Старик умолк, в глазах его было страдание.
— Сидел бы сейчас рядом со мной, — помолчав, продолжал старик. — Славный был парень, как ты. Но я отплатил им за все. Когда Ялгун-батор пошел воевать с черномундирниками, я поехал вместе с монгольскими цириками. Немало положил я китайских солдат в сражении при Сайхан тал.
«Скрывают плохое, о хорошем рассказывают», — вспомнилось Батбаяру, и он открылся старику без утайки поведал обо всем, что с ним произошло.
— Я догадывался, сынок! По глазам видел. Но смотри, никому ни слова об этом. И здесь найдутся любители порадоваться чужой беде. Время сейчас тревожное, надо бы откочевать в верховья Зэлтэра, подальше от людской суеты. Возвращаться сейчас домой тебе никак нельзя.
С того дня старый Нэрэн еще больше привязался к Батбаяру, полюбил его, как родного сына. Было ему за шестьдесят, но выглядел он совсем стариком. Сдержанный, скупой на слова, Батбаяру он напоминал Дашдамбу, только, не в пример тестю, то и дело поминал бога.
Батбаяр все чаще седлал коня, брал ружье и уезжал в Зэлтэрскую тайгу искать следы кабанов. На лесных тропах ему нередко встречался рябой, высокий мужчина лет сорока на белом коне, с берданкой за плечами. Был он, видно, удачлив и никогда не возвращался с охоты с пустыми тороками. Познакомился с ним Батбаяр при довольно забавных обстоятельствах. Батбаяр искал косуль на северном склоне перевала Сахалтын даваа и выехал на опушку. Там у костра сидел охотник и обжаривал на огне разрубленную на огромные куски тушу изюбря.
— Пусть будут полными ваши торока, — приветствовал его Батбаяр, спрыгнув с коня.
— Да будут твои уста всегда смазаны маслом, — ответил охотник. У Батбаяра, весь день ездившего по лесу, при виде жареного мяса потекли слюнки.
— Ну что, халхаский молодец, твои торока тоже полны? — спросил рябой охотник, протягивая ему на вертеле кусок мяса.
«Откуда он знает, что я из других мест? Может, обо мне уже разговоры пошли?» — подумал Батбаяр, отрезая ножом кусок мяса и отправляя в рот.
— Видел, как ты по лесу ездишь. Думаю, парень наверняка из Хангая. Нравится тебе здесь? Привыкаешь?
Охотник долго рассказывал, каких косуль и где можно найти, как их загонять. Говорил он лишь об охоте, ничем другим, видно, не интересовался.
— Зачем вы жарите все мясо? — спросил Батбаяр.
— Есть на то причина. Всю жизнь меня кормит хангай. Если обжарить мясо, даже добытое в летнюю пору, вот так, на открытом огне, оно не скоро испортится, — объяснил охотник.
— А, так это рябой Чулудай. Что ж, вдвоем вам будет веселей, — сказал старый Нэрэн, узнав о знакомстве Батбаяра. — Бедняк он, семья большая, вот и кормится тем, что бог пошлет в горах. С таким человеком дружбу водить не зазорно.
Теперь Батбаяр все чаще ездил на охоту с Чулудаем. Время летело незаметно. Батбаяр учился загонять кабанов устраивать засады, ставить западни и ловушки. Вместе ходили на косуль. Однажды, подкрадываясь к стаду кабанов, Батбаяр зашел с подветренной стороны и неловко наступил на сухую ветку. Вспугнутые животные бросились бежать.
— Нет у тебя таланта к охоте. Если будешь ходить и думать лишь о жене, над тобой не только антилопы, мыши с сусликами станут смеяться, — шутил Чулудай.
«А правда, не слишком ли я приуныл, — подумал Батбаяр. — Надо бы взбодриться, глядеть веселей». Но перед глазами и днем, и ночью стояла маленькая серая юрта, седая мать с добрым взглядом; черноглазая Лхама с легким румянцем на щеках. Вот она бежит за аргалом, идет по воду, звонко смеется… Казалось, совсем недавно он выезжал на берег Орхона, с шумом несущего свои воды на север, и каждый раз встречался там с Лхамой, пригнавшей отару на водопой. Она сидела на валуне, смотрела на свое отражение в воде и что-то напевала, а он, взволнованный, мчался к ней…
«Какое это было прекрасное время! Лхама всегда была рядом, согревала мне душу», — грустил Батбаяр. Скалы в долине реки Зэлтэр напоминали ему утес в верховьях Орхона, где они стояли, прижавшись друг к другу.
— Аюур превратил мою жизнь в ад, — стиснув зубы, шептал Батбаяр. — Нет более зловредной скотины на свете, чем этот подлец.
Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Батбаяр вспоминал, как гулял в России по берегу Финского залива, как танцевала Даваху в пади Хандгайт, куда возили на прогулку русского консула; как он, Батбаяр, приехал к Гомбо бэйсэ с посланием от богдо-гэгэна; как нежно сжимал тонкие пальцы смуглой Даваху. Но это лишь на время заставляло его забыть о Лхаме, а легче не становилось.
По первому снегу Батбаяр и Чулудай поехали охотиться на лис и волков. Возвращались с полными тороками. В долине пустили коней попастись.
— Прошлой ночью к Ялгун-батору приехал человек. Рассказывал, что в Да хурээ полно китайских солдат, — сказал Чулудай.
«Это Билэг-Очир пригласил их для защиты от красных», — подумал Батбаяр.
— Ах, вот оно что? Ну и как?
— Добра от китайских солдат не жди. Мы-то их хорошо знаем. В Синьцзяне познакомились. Китайские нойоны только и мечтают, как бы передавить будто насекомых таких бедняков, как мы, а потом захватить их землю, любую, какая понравится, — задумчиво произнес Чулудай, попыхивая трубкой.
«Оказывается, и он не безразличен к политике. Да и нельзя в такое время быть безразличным».
— Теперь уже ни для кого не секрет, чего добиваются китайцы, — сказал Батбаяр. — А что делают прибывшие солдаты?
— В третий год многими возведенного мы в южных хошунах всыпали им хорошенько. Так что прежде всего они возьмутся за нас.
«Что же теперь будет?» — думал Батбаяр.
Пришла зима, всю долину завалило снегом. Батбаяр по-прежнему охотился, пас скот, носил дрова. Прошел слух о жестокости солдат в Да хурээ, о том, что китайский командующий нойон Сюй потребовал отказаться от автономии. А да-лама, нынешний премьер-министр, всякий раз возвращается от Сюй-нойона с мешком серебра. Когда мелкие нойоны и чиновники собрались на хурал и решили не соглашаться на ликвидацию автономии, да-лама разгневался, набросился на них с руганью. Прибывший в Да хурээ генерал Сюй Шучжэн устроил для крупных нойонов и чиновников прием. Большой пир, говорят, закатил. Заставлял играть в разные игры. Видно, хотел узнать, насколько умны монгольские нойоны, как относятся к государственности и что думают о нем самом. Потом заявил, что государство должно быть уничтожено. Мы, говорит, увеличим население ваших северных окраин. Будем зерно выращивать. Это значит, что часть Монголии заселят китайцами, чтобы монголы растворились в их массе. И ни один из наших нойонов рта не открыл, не попытался себя защитить, разоблачить эти черные замыслы. Только пили да ели. А затем, опьянев, стали приставать к китайским служанкам, чуть было не осрамились. Генерал Сюй посмотрел на них и сказал своим приближенным: «Животные, которых не заботит ничто, кроме собственного желудка». Тогда, видно, он и поверил: «Здесь можно делать все, что пожелаю». Объявил себя «главой Западного края». По улицам каждый день маршируют солдаты — гамины, мощь свою показывают, всех недовольных хватают.
Вскоре стали поговаривать, что стараниями китайского генерала монгольское государство больше не существует.
— Сюй издал указ о выплате старых долгов вместе с процентами, — шумели араты. — Китайские торговцы и представители фирм ликуют от радости. Повытаскивали на свет все долговые книги, доставшиеся им еще от предков. А как ругаются, как проклинают нас! Где же выход?
Слушая все это, Батбаяр не знал, что делать. Он готов был ехать в Да хурээ, домой, пересечь границу, уйти на север — все, что угодно, только не сидеть сложа руки. Поделился своими мыслями со старым Нэрэном.
— Кто же идет тушить пожар голыми руками. Я уже потерял одного сына. Подожди, разберись в обстановке, — ответил старик. — Я, вообще-то, собираюсь переселиться в верховья реки, там и тебе будет спокойнее.
Вскоре несколько аилов откочевали в верховья Зэлтэр, места глухие, малонаселенные. Туда редко кто забредал, в основном охотники. Там и пережили зиму и весну.
Батбаяр с охотниками бродил по горам, больше нечем было заняться. А когда начал таять снег и река сбросила свой ледяной покров, парень с утра до вечера пропадал на берегу — бил острогой тайменей. Казалось бы, грустить некогда, но на душе у него было тревожно. Он часто видел во сне жену и тогда утром вставал задумчивый, сидел на берегу и смотрел на виду. Зазеленела на склонах трава, и Батбаяр с Чулудаем поехали в долину Селенги раздобыть немного муки и чая. Встречавшиеся по дороге люди с грустью говорили: «Попали в руки китайских солдат, теперь будем заживо в аду маяться». Батбаяр вез несколько лисьих и волчьих шкур, добытых прошлой и позапрошлой зимой. У лабаза фирмы Хорхой спешились, подошли к аратам, толпившимся у дверей, от них услышали, что представитель фирмы уехал вместе с китайскими нойонами вверх по реке осматривать крестьянские поселения и деревни, выяснять сколько у кого скота и инструмента. «Он и за людей-то нас не считает, — говорили араты, — зовет коровами. Вы, говорит, не вздумайте тут мычать, ваш богдо кланяется портрету нашего да жунтана, а вы скоро будете моим тапочкам кланяться, отруби вымаливать».
Лабаз открыли лишь к вечеру. Батбаяр вошел в лавку и положил на прилавок шкуры. Торговец в наброшенном на плечи черном хурэмте потряс их, подул, покачал головой.
— Шкура весенняя, линялая. Таких не берем.
— Да нет же. Мы их зимой добыли, — возразил Батбаяр.
— Знаю я. Прошло время, когда мы втридорога брали у вас весеннюю линялую пушнину! — заорал торговец. — Скоро вы ее задаром отдадите. Бери свое гнилье и выбрось его подальше отсюда. Пошел прочь, скотина! — Торговец схватил шкуры и швырнул на пол.
— Что это с вами? Или брюхо набили, больше не лезет? — обозлился Чулудай.
— Что ты сказал? Это ты, корова, нас кормишь?
— Если мы коровы, то ты…
— Что, хочешь сказать — ишаки? Значит, и генерал Сюй ишак? Мы отправим тебя в Да хурээ, там с тебя живо шкуру спустят.
Батбаяр вскипел, сжал в руке кнут.