— Что же нам следует делать?
— Монголия велика. Мы можем двигать фигуры по этой огромной шахматной доске, как нам заблагорассудится.
— Пока я не нахожу ничего умного в твоих словах. Ну ладно, послушаем дальше.
Унгерн снял папаху, закурил.
— Монгольские ламы и нойоны — ненадежны, у них нет определенной цели, они не видят дальше собственного носа, и этим наверняка воспользуются красные смутьяны…
Барон понимал, что поражение закрыло ему путь в Ургу, и это его бесило, он нервно вырвал пучок травы, скрутил его и отшвырнул в сторону.
— Это я и без тебя знаю.
— Господин генерал! Перед нами по-прежнему открыта дорога к восстановлению святого правопорядка. Красные выдохлись. Вам следует вести войска на запад, через монастырь Нар ванчин, по дороге пополнить конский состав за счет реквизированного у монголов скота, передохнуть некоторое время в Кобдо и соединиться с генералом Бакичем. Народ Алтая встретит нас с распростертыми объятиями.
Барон тяжело вздохнул.
— Значит, ты советуешь выступить в поход?
— Я думаю, надо дать лошадям сутки отдохнуть, а послезавтра рано утром соединиться с генералом Резухиным и вместе двинуться на запад.
— А если нас настигнут красные?
— Господин командующий! Разведка донесла, что красные задержались на Селенге и Зэлтэре, опасаясь засад в лесах, и отстали на три дня пути. Нам важно не рассеивать своих сил на случай тревоги. Выставить усиленные караулы, заслоны и быть готовыми к выступлению.
Барон задумался.
— Иди в штабную палатку, капитан, отдохни. Я подумаю над твоим предложением.
Унгерн проводил капитана взглядом, достал из кармана круто посоленную горбушку хлеба и дал стоявшей рядом кобыле, ласково погладив ее по шее.
Вечером Батбаяр готовил на ужин господам офицерам козлиный бодог. Он зарезал козу, которую солдаты притащили из какого-то аила, снял шкуру и теперь ждал, когда накалятся камни, брошенные в костер.
За два дня Батбаяр понял, что монголы и русские, которые служат у барона Унгерна, не очень-то ладят между собой. Рваные майханы монгольских цириков стояли в стороне, в лагере унгерновцев цирики почти не появлялись, в том числе и подручный барона — гун Бишрэлт. Зато господин инспектор ходил из лагеря в лагерь, беседовал и с монгольскими цириками, и с русскими солдатами, минуты не имел свободной.
— Смотри, чтобы бодог поспел к ужину, — велел он Батбаяру.
Когда на небе высыпали звезды и бодог был готов, Тумуржав опять прибежал к Батбаяру.
— Пора, — сказал он. — Внесешь бодог в палатку и поставишь перед Унгерном. Потом приготовишь двух лошадей, оружие и будешь ждать меня возле того толстого кедра. — Все это Тумуржав объяснял знаками, но Батбаяр понял. Он не сомневался, что у Тумуржава среди русских солдат немало сторонников, но он даже представить себе не мог, что произойдет на этот раз, и чем все закончится.
По указанию Тумуржава он дочиста выскреб шкуру козы снаружи, вдвоем с русским телохранителем они подхватили бодог на палки и внесли в палатку Унгерна. Барон сидел, как обычно держа руку за пазухой, где у него лежал пистолет. Увидев бодог, барон вздрогнул, вскочил.
Капитан ему что-то сказал, видимо, объясняя в чем дело.
«Не бойся козы жареной, бойся живой!» — хотелось сказать Батбаяру. Съежившийся Унгерн в полумраке палатки напоминал нахохлившегося ворона, у которого совы повыщипали перья[78]. Этот храбрый вояка, прошедший с огнем и мечом Урал, Сибирь, Онон, Керулен, Орхон и Селенгу, сейчас пугался собственной тени.
— Я достал у русского лодочника, к ужину… Чтобы снять напряжение, — сказал капитан Волков, вынимая две бутылки и ставя их на маленький столик, накрытый в центре палатки.
— Это ты неплохо придумал. А почему не пригласил монгольского командующего? — спросил барон, и в его взгляде мелькнуло беспокойство.
— Я не знал, как вы на это посмотрите…
— Пригласи! Пригласи! Пошли солдата, пусть передаст, что я его прошу прийти. — Унгерн с любопытством посмотрел на румяный бодог, от которого шел ароматный пар, пригладил усы. — Как это готовят? Что делают с внутренностями? Шкуру с живой сняли, что ли? А где взяли такой большой котел, чтобы сварить целиком? Жарят изнутри? Я что-то не понимаю. Погоди-ка. Объясни еще раз! Так, постой-ка! Традиция есть традиция. А что, если мне к приходу монгольского командующего надеть национальную одежду? Ему это, должно быть, приятно, — сказал Унгерн, надел шелковый дэл с генеральскими погонами и снова сунул руку за пазуху.
В палатку, гремя висевшим на поясе оружием, вошел крепкий, широколицый Бишрэлт гун, за ним переводчик. Батбаяр поклонился.
— А-а, к нам пожаловал монгольский командующий? Капитан Волков собирается нас угостить ужином. Вот я и пригласил вас. Присаживайтесь, — сказал барон командующему.
— О-о, да это козлиный бодог! Кто ж его приготовил? — улыбнулся Бишрэлт гун.
— Ваш раб, — поклонился Батбаяр. По знаку Тумуржава он поставил перед командующими бодог, полоснул по шкуре острым как бритва ножом, и палатка наполнилась острым ароматом тушеного мяса, приправленного горным луком. Инспектор наполнил рюмки, Батбаяр разлил по пиалам суп, разложил по тарелкам мясо. Фон Штернберг подождал, пока Бишрэлт гун съест мясо, и лишь тогда сам принялся есть.
— Я знал, что монголы гостеприимны. Но полагал, что в этой отсталой стране нет никакой культуры. Теперь я вижу, что заблуждался. Пожалуй, ни при одном из королевских дворов Европы не подают такого оригинального, вкусного блюда, приготовленного из целой туши. И, что самое интересное, приготовил его простой монгольский солдат. Да, у монголов очень своеобразная, удивительная культура. — Все это толмач перевел Бишрэлт гуну.
Батбаяр подумал, что уже пора готовить лошадей, пожелал всем спокойной ночи и, пятясь, вышел.
Батбаяр подтянул подпруги, взнуздал лошадей и стал ждать Тумуржава. В лагере белогвардейцев горели костры, оттуда доносились голоса, звон уздечек и стремян, как будто солдаты готовились выступать. В палатке свет становился то ярче, то слабее. Близилась полночь, но пока ничего не произошло. «Видно, приход Бишрэлт гуна нарушил планы Тумуржава убрать барона», — думал Батбаяр. Так и не поняв до конца, что задумал Тумуржав, Батбаяр полагал, что тот хочет убить Унгерна и бежать. «Как бы самого Тумуржава не убили», — тревожился Батбаяр, отбиваясь от комаров. Вдруг с опушки леса донесся душераздирающий крик, от которого, казалось, задрожали даже мирно спавшие горы и огромные деревья. И тотчас же загремели выстрелы, заржали кони. По лагерю метались всадники, что-то кричали до хрипоты. Свет в палатке барона погас. «Что там случилось? Жив ли Тумуржав?» Батбаяр вскочил в седло. «Надо ждать. Если попробуют захватить, буду драться», — подумал он, одной рукой сжимая наган, другой — повод лошади Тумуржава. Сердце бешено колотилось. Стрельба удалялась, становилась все тише. Вдруг послышались шаги.
— Батбаяр, — тихо позвал Тумуржав и, вылетев вихрем из темноты, вскочил на лошадь.
— Плохи дела! Барон исчез! Поехали! — И Тумуржав направил коня вверх по склону.
Всю ночь они метались по лесу, искали, и Батбаяр понял, что Унгерна Тумуржав упустил. Когда взошло солнце, они поднялись на гребень хребта, замаскировались.
— Ты — сайн, я — муу[79]. Унгерна упустил, — проговорил Тумуржав. Он не отнимал бинокля от глаз и все время курил. Гимнастерка на нем была разорвана, лицо в ссадинах. Батбаяр не догадывался, что ночью солдаты, среди которых Тумуржав давно вел агитацию, подняли восстание. Охранники должны были схватить барона, как только тот выскочит из палатки. Однако услышав стрельбу, Унгерн, видимо, что-то заподозрил, выполз из палатки под задней стенкой и скрылся. Не знал Батбаяр и того, что этой же ночью во время восстания, в котором участвовали и двое солдат, посланных Железновым к генералу Резухину, генерал был убит.
Батбаяр взял у Тумуржава бинокль и посмотрел на склон горы, где еще вчера располагался белогвардейский лагерь: поваленные палатки, сломанные тачанки, дым от пожарищ, над телами убитых — стервятники.
Казалось, все успокоилось после вчерашнего боя: тишину нарушало лишь пенье птиц да стук дятла. К малому полудню Батбаяр заметил, что на поляну, позади бывшего лагеря, выехал всадник и тотчас же скрылся в зарослях.
— Посмотрите, — подтолкнул он Тумуржава.
— Да-да, вижу, — радостно ответил Тумуржав, глядя в бинокль.
Вскочив на коней, они скрытно, оврагом подъехали к поляне, где заметили всадника. Отыскав расщелину, заросшую молодым подлеском, завели туда коней, завязали им морды, чтобы не слышно было фырканья, поднялись на скалу и стали осматривать лес.
— А может, барон ушел вместе с солдатами, только другой дорогой? — спросил Батбаяр, но Тумуржав показал, что Унгерн должен быть где-то здесь.
Через несколько часов они обнаружили, что неподалеку в перелеске прячется монгольская конница.
— Хорошо, — спокойно сказал Тумуржав. Наконец из чащи, где скрылся всадник, выехали двое на конях и, остановившись под большим густым кедром, стали осматривать падь, по которой протекала река.
В бинокль хорошо были видны серебряные узорчатые погоны Унгерна и развевающиеся полы его голубого шелкового дэла. Второй всадник, видимо, телохранитель, держал наготове винтовку.
— Я могу незаметно подобраться и застрелить обоих, — сказал Батбаяр, вытаскивая наган. Тумуржав перехватил его руку и пояснил, что стрелять нельзя, надо брать Унгерна живым.
— А-а, вот оно что. А я-то думаю: почему ты его ночью не застрелил? Значит, хочешь живьем взять? — прошептал Батбаяр и стал объяснять, что сможет захватить одного, если второго застрелить. Разговаривали они как всегда знаками, и, пока объяснялись, барон с охранником скрылись в лесу. Но вскоре снова выехали на опушку и, прячась за деревьями, стали спускаться вниз.
«Опять упустили», — заволновался Батбаяр и кинулся к лошади.