, кто-то рассказывал, будто один тойн лама после смерти старшего брата-гуна затеял тяжбу с его сыном, чиновникам взятки давал, чтобы самому получить титул нойона и править хошуном. Видно, хорошо быть нойоном. Интересно, во всех странах князья, подобно нашим, лгут, клевещут, жалят друг друга, как змеи, лишь бы возвыситься?» — думал он.