— Мой господин! Я не могу пить, простите меня, — сказал Намнансурэн с поклоном, взял пиалу, но лишь пригубил.
— Ты всегда так: просишь прощения и не пьешь. Выпей же сейчас хоть две пиалы, чтобы расслабить тело и душу.
Пришлось Намнансурэну выпить.
— Ну, какие новости у нас и за границей? Я никого не вижу, а ты встречаешься с людьми из разных мест Что они рассказывают?
— У меня, мой государь, пока нет для вас никаких особо интересных вестей, — ответил Намнансурэн.
— Вы, мои приближенные, все слышите, все знаете, а рассказывать не хотите. Так я, ваш учитель, могу превратиться в говорящего попугая.
— Мудры ваши слова, они наводят на размышления. Не могли бы вы, мой господин, приказать вашим министрам все доводить до вашего сведения? Мне, со своей стороны, хотелось бы прочесть направленные вам, хану спасителю, телеграммы из красной России, о которых я случайно узнал. Заранее преклоняюсь перед вашей милостью. Простите, мой государь.
— Да, что-то припоминаю. Погоди-ка! Не то осенью, не то зимой, нет, кажется, весной, премьер-министр говорил о каком-то любопытном послании. А ты в это время где был? У себя в аймаке? Его как будто принес посол — господин Орлов? Э-э. Или я ошибаюсь?
— Так, значит, в то время меня не было рядом с вами.
— Нет. Орлов мне еще сказал: «Краснопартийцы обманывают вас. Это послание — ширма, которой они хотят прикрыть все свои прегрешения». Жаль, что тебя тогда не было рядом. Мне так хотелось спросить, что за дела там творятся. — Богдо долго молчал, а потом спросил: — А зачем оно тебе понадобилось?
— Украшение вселенной, мой богдо! Я хочу знать, что думают эти красные русские о вас, священном богдо, а также о монголах. Дозвольте его прочитать, и тогда мы доведем до вашего слуха достойные вас вести. Так думаю я, ничтожный…
— О, господи! Столько тревожных вестей за последнее время! Это все грехи наши, — сказал богдо и, помолившись, продолжал: — Ты спроси у сойвона! Он наверняка знает. Если послание у Билэг-Очира, он не даст его не только тебе, но и мне, — почти шепотом произнес богдо, словно испугался собственных слов. Был он похож на старуху, которая никак не разберется в своем сундуке, наполненном хламом. Богдо всячески скрывал одолевавший его страх.
От выпитой водки Намнансурэн захмелел. Откланявшись, он вышел и на лестнице столкнулся с сойвоном.
— Как вы себя чувствуете, мой хан? — спросил сойвон, выказывая дружелюбие и почтение, а когда Намнансурэн сказал ему, что желал бы с ним встретиться по одному важному делу, тот, не переставая кланяться, ответил: — Мой господин! Я готов выполнить любое ваше желание. Вы чистосердечны, доброжелательны и потому достойны доверия… Вам доверяет и сам богдыхан, и весь наш народ. — Сойвон видел, что Намнансурэн пьян, и бессовестно ему льстил. Намнансурэн отвел сойвона в сторону и попросил найти и показать ему послание красного правительства.
— Пока не могу вам ничего обещать. У моего господина много разных бумаг, одни спрятаны, другие лежат на виду. Но уж для вас я постараюсь.
Намнансурэн, проникнувшись доверием к сойвону, попросил его разыскать документы как можно быстрее.
— Ну, конечно, конечно. Я разыщу их, где бы они ни были. Вообще-то, положение сейчас сложное. Необходимо найти те кочки, по которым можно было бы выбраться из трясины тысяч и тысяч конфликтов. И мне, уважаемый министр, давно хотелось с вами об этом поговорить. С Билэг-Очиром мы давно в дружбе, но с некоторых пор перестали понимать друг друга. — Последние слова сойвон произнес доверительно, и Намнансурэн за них ухватился. — Не найдется ли у вас, почтенный министр, немного времени, чтобы зайти ко мне в мою маленькую юрту? — любезно проговорил сойвон и повел Намнансурэна к большой белой юрте позади дворца.
Юрта была устлана разноцветными коврами и подстилками и украшена золочеными фигурками бурханов.
— Прошу вас занять место в хойморе, — сказал сойвон и распорядился подать чай. Вскоре на столе появились разные яства и бутылка китайского вина в фарфоровой бутылке с золотыми письменами, которую сойвон достал из шкафчика.
К вечеру Намнансурэн вышел из юрты сойвона и, поддерживаемый слугой, едва добрался до коляски.
«Впервые вижу, чтобы господин так напился, — подумал Содном. — Что же случилось?»
Среди ночи Намнансурэн очнулся, обвел глазами стоявших у постели жену и телохранителей, сказал ясно и отчетливо:
— Где я нахожусь? Дома? Государство наше мерзостно, а люди в нем — ничтожны. Да, я люблю своих подданных. И подданные любят меня. Сейчас вы должны погрузить мой труп и возвращаться обратно. — Услышав это, все испугались, заплакали. Тогда Намнансурэн сказал: — Не слушайте, это пьяный бред!
Несколько дней Намнансурэн пролежал без сознания. Госпожа отправилась к богдо и поднесла блюдо со ста ланами серебра.
— Это рок! — произнес богдо. — Пусть читают молитвы священного Аюуша! Лечить его будет мой придворный лекарь.
Когда читали молитвы о спасении, Намнансурэн будто очнулся и, глядя на тоно, проговорил:
— Подождите. Мне душно! Сойвон должен был показать мне одно послание. Дайте же воды из источника Хятру, мне станет легче.
Вошел лекарь Сэрэнэн, он принес мешочек с лекарствами. Лекарь пощупал пульс у Намнансурэна, запричитал:
— Надо было меня раньше позвать, — и, отсыпав зеленоватого порошка, сказал, что его надо развести в воде. Врач нойона, который тоже был здесь, спросил:
— Что это за лекарство? По-моему, лечить господина надо одним молоком.
— Молоко не лекарство, а питье, — ответил лекарь и потребовал кипяченой воды.
— Прошу вас, великий лекарь! Я думаю, что у нашего нойона обожжены желудок и кишечный тракт, — опять заговорил врач.
— Если вы не доверяете мне, пусть прежде примут лекарство телохранители. Да я сам могу его выпить, чтобы вы не сомневались, сердито сказал Сэрэнэн, подняв чашку с лекарством.
Намнансурэн лежал с закрытыми глазами, то ли в сознании, то ли в беспамятстве, но вдруг открыл глаза и, спокойно глядя в лицо склонившегося над ним лекаря, произнес:
— Это снадобье приказал выпить богдо-гэгэн? Любой из моих подчиненных согласился бы выпить его вместо меня. Ну да что теперь об этом толковать. — И Намнансурэн выпил лекарство.
— Это — последнее средство. Если он выдержит, то будет жить, — сказал лекарь врачу нойона и, захватив свой мешочек с лекарствами, вышел. Не прошло и получаса, как Намнансурэна стало рвать и рвало часа полтора.
— Ох, как мне тяжело, — произнес Намнансурэн, глядя на голубое небо, видневшееся через тоно, вздохнул и в изнеможении упал на подушки. Лицо его покрыла мертвенная бледность. Врач пощупал пульс и едва слышно произнес:
— Он покинул нас.
В ставке не было ни единого человека, который не заплакал бы, когда перед деревянной кроватью с золочеными головками тихо опустился шелковый полог с вытканными на нем драконами и кистями по углам. Зажгли лампадки, и по всему дому распространился аромат благовоний. В наступившей тишине Содном, закрывавший тоно юрты, прижимая к лицу мокрые от слез обшлага рукавов, прошептал:
— Да, боролся он за праведное дело. Жаль, что оказался один…
Человек, побежавший с поминальным хадаком во дворец богдо, вскоре возвратился и передал его слова: «Для всеобщего блага сорокатрехлетний Намнансурэн отправился на службу в Тридцать три небесных царства!»
Все склонились в поклоне. А Батбаяр подумал: «Да, как же!.. Расскажи это глупым старухам богомолкам»
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯВ ПОИСКАХ ПРАВДЫ И СЧАСТЬЯ
Приближенные и телохранители, погрузив гроб с телом господина в карету, с великой скорбью отправились в родной хошун. Только Батбаяр остался. Он должен был сторожить двор, пока казначей не соберет все вещи нойона. Целыми днями Батбаяр сидел во дворе, заросшем бурьяном, и попивая перестоявший айрак, размышлял: «Непонятно почему вдруг наш господин умер? Ведь он был совершенно здоров. Может быть, его отравили? Но за что? Разве не отдавал он все силы большим и малым делам, разве не считался с ним богдо, не почитал народ? И кто мог его отравить? Ну, конечно же, те, кто стоит у власти. У них каменное сердце. Разве справедливо что человек, отдававший все силы государству, умер такой смертью? Неужели так бывает? Неужели власть имущие всегда устраняют ставших им неугодными людей пусть даже у них большие заслуги. Неужели и в других странах инакомыслящих убирают таким путем? Подло! Отвратительно! Стравливать людей, сеять подозрения и злобу. Нет, такая власть никому не нужна. Без нее жили бы мирно и спокойно. А может, было бы еще хуже. Стали бы процветать воровство и грабеж, бесчестье и обман, сильный в открытую притеснял бы слабого. Значит, власть все же нужна. А говорили «Вот мы освободимся от маньчжурского владычества, заживем счастливо». А где оно, это счастье? Власть кучки интриганов, готовых и друг друга сожрать, никому не нужна. А может быть власть другой, заботливой и милостивой? Конечно, может. Тумуржав тогда сказал, что наступят такие времена, когда будут уважать честность. Так вот, власть красных наверняка справедливая. Эх, задержись мы на несколько дней в Иркутске я разобрался бы что да как».
Близился закат, край неба на западе зажегся багрянцем. Батбаяр сидел на деревянном помосте, где раньше стояло большое ханское орго, курил. Огромный двор притих, опустел. Глазу не на чем было остановиться: лишь трава тянулась вверх вдоль выложенной камнем дорожки к воротам, да бурно разросся по углам бурьян. Батбаяр выбил трубку, затоптал упавшие на доски искры. «Недавно здесь возвышалось белоснежное восьмистенное орго с красным хольтроком. Туда входил наш господин в хурэмте из золотой парчи. Хороший он был и очень красивый. Увы, жизнь не всегда ласково обходится с человеком. Недолго пришлось ему ходить по земле, но повидать успел много. Жил трудно, часто страдал. Редко выпадали на его долю счастливые, радостные дни. Всегда тревожился о семье. Как умел — избегал направленных в него острых клинков. Даже брат и названая мать собирались его отравить. И все же не миновала его беда. Зверь в человеческом облике сгубил обоих его сыновей, а теперь сгубили его самого. На хане, возможно, и был грех, а дети чем виноваты? Или зависть не знает жалости? Хан был настоящим мужчиной: всегда достигал поставленной цели, себя не жалел. Всего несколько лет был он у власти, но успел завоевать в народе любовь. Не оттого ли и стал он кое-кому