Шли дни. Араты на Зэлтэре гадали: что будет? Почти все одобряли Ялгун-батора, который пошел за Народной партией, считали его умным и опытным. Но некоторые сомневались.
— Э-э, кто его знает. Красные, говорят, греха не боятся, добродетель забыли. Мэнгэ залан тоже немало повидал на своем веку, русский атаман, к которому он примкнул, и силен, и богат.
Старый Нэрэн оседлал коня и уехал, а вернувшись, рассказал:
— Э-э, спаси нас, господь. С северо-востока через Онон и Керулен идет с огромным войском очень серьезный человек. Командующий барон Да хурээ приступом взял, гаминовских солдат, говорят, перебил — не сосчитать: кучами лежат. А сам барон от пуль словно заговоренный. Когда на окраине Да хурээ сражался с китайскими солдатами, снаряд угодил ему прямо в живот. Лошадь под ним рухнула на землю, а барон как ни в чем не бывало стоит, в бинокль смотрит. Все надеется, что скоро водворятся мир и покой.
Старый торгут с гордостью рассказывал о том, что русский командующий, как только вошел в Да хурээ, сразу же освободил из гаминовской тюрьмы богдо-гэгэна и попросил его снова пожаловать на ханский престол. Богдо издал указ, в котором назвал русского полководца «пожаловавшим к нам хубилганом черного Манжушри» и наградил его званием «Великого героя — восстановителя государства». Богдо-гэгэн наверняка предвидел его приход.
— Милостивый, благодетельный человек наш богдо. Когда несколько торгутских аилов не знали, где головы приклонить, он нам пожаловал эту прекрасную долину Спаси нас, господи, сказал Нэрэн. — Вот так. А эти грабители в черных мундирах, когда их погнали из Да хурээ, отступая, сожгли уртон Хурэмт, вырезали лам Харагинского храма. В Маймачэне их видимо-невидимо собралось. Может, мстить собираются, кто их знает Теперь небось схватили там наших и мучают. Хорошо, что ты не поехал, сам бог тебя спас. Видно, прав был Мэнгэ. Ничего не скажешь — бывалый мужик, — Нэрэн прищелкнул языком. Батбаяр недоумевал: «Выходит, войска красного правительства России прошли стороной? С ними ведь наверняка были и сторонники Сухэ-Батора. Эх, скорее бы встать на ноги!»
— Значит, барон — командующий войсками красного правительства России? — спросил Батбаяр.
— Нет, — покачал головой Нэрэн. — Он на красного не похож. Говорят, красные поклялись убивать даже своих отцов, матерей, жен и детей, если они не будут соглашаться с их идеями. Так разве отдали бы они ханский престол нашему богдо? Ты к красным не ходи. И к атаману тоже. Повремени немного. Это мой добрый тебе совет. Посмотрим, кто победит. А то примкнешь к одним, а победят другие. Тогда не поздоровится. Попробуй отгадай, кто кого одолеет. Спаси нас, господи! Нам, старикам, ничего не страшно. Мы свое пожили, за тебя тревожусь. Сына я потерял, а ты мне все равно что сын.
На южных склонах начал таять снег. Стада оленей все чаще выходили на лесные поляны пощипать траву на проталинах. В этом году оттепель началась рано, дни стояли тихие, солнечные.
«Нечего мне отсиживаться в этой глуши. Попрошу у Нэрэн-гуая коня и поеду следом за Чулудаем», — думал Батбаяр. В это время разнесся слух, будто Мэнгэ залан привел множество солдат — русских и бурят, ездил в Хужир, Хулдай, Гурван толгой, грозил отомстить всем, кто перешел на сторону красных, отбирал лошадей, скот. Ночью трое солдат атамана приехали в хотон Чулудая, который стоит в роще на берегу реки, влезли через тоно в юрту, просидели там до утра, а потом согнали всех в загон для скота и собственными руками передушили, чтобы не тратить патронов. Кричали: «Теперь можете идти к красным». Весь скот угнали. «Надо спасаться пока не поздно», — говорили люди и, наспех собравшись, откочевывали на север, в горы. Целыми днями не смолкали крики, детский плач, лай собак, мычанье коров.
— Как быть? Может, откочевать вместе со всеми? Я теперь могу ехать куда угодно, — сказал Батбаяр.
— Не знаю, что и делать, — ответил старик. — Это все из-за того, что Ялгун-батор бэйсэ увел с собой людей к красным. Но из наших с ним никто не пошел. Я Мэнгэ знаю. Вообще-то, он неплохо относился к своим податным аратам.
— Видел я несколько раз этого залана. Высокомерный и смотрит косо. Злой, что ли? — спросил Батбаяр.
— Ладно, — сказал Нэрэн. — Погодим пока откочевывать, посмотрим, что дальше будет. Всю жизнь служил я Мэнгэ верой и правдой, чего же ему разорять наш аил.
На стоянке осталось всего две юрты: Нэрэна и многодетной женщины, ожидавшей возвращения мужа.
— Болтаешь всякую ерунду, парня с толку сбиваешь, — ругалась старуха, которой хотелось перекочевать в более спокойное место. — Не иначе как совсем из ума выжил. Смотри, хватишься, да поздно будет. Сидишь здесь, как тарбаган, впавший в зимнюю спячку.
Но старик с места не сдвинулся. Трое суток в Гурамсае было спокойно. Ночи стояли лунные, и Батбаяр как всегда долго не мог уснуть, ворочался в постели. Вдруг у соседней юрты всполошилась и залилась лаем собака, но тут же жалобно взвизгнула, как будто ее ударили. Батбаяр прислушался. К соседней юрте подъехали какие-то люди.
— Эта юрта кто есть? Выходи, — крикнул кто-то на ломаном монгольском языке.
Батбаяр вскочил и начал торопливо одеваться. Сердце колотилось. Старики тоже проснулись, Батбаяр посмотрел в щель над притолокой. Возле соседней юрты стояли четверо всадников с винтовками, на откормленном караковом жеребце гарцевал Мэнгэ залан в собольем торцоке. Из юрты вышла женщина, «гости» спросили ее о чем-то и повернули коней к юрте Нэрэна. Батбаяр отскочил от двери, схватил кремневку старика, лежавшую за сундуком, и просунул дуло в щель. Старый Нэрэн ухватился за приклад. Некоторое время они возились в темноте.
— Не стреляй!
Если бы не старик, Батбаяр расправился бы с Мэнгэ, а затем попробовал бы отбиться от остальных.
— Нэрэн! А ну-ка, выйди!
— Эй, старик! Кто там у тебя есть? — крикнули всадники, подъехав к юрте. Двое спешились, вошли в юрту, вынули какие-то блеснувшие металлом предметы, и тут же юрту залил ослепительно-яркий свет. Старуха успела подхватить упавшее на пол ружье и спрятала под кровать. В юрту вошел Мэнгэ и подозрительно глянул на полуодетого Батбаяра.
— Ты кто? Зачем приехал сюда и что здесь делаешь?
— Меня зовут Бандьху, — не моргнув, ответил Батбаяр, как ни в чем не бывало глядя на залана.
— Никакой он не Бандьху, — сказал один из всадников. — Это, наверное, тот самый хромой беглец, о котором ходили всякие слухи.
— А-а, вот оно что. Значит, ты закадычный дружок рябого охотника, который ушел с Ялгун-батором, — сказал Мэнгэ. Набив табаком трубку, он велел солдату поднести огонь. — Уж не ты ли мутишь народ, явившись сюда тайком из Верхнего Шивэ? — снова заговорил Мэнгэ. — А ну, выходи!
— Нет, нет, мой залан! Я перегонял коров русского купца и в пути заболел.
— Он здесь давно, — подтвердил сидевший у очага Нэрэн.
— Ты от старости совсем из ума выжил, беглеца укрываешь! Может быть, у тебя есть на то причины? Взять старика! Пусть пасет коров! — крикнул Мэнгэ.
— Да что вы, залан мой! — запричитала старуха. — Мы до сих пор преклоняем перед вами колени, просим благословения у земли возле вашего порога. Пощадите моего старика, дорогой залан!
Солдаты связали руки Нэрэну и Батбаяру и, подталкивая прикладами, вывели из юрты. Вскоре они исчезли в кромешной тьме, словно в объятиях огромного черного чудовища-мангаса.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯКОЗЛИНЫЙ БОДОГ
Батбаяра, связанного, привезли в глухой сосновый лес. На большой территории, обнесенной частоколом, он вместе с десятками таких же горемык собирал ночами хворост для костра; тепло огня согревало их, и пленники засыпали. А утром поднимались чуть свет и шли на Селенгу строить мост.
Насильно согнанные сюда русские, монголы, китайцы — свыше ста человек — трудились от зари до зари, чтобы закончить строительство, прежде чем река сломает свой ледяной панцирь.
Сквозь непрерывный стук топоров и скрежет пил слышались только окрики охранников. Обессилевших волокли на высокий скалистый берег. Воздух сотрясал залп, с шумом взлетали вспугнутые птицы, замирал стук топоров и скрежет пил. «Когда мой черед?» — невольно думал каждый, и сердце мучительно сжималось, тускнели глаза. Думал и Батбаяр о том, что суждено умереть ему на чужбине, под чужим именем, что от атамана Сухарева не вырваться.
Пленники распиливали толстые обледеневшие стволы на брусья, стягивали их между собой крепкими веревками, долбили лед и мерзлую землю под опоры, клали дощатые настилы… Казалось, работе не будет конца, руки покрылись волдырями, а солдаты наотмашь стегали людей нагайками, словно скотину. Пилы не брали промерзшую древесину, и пленники затачивали зубцы камнями.
«Не может быть ничего подлее того, что с нами здесь делают», — возмущался Батбаяр, но, чтобы лучше кормили, старался изо всех сил: обливаясь потом, таскал бревна, буравил доски. Недаром говорят: «Чем тяжелее, тем легче»: ушибленная нога у Батбаяра перестала болеть, раны затянулись.
Еще два месяца назад старика Нэрэна отправили пасти стадо атамана, и с тех пор о нем не было никаких вестей. «Что с ним случилось? — тревожился Батбаяр. — Не могли же его убить, ведь его род из поколения в поколение служил предкам Мэнгэ залана.
Зачем пришел в Да хурээ этот барон Унгерн? Неужели в верховьях Орхона хозяйничают белые и гамины? Живы ли мать и Лхама?»
Батбаяр смотрел на вершину высокой горы Бурэнхан, синевшей на юге, и тяжело вздыхал. Выберется ли он отсюда? Главное, ничем не выдать своих намерений.
Селенга сбросила ледяной покров, в воздухе запахло молодой зеленью. С каждым днем росло число людей, схваченных людьми атамана. Вооруженные всадники то уезжали то приезжали видимо, грабежи не прекращались.
Все чаще слышалась ругань белых офицеров в папахах, с деревянными колодками маузеров на поясе, они скандалили по любому поводу. Иногда появлялись раненые солдаты. Белые часто собирались в доме на высоком берегу реки, поросшем соснами, всю ночь играли на гармони, орали песни.