— У меня пока нет никаких пожеланий, — гордо вскинув голову, ответил Намнансурэн.
Амбань Саньдо, видно, догадался, что нойон хотел сказать этим: «Кланяться и просить не станем».
— Тогда я, от имени великого императора, должен сказать вам следующее: цинь-вана Ханддоржа следует незамедлительно отозвать из Петербурга и передать мне вместе с посланием. В случае отказа, я доложу об этом императору, с тем, чтобы министерство внешних сношений договорилось с правительством русского царя об аресте Ханддоржа и препровождении его в Пекин. Полагаю, великие нойоны отдают себе отчет в том, что подобный оборот дела будет иметь для них самые тяжкие последствия, — сказал амбань и поднялся. Поднялся и Намнансурэн.
— Великий амбань, хочу еще раз напомнить, что вы заблуждаетесь. Я, ваш раб, только что вот с этого самого места заверял вас, что не только не могу отозвать столь любезного вашему сердцу цинь-вана, но даже понятия не имею о том, где он находится. Ваши соглядатаи усердны сверх меры, но и у них нет никаких доказательств, что ван имеет ко мне хоть малейшее касательство. Отозвать его вы, очевидно, сможете через шанзотбу да-ламу. Но раз вы, великий министр, сочли возможным поделиться со мной, ничтожным, своими великими заботами, то я, раб, вознося молитву к милости неба, представившего эту возможность, хотел бы довести до сведения императора Поднебесной свои пожелания: прекратите массовое переселение граждан китайской национальности на территорию Монголии, выделение им земель, используемых под пастбища, для распашки и посева зерновых, а также увеличение таможенных пошлин и налогов; не угоняйте людей в солдаты, на пограничные посты и на уртонные ямы, не отбирайте у них продовольствие; прекратите политику изоляции Монголии от внешнего мира. Отзовите из Да хурээ, Кобдо и Улясутая императорских наместников, тогда мы, монголы, преклоняясь перед милостью неба, будем поддерживать с вами дружеские отношения и, уважая оказываемую вами помощь, хранить мир. — Намнансурэн поклонился и вышел. Амбаня будто гром поразил: глаза его округлились, руки затряслись; он лишь смотрел ему вслед, даже не пытался задержать Намнансурэна.
На небе уже сияли звезды, в лицо дул свежий ветерок. Намнансурэн и Максаржав вскочили в седло и поскакали в обратный путь.
— Ну что, ничего не добился от нас амбань? — сказал Намнансурэн и с удовлетворением добавил: — Все получилось так, как мы и предполагали. Под конец, мой гун, я был резок. Не рановато ли? Но кажется мне, что амбань не может вызвать из Китая много войск.
— Он стал запугивать нас, — сказал Максаржав, — вот и получилось, как вы говорите: «На зло отвечают злом, на добро — добром». Амбань сейчас, наверное, мечется по дому, как безумный. Говорят, его аппарат для разговора по воздуху сломался. А тут еще нужно отправлять войска в Дорнодские степи против беженцев с юга[51].
Темные улицы Да хурээ словно вымерли, не унимались только собаки. Подъехав к берегу Сэлбэ, они услышали редкие удары колотушек — это сторожа обходили дворец богдо-гэгэна. Гун Максаржав и Намнансурэн едва слышно переговаривались:
— Зачем все же он пригласил нас?
— Уж не затем, конечно, чтобы с нашей помощью ловить цинь-вана Ханда. Не настолько он глуп. Нет, тут что-то другое.
— Но для чего ему понадобилось строить из себя заботливого, гостеприимного хозяина, а потом запугивать?
— Все это притворство. Чары свои на нас испытывал. Хитрость как будто и незатейливая, а могла подействовать. Простаком прикинулся, надеялся наши планы выведать.
— М-да. Нет сомнений, что у него была какая-то цель.
— А как вам кажется, гун, какая?
— Выяснять, уехал ли Ханддорж в Россию, ему не нужно. Сам знает. Может, хотел вас на крючок подцепить? Или запугать и удалить из Да хурээ?
— Возможно. Как бы то ни было, следовало дать понять Саньдо амбаню, что мы непоколебимы в достижении заветной цели. И этого мы, пожалуй, добились. А покинем ли мы Да хурээ… Скорее амбань уберется отсюда, — улыбнулся Намнансурэн и хлестнул коня.
Люди, прежде приезжавшие к Намнансурэну, с которыми он беседовал ночи напролет, теперь почти не показывались: видно, опасались соглядатаев амбаня, наблюдали за обстановкой и готовились. Хан вообще не выезжал из дома, только на прием во дворец к богдо.
В это время Батбаяр задумал съездить домой. Он бродил по базарам Хурээ, искал недорогую ткань для дэлов — в подарок Лхаме и матери — да кое-какую мелочь. Жалованье его — несколько цэнов серебра — почти полностью уходило на еду, и кошелек его был тощ. Видно, и другие телохранители немногим отличались от Батбаяра по достатку. Батбаяр слушал свист ветра, смотрел на пасмурное, сыплющее снежную крупу небо, вздыхал и думал: «У нас на Орхоне холодает рано. Сейчас, наверное, уже все покрыто снегом. Бедная моя матушка, верно, сама мерзнет, а все хлопочет возле чужого молодняка — не поморозился бы. Лхама молода и холод переносит легче. А Донров, наверное, только и думает о мести. Чем же он нам может навредить?» Разные догадки, одна страшнее другой, теснились в голове Батбаяра. Чем больше холодало, тем сильнее тянуло юношу домой. Но мечты редко сбываются. Ничто не говорило о том, что хан собирается распустить по домам своих телохранителей и свиту, и Батбаяру все чаще приходило на ум сказание о Гэсэре, которому на долгие годы пришлось забыть родной дом.
Но однажды в холодный, снежный день во двор вошел Хайсан — седоусый степенный мужчина с подслеповатыми глазами — и, не спрашивая разрешения, пошел прямо в ханское орго.
— Сколько месяцев не показывался и вдруг явился. С чего бы это? — спросил Батбаяр у Соднома, стоявшего в дверях покоев.
— Да, дела сейчас пойдут быстрее. Этот Хайсан тайно выезжал в Россию вместе с цинь-ваном Ханддоржем. Потом скрывался в горах Хубсугула, чтобы не попасть в руки маньчжурскому амбаню, а когда с севера прибыло оружие, вернулся в Да хурээ. Видал, как у него лицо обветрилось?
Хан приказал никого не впускать, и его разговор с Хайсаном остался для всех тайной. Чиновник задержался у хана ненадолго.
— Если этого седоусого изловить, как только он выйдет за ворота, и передать амбаню, то в награду дадут не меньше пятнадцати лан серебра, — пошутил Содном, глядя вслед уходящему чиновнику.
— Если великие нойоны, у которых целые хошуны крепостных, скот и в городе, и в худоне, грызутся между собой, напускают порчу, проклятия, то кто запретит поступать как заблагорассудится нам, недостойным простолюдинам с пустыми кошельками, кто нас осудит? Надо и нам хватать и пожирать друг друга, — откликнулся Батбаяр.
— Молчи! — ткнул его в бок Содном. Они перемигнулись и беззвучно рассмеялись, провожая глазами проходившего мимо пайтана.
Под вечер нойон ударил в барабанчик, собирая телохранителей, и разослал их с поручениями к разным людям, сам же, как только стемнело, вышел из орго и приказал везти его во дворец богдо. Никто не знал, то ли он едет пировать, то ли обсуждать какие-то важные дела. Намнансурэн пробыл во дворце несколько дней.
Почти все приближенные хана знали Батбаяра, вместе с ним развлекались и веселились, даже готовы были делить еду и питье, и все же из-за его бедности держали парня на расстоянии и не очень с ним откровенничали. Взгляды их выражали презрение, чего, мол, ты стоишь. У Батбаяра не было друга ближе, чем Содном. Содном служил у хана десять с лишним лет, водил знакомство со многими людьми и был в курсе всех событий. Содном никогда не важничал перед юношей, рассказывал все, что знал и слышал, а когда собирался в город к знакомым, непременно брал с собой Батбаяра.
— Да не кисни ты, Жаворонок. Что приуныл? По жене соскучился? Будь мужчиной! Такие крепкие молодцы у квелых девиц из Да хурээ — нарасхват.
Иногда Содном наказывал юноше: «Если что случится — разберись сам», и куда-то исчезал. Возвращался через несколько дней и с удовольствием рассказывал, где и у кого был, что ел и пил, с какой девушкой встретился. Все считали, и не без основания, что Содном себе на уме, он быстро сходился с людьми, умел найти с ними общий язык. Он познакомился с девушкой на возрасте, не сказать, чтобы красавица, зато фигурой не доска. Она жила вместе с матерью неподалеку от молитвенного барабана Дунжингарава, и теперь, как только выдавалось свободное время, Содном пропадал у нее. Нередко посещали знакомых и другие приближенные хана, прихватив с собой присланные из худона чай, арул, масло и молочные пенки. После многомесячного сидения на подворье хана, Батбаяру тоже хотелось сходить куда-нибудь, но знакомых в Да хурээ у него не было, заводить их он стеснялся и целыми днями слонялся вокруг орго. В это время стали все чаще появляться любопытные новости. Говорили, что Монголия выходит из состава Маньчжурского государства и будет государством самостоятельным. Что возможно объединение с южными хошунами, что будет мобилизация, война, что амбаню Саньдо вручили послание об его изгнании.
В один из дней, когда ледяной ветер обжигал лицо, Содном надел поверх подбитого мехом дэла хантаз и уехал сопровождать хана. Как только вернулся, зашел в малое орго и весело сказал телохранителям:
— Итак, свершилось. Из дворца богдо амбаню послали ультиматум с требованием убраться с нашей территории в течение трех суток вместе со своими чиновниками и солдатами. До чего же интересные события развертываются!
— Так ему и надо. Уж очень был кичлив, когда мы приезжали к нему осенью.
— Думаешь, он так просто уберется отсюда?
— Говорят, цинь-ван Ханддорж привез из России много оружия. Если амбань не уберется, мы его, черта зловредного, изловим и прикончим.
— Правильно. Говорят, гун Максаржав вызвал из худона войска и спрятал их где-то в горах Богдо-уул.
Поднялся шум, крик. Телохранители гурьбой вывалились из юрты и пошли выяснять достоверность сведений. Всех мучил один вопрос: что будет, если маньчжурский император пришлет свои войска. Содном и Батбаяр остались одни.
— Нет,