атривал лагерь и вдруг огрел лошадь нагайкой. Они поскакали на северо-запад, переправились через реку Ац, подъехали к монастырю Ахай гуна и остановились в зарослях ивняка. Инспектор подозвал Батбаяра.
— Поедешь по аилам на берегу Селенги, узнаешь, что произошло в Дух нарсе. Будь осторожен, не нарвись на засаду красных. Это будет проверка, насколько ты предан богдыхану. Батбаяр оставил винтовку, натянул дэл из овечьей шкуры с облезшей шерстью и стал похож на обычного арата. Целый день он бродил от аила к аилу, рассказывал, что пас табун Амар баясгаланского монастыря, потерял несколько яловых кобылиц и теперь ищет их. Было приятно посидеть в аиле, выпить густого чая с молоком, поесть простокваши, но Батбаяр был по-прежнему мрачен. «Что я делаю? Для чего езжу за этим русским? Может, взять да и махнуть домой? Кто мне помешает? Только что толку возвращаться сейчас домой? Белые повсюду. А может быть, Тумуржав сочувствует Народной партии и когда-нибудь мы вместе перейдем на ее сторону?» Эта надежда привязывала его к долине Селенги, и он продолжал ездить от аила к аилу, расспрашивая о пропавших лошадях.
— Теперь ты их не найдешь, — говорили одни. — На них уже солдаты барона, наверное, ездят. Барон хотел подавить «мятеж красных», напал на Кяхту, да там ему бедро прострелили, едва ноги унес.
— Цирики Народной партии изгнали из Кяхты гаминов, — рассказывали другие, — напавшего на них барона разгромили, захватили Дар эх ламу из монастыря Хараа, который сопровождал в боях Унгерна. Скоро красный командующий Сухэ-Батор на Хурээ пойдет. Недавно из Кяхты нагрянул полководец Народной партии — бэйсэ Сумья Ялгун-батор с полком, окружил Дух нарс и за одну только ночь перебил всех солдат атамана Сухарева и Мэнгэ залана, а имущество их захватил…
«Эх, не повезло, — подумал Батбаяр. — Будь я в Дух нарсе, встретился бы с рябым Чулудаем и ушел вместе с ним. Охотник наверняка был здесь… Хотя я мог и погибнуть».
— Мэнгэ залан, говорят, снова собрал множество солдат, погнался за полком цириков Народной партии и настиг их в долине Зунбурэн. Но там его снова побили, прострелили шапку с коралловым жинсом, так он до того испугался, что жену в степи бросил, уходя от погони. Кяхтинские солдаты ужас как сильны. У них и пулеметы, и пушки, и стреляют они метко.
Батбаяр не мог без волнения слушать рассказы аратов, грудь огнем жгло.
Почти двое суток ездил он по аилам, выполняя задание Тумуржава, заводил разговоры с аратами, но, несмотря на смутное время, подозрений не вызывал. «Таких людей, как у нас — простодушных, доверчивых — редко встретишь, — думал Батбаяр. — Считают, что черное осталось черным, а белое — белым. Простодушием часто пользуются люди лихие. И все же это прекрасное качество».
Батбаяр приехал в монастырь Ахай гуна, помолился в храме и зашел в один из аилов. В юрте молился какой-то лысый лама. Батбаяр попросил ламу бросить кости, погадать — найдет ли он своих лошадей.
— Гадай не гадай — все одно, лошадей не найти. Кто же упустит бесхозных коней, когда вокруг война? Видно, началась «война Шамбхалы», грянет конец света, скоро все погибнет. Во время «войны Шамбхалы» даже козы, которые пасутся на берегу реки, бодают друг друга, пока не убьют, телеги, запряженные волами, бьются друг о друга, пока не разлетятся в щепы. Тут не спасут ни белые, ни красные. Одна надежда — на будущее перерождение, — бормотал лама.
«Мне еще пожить хочется, а этот лама предсказывает близкую гибель», — подумал Батбаяр, но расспрашивать ламу не стал, надо было быстрее возвращаться на Селенгу, где на мысе Эргэл в доме русского лодочника его дожидался Тумуржав. Инспектор, видно, решил надолго обосноваться в избе, стоявшей на берегу реки, чтобы, как он говорил, «привести в порядок сведения, собранные во время инспекционной поездки».
По ночам инспектор выезжал в лодке на реку, и вскоре на той стороне начинал мигать фонарь. «Если он передает какие-то сведения белым, то зачем столько предосторожностей? Мог бы послать кого-нибудь из нас с пакетом… Неужели он на стороне красных?»
В последние дни дождей не было, и над горизонтом повисло марево. Араты ходили испуганные, мрачные. Говорили, что на севере около Гусиного Озера, на Селенге и Зэлтэрском карауле идут кровопролитные бои. «Что же это творится? — думал Батбаяр. — Даже птицы как будто перестали летать». Переводчик иногда передавал разговоры русских, но и так было ясно, что они волнуются все больше и больше. Инспектора сопровождали четверо, все совершенно разные люди. Помощник, унтер-офицер с красным лицом, заросший чуть ли не до бровей бородой, сын помещика с Дона, злой и вздорный. Он вечно вздыхал и потягивался, а то брал винтовку или наган и уходил упражняться в стрельбе.
— Эх, сейчас бы жаркого из телятинки, — бормотал он и все чаще сыпал ругательствами.
«Страшный человек», — думал Батбаяр, вспоминая, как помощник инспектора высыпал на стол груду украшений. Один вид его вызывал у парня гнев, но он старался быть с бородачом как можно почтительнее. Второй — молодой лопоухий паренек, услужливый и расторопный, очень тосковал по своей невесте и, как только выдавалась свободная минута, вынимал из кармана фотографию девушки с тонким продолговатым лицом и острым носиком, прижимал к щеке и шептал:
— Машенька! Где ты сейчас?
Совсем недавно, возвращаясь из очередной инспекционной поездки, инспектор привез из полка переводчика — пожилого бурята с плоским лицом и рыжей бородой. Бурят почти все время лежал на траве, подложив под голову руки, и избегал всяких разговоров. Четвертым был Батбаяр. Вместе с инспектором они почти месяц прожили на заимке русских торговцев скотом, неподалеку от мыса Эргэн. С уходом белых на север стало спокойнее. Монголы еще побаивались, а русские семьи зажили, как прежде. Ловили рыбу, стреляли уток. Почти каждый вечер на столе появлялась одна-две бутылки горькой, и начинались разговоры. В последнее время инспектор все чаще уезжал ночью на реку и возвращался встревоженный, видно, его беспокоили события на севере. Батбаяр, в надежде, что придет время и Тумуржав сам все объяснит, набрался терпения и ждал. Смущало его лишь то обстоятельство, что тот окружил себя людьми, совершенно не подходящими, по мнению Батбаяра, для выполнения его «задания».
Моросили дожди, приносили прохладу. Как-то ранним утром, когда вершины гор еще были в тумане, инспектор созвал своих сопровождающих.
— Мне сообщили, что в местечке Ар найман горо готовится мятеж. Седлайте коней, надо немедленно ехать, — приказал он и развернул карту.
Они переправились через Селенгу и поскакали на северо-запад. Когда пересекли широкую, пеструю от цветов долину и стали подниматься на гору Цонхлон, туман рассеялся, и залитая солнцем долина видна была со склона, как на ладони. Инспектор поднялся на вершину, поросшую молодым подлеском, спешился на площадке, с которой открывался хороший обзор, и в бинокль осмотрел окрестности.
— Ладно, передохнем немного, — сказал он и обратился к своему помощнику: — Разведай обстановку на перевале Моност, в долине реки Эгэ и возвращайся. Время трудное, так что сам понимаешь…
Когда бородач уехал, инспектор задумчиво посмотрел ему вслед и прошелся по площадке.
— Что это за сопка с поляной на вершине? Это ее называют Цонхлон хайрхан? — спросил он у Батбаяра, закуривая. — На заимке мне рассказали, что это очень интересное, можно сказать, историческое место. Девять лет назад здесь, в горах, скрывался известный деятель монгольского государства цинь-ван Ханддорж, собирал охотников и метких стрелков, чтобы дать отпор маньчжуро-китайским воинам, если они попробуют сунуться. Ты знаешь об этом?
— Слышал, — отвечал Батбаяр. — Про это место вообще разные легенды рассказывают. Хотите послушать? — Они вели разговор с помощью бородатого переводчика.
— Расскажи. Легенды о героях всегда интересно послушать.
— Давным-давно жил в этих горах сайнэр по имени Дуйлан. Он был очень сильным, а его жена очень умной. Дуйлан часто угонял у китайских нойонов скот, разорял их хозяйство, и они решили его схватить. Как-то вечером, когда Дуйлана не было дома, прискакали к его юрте стражники. Жена Дуйлана собрала на стол, стала угощать стражников, потом запела:
Сидите вы перед очагом,
Но ничего не знаете.
Если приедет Дуйлан,
Снимет с вас шкуры.
Дуйлан услышал, как она поет, смекнул, что в юрте его дожидаются стражники, отвязал их коней и угнал.
— Славные традиции в этих местах, — сказал инспектор. — Вот и мы, приехав сюда, раз и навсегда должны отмежеваться от вражеских элементов. Так ведь? — Голос инспектора звучал решительно. Паренек, переводчик и Батбаяр во все глаза уставились на него.
— Ну-ка, садитесь поближе! Я кое-что скажу вам, и на этом поставим точку. Согласны вы с тем, что барон Унгерн для нас самый опасный враг?
— Я согласен, — первым ответил Батбаяр. Паренек испуганно, словно не веря своим ушам, уставился на него.
— Барон Унгерн — убийца и грабитель. Он взбудоражил и сбил с толку некоторых монгольских нойонов и лам, заручился их поддержкой и двинулся на север, но был наголову разбит в сражениях при Бурэгтэй, на Селенге и Зэлтэре, и теперь через северные хребты бежит сюда. Пришло время преградить путь бандиту, обагрившему свои руки кровью русского и монгольского народов. И это должны сделать мы, — решительно сказал Тумуржав.
— Приказывайте — сделаю все, что нужно, — с готовностью произнес паренек.
— Правильно, парень. Чем быстрее ты уйдешь от белых, тем скорее увидишь свою Машу, — улыбнулся Тумуржав. — Остальных мне убеждать не надо. Все на моей стороне.
— А ваш помощник? — спросил рыжебородый бурят. — Ведь он чуть что, хватается за винтовку: «Я, говорит, свою жизнь меньше, чем за две большевистские не отдам!»
— Вот я и отослал его в разведку, чтобы поговорить с вами, — ответил инспектор и, показывая на Батбаяра, добавил: — Этого парня я искал с первого дня, как перешли границу Монголии. А когда неожиданно столкнулся с ним, то будто родного брата встретил.