— Нам об этом известно. Жаль только, что вы прибыли к нам в неспокойное время и мы не можем принять вас как подобает. В России произошла социалистическая революция. Наше государство отражает сейчас ожесточенные наскоки внешней и внутренней контрреволюции, нам предстоит гигантская работа по восстановлению народного хозяйства, разрушенного многолетней войной, — говорил человек в кожанке.
— У нас в Монголии тоже настали смутные времена, — сказал Намнансурэн. — По правде говоря, некоторые наши ламы и нойоны, стоящие у власти, не понимают, что у вас происходит; отсюда их опасения и страхи. Кое-кто все чаще высказывает различные подозрения насчет политики вашего нового правительства в отношении Монголии. Мы прибыли сюда, движимые единственным желанием: разобраться во всем на месте.
Зампредисполкома сразу понял, что Намнансурэна прежде всего интересует, будет ли новое правительство придерживаться политики царской России, каким оно видит Монголию, как будет строить свои отношения с Китаем, и ответил:
— Мы с уважением относимся к суверенитету Монголии и готовы ее поддержать. Наша политика в отношении отсталых стран будет коренным образом отличаться от захватнической политики царского правительства. Мы придерживаемся совершенно иных взглядов. Разделять наши взгляды или нет — дело самих монголов. Только вы сами можете решить, каким будет ваше государство. Мы же, со своей стороны, готовы сотрудничать с любой страной в целях достижения прогресса и справедливости, о чем советское правительство сообщило правительству богдо-гэгэна[72].
Намнансурэн был поражен и с нескрываемым волнением спросил:
— Вы можете сказать, кому именно было адресовано сообщение?
— Назвать кого-либо персонально мы не можем. Телеграммы были направлены правительству великого хутухты.
— Если дело обстоит таким образом, мне хотелось бы выразить надежду, что в случае нападения на нашу страну китайских полчищ, если нам придется подняться на защиту своей родины, ваша могучая держава окажет нам помощь войсками и оружием, — сказал Намнансурэн.
— Я думаю, наша страна в состоянии оказать вам любую помощь. А какую именно — это может решить только Москва.
— Кто стоит во главе вашего правительства: хан или президент?
— У нас нет ханов. Всеми делами ведает Совет Народных Комиссаров во главе с председателем Совета — Лениным.
— Ваш Ленин — нойон? Какой титул имел он до революции?
— Ленин никогда не был нойоном. Почти тридцать лет он вел легальную и нелегальную революционную деятельность и никогда не был на царской службе.
— Что такое революционная деятельность? Он стремился создать красное правительство? Это чрезвычайно интересно. Считаете ли вы, что наши государства, если каждое будет следовать своим принципам, смогут дружественно сосуществовать друг с другом? — Намнансурэн улыбнулся.
— Еще как смогут! Наше государство никому не навязывает своих воззрений. В любой стране только народ может решить, каких ему взглядов придерживаться.
— Мы полностью доверяем вашим словам. Наши южные соседи собираются напасть на нас, разрушить наши очаги. Не могли бы вы посоветовать, как нам быть?
— Уважаемый нойон! Мы не можем советовать вам: у нас нет достаточного представления о настроении народных масс в вашей стране. Поезжайте в Москву! Мы можем предоставить вам эту возможность.
— Давайте так и сделаем, — с воодушевлением воскликнул Цэнджав.
Намнансурэн задумался.
— Нет! Сейчас мы никого не представляем, а следовательно, не можем ехать в Москву. Надо быстрее вернуться в Да хурээ и не допустить ввода китайских войск… Разыщем телеграммы из России и уже в открытую обсудим все с ламами и нойонами, стоящими у власти. — Намнансурэн вытащил из кожаной сумы красный и голубой хадаки и, развернув, поднес их русским, сказав при этом: — Мы будем молить небо о нашей новой встрече. Желаем вам всех благ и прочного становления вашего государства.
«Почему он преподносит им хадаки разного цвета? — удивился Батбаяр и тут же подумал: — Наверное, красный хадак это как бы их правительство, а голубой — наше».
Русские представители пожелали всего самого лучшего, выразили надежду на новую дружескую встречу и, распрощавшись, ушли.
— Вы вот боитесь китайских черномундирников, — сказал, задержавшись в дверях, бурят переводчик. — А ведь русские белогвардейцы не менее страшны. Если, отступая под ударами Красной Армии, они побегут в Монголию, натворят там бед. Так что у вас есть еще один враг.
«Видно, во всех концах земли сейчас появились лютые звери, которые рыскают, как голодные волки, жаждущие крови, — подумал Батбаяр. — Скоро спрятаться от них будет некуда».
— Хорошо вы сделали, что поднесли русским хадак красного цвета, — произнес Цэнджав, — только напрасно отказались ехать в Москву. Надо было идти до конца, полностью выяснить замыслы и намерения красного правительства. А то мы только полдела сделали.
— Не то сейчас время, чтобы разъезжать взад-вперед, — ответил Намнансурэн. — Нас сейчас взяли за горло. Сколько честных людей, ратовавших за восстановление нашего государства, извел своими интригами шанзотба да-лама. А теперь еще китайские нойоны собираются осквернить наши очаги. Мы задыхаемся, где же тут ездить…
В тот же вечер они покинули Иркутск.
На следующий день по возвращении в Да хурээ, теплым солнечным утром, когда впервые раздались голоса перелетных птиц, Намнансурэн облачился в полный парадный наряд, чтобы ехать на прием к богдо. Хурэмт из сверкающей золотой парчи великолепно оттенял его слегка порозовевшее лицо. Сопровождал господина в этот раз Содном.
Войдя во дворец, Намнансурэн сразу же натолкнулся на стоявших у расписанной драконами колонны шанзотбу да-ламу и цэцэн-хана. Они о чем-то шептались. После обмена приветствиями Намнансурэн без обиняков спросил:
— Уважаемый премьер-министр, вы написали послание в Пекин?
Приветливое выражение на лице шанзотбы сменилось легким недоумением.
— Чтобы не обременять вас, хан, — ответил шанзотба, — мы его обсудили и тут же отправили.
— Значит, вы его передали китайскому амбаню без моей подписи?
— Да. Так пожелал богдо-гэгэн.
— Надеетесь, когда прибудут китайские «воины-защитники», пожинать плоды счастья?
— Уважаемый хан! Мы — опора государства. Так стоит ли нам ссориться?
— А-а, значит, опора монгольского государства — вы да я? Тогда не удивительно, что оно качается из стороны в сторону. Только сдается мне, что скоро все мы полетим с крутого обрыва.
— Почтенный Намнансурэн! Вы глубоко заблуждаетесь и не способны правильно оценить создавшееся положение.
— Уважаемый премьер! Постараюсь внять вашим поучениям. Но прежде соизвольте показать телеграммы из красной России.
Шанзотба переменился в лице. «Кроме богдыхана и меня, никто о них не знал. Откуда же эти сведения у Намнансурэна? Значит, я не ошибся. Он связан с партией красных».
— Что за послание вы имеете в виду, уважаемый? — изобразив удивление, спросил шанзотба.
— Я прошу вас, милостивый министр, показать мне спрятанные в вашем сейфе депеши из России, — ответил Намнансурэн.
Цэцэн-хан, молча перебиравший четки, пристально посмотрел на шанзотбу и обратился к Намнансурэну:
— Уж не претит ли вам вид желтых ламских одежд?
— А что случилось, мой хан?
— Ну как же: на да-ламу, занимающего пост премьер-министра, вы смотрите косо, когда я отбываю по ламским делам в монастырь, вызываете к себе мою жену, позорите мое имя. Разве это угодно богу и государству?
— Мой хан, благоволите поговорить со мною об этом в следующий раз. Я тороплюсь на прием к богдыхану, — сказал Намнансурэн, желая избежать ссоры с цэцэн-ханом.
— Что за срочное дело у вас к государю? — заискивающе спросил Билэг-Очир, вытирая слезящиеся глаза бобровым обшлагом рукава.
— Я намерен просить государя снизойти к моей просьбе и показать телеграммы, которые вы так старательно прячете, — ответил Намнансурэн и стал подниматься по лестнице.
— Не видать их тебе до самой твоей смерти, — процедил сквозь зубы Билэг-Очир, провожая Намнансурэна ненавидящим взглядом.
— Он и мне не дает покоя. Прелюбодействует с моей женой. Такую обиду нельзя простить, — пожаловался цэцэн-хан.
— Это бы еще ладно, но Намнансурэн установил тайные связи с бунтарским правительством красной партии русских и замыслил, сбросив нас с вами, занять престол государя. Вы, вероятно, заметили, что он где-то пропадал несколько дней…
— Мне, ничтожному, не дано разбираться в таких тонкостях. Это у вас — будто тысячи глаз, и вы видите все насквозь. А насчет жены… я этого так не оставлю. Мне ее сам богдо сватал. И не дай бог мне дожить до того, чтобы пренебрегать его милостями, — снова заскулил цэцэн-хан.
— Он, видно, вынашивает грандиозные планы. Что ж, за свои грехи он жестоко поплатится. Идите и ни о чем не волнуйтесь, — сказал Билэг-Очир и легонько толкнул цэцэн-хана локтем, давая понять, что найдет способ усмирить обнаглевшего Намнансурэна.
Почти никто не заметил, что премьер-министр тепло приветствовал вошедшего через задние двери дворца сойвона с выпуклым лбом и запавшими глазами, и они, дружески беседуя, сразу же вышли, и никто не слышал, о чем шел разговор между премьер-министром и прислужником богдо.
Намнансурэн долго сидел, дожидаясь приема у богдыхана. Лишь около полудня, когда богдо поднялся и ему подали трапезу, Намнансурэн вошел в покои и с почтением поклонился. В большой спальне было сумрачно. Богдо-гэгэн в атласной накидке, сидевший на сандаловой кровати со стеклянным пологом, долго всматривался своими близорукими глазами в вошедшего и наконец спросил:
— Ты ли это, Намнансурэн? Что-то тебя не было видно. Где ты пропадал?
— Мой государь! Я заболел и несколько дней пролежал дома.
— А-а, ну то-то же. Я и подумал, что не можешь ты после спора с Билэг-Очиром уехать к себе в родные края, не сказавшись. Ну ладно, садись поближе. Мы недавно устроили здесь небольшой пир. Я оставил тебе твою долю. Принеси-ка английскую водку! — приказал он слуге. Тот достал из укромного места бутылку с блестящими золотыми наклейками, до краев наполнил золотую пиалу и с поклоном подал Намнансурэну.