Громбелардская легенда — страница 4 из 11

1

Подавив зевок, ее благородие А. Б. Д. Лейна потянулась в огромном кресле и словно нехотя, почти полусонно, швырнула в служанку огрызком сочного яблока. Девушка не посмела уклониться, лишь инстинктивно зажмурилась, когда мокрый кусок яблока ударил ее прямо в щеку. Магнатка откинула голову назад, тряхнув волосами.

— Ну? — поторопила она, еще больше откидываясь назад. Она запрокинула голову; вверх ногами комната выглядела намного забавнее. Она решила, что стоит делать так почаще.

— Хм? — переспросила Лейна; занятая разглядыванием комнаты, она забыла о том, что слушает служанку. — Еще раз.

Девушка послушно повторила сказанное.

— Ты шутишь? — изумилась Лейна. Она села нормально, чувствуя легкое головокружение; подобная поза не слишком способствовала нормальному кровообращению. — Сейчас? С каких это пор я принимаю гостей в такое время? Никто не принимает гостей в такое время. Да есть ли кто-нибудь во всей Роллайне, кто принимает гостей в такое время? А собственно, сколько сейчас времени?

— Сейчас вечер, госпожа.

— Пусть приходит раньше. Или позже, в… Скажи ему. Нет, подожди. Как его зовут?

— Л. Ф. Гольд, ваше благородие. Из Громбеларда.

— Из Громбеларда, Громбеларда, Гром-бе-ларда… — повторила Лейна, бездумно забавляясь словом. Ей было скучно. — Гром-бе-лар… Пусть войдет.

— Да, госпожа.

Служанка вышла. Лейна лениво поднялась с кресла и остановилась перед огромным, занимавшим полстены зеркалом. Несколькими легкими движениями она привела в порядок пышные огненно-рыжие волосы, разгладила платье. В сотый, а может быть, в тысячный раз наслаждаясь собственной красотой, жмурясь от удовольствия, она разглядывала отражение полных губ, изящных очертаний носа и изогнутых бровей. Не обращая внимания на стоящего в дверях посетителя, она повернулась, искоса рассматривая собственный профиль, затем поправила волосы на висках, слегка приподняв голову.

— Знаю, госпожа, что это может показаться невежливым… однако если я, будучи гостем, вынужден заговорить первым, то вовсе не затем, чтобы обидеть хозяйку дома, но лишь потому, что у нас обоих мало времени…

Когда посетитель подал голос, она посмотрела на него с удивлением. Голос у него был низкий и спокойный, странным образом подходивший к его широкому лицу и глубоко посаженным, проницательным глазам. Заметный горловой акцент выдавал в нем громбелардца.

Они стояли молча. Глядя со все возрастающим удивлением на его запыленную походную одежду, короткий военный меч и высокие сапоги для верховой езды, Лейна спросила:

— Ну нет, это уже и в самом деле чересчур… Что ты себе позволяешь, господин хороший?

Он пристально смотрел ей в глаза. Однако в то самое мгновение, когда она поняла, что взгляд ее зеленых глаз проигрывает, он задумчиво наклонил голову.

— Прости, госпожа, — почти покорно произнес он, хотя видно было, что слова эти даются ему нелегко. — Я не хотел тебя обидеть.

Лейна медленно перевела взгляд снова на зеркало, затем подняла руку и коснулась мизинцем густых, изящно загнутых ресниц.

— А теперь уходи, — утомленно сказала она. — Оставь свои простонародные манеры за дверью и приходи снова. Я же пока подумаю, в самом ли деле мне хочется с тобой разговаривать.

Не оглядываясь, она видела, как дрогнули его скулы. Он молча повернулся и вышел.

Лейна пренебрежительно надула губы, потом прикрыла глаза и соблазнительно улыбнулась. Она гневно сдвинула брови, затем в ее широко открытых глазах блеснуло нескрываемое восхищение. Изящные ноздри расширились, вместе с приподнятыми уголками рта создавая на лице презрительно-ироническое выражение, затем оно сменилось недоверием, наивным девичьим любопытством, обожанием, отвращением, испугом, задумчивостью, насмешкой…

Она беззаботно потянулась и нахмурила брови.

— Ты что, заснул там за дверью, господин? А может быть, ждешь, чтобы я сама к тебе вышла?

Дверь снова открылась. Он стоял на пороге, так же как и прежде, и, наклонив голову, ждал.

— Приветствую тебя, господин, в моем доме, — после долгого молчания произнесла Лейна. — Входи.

Он сделал два неуверенных шага.

— Приветствую тебя, ваше благородие! — ответил он слегка приглушенным голосом. — Я Л. Ф. Гольд, из Громбеларда.

Она кивнула.

— Из Громбеларда. Оно заметно.

Он поднял голову, думая, что она имеет в виду его поведение несколько минут назад. Но это было не так. Она неодобрительно смотрела на его потрескавшиеся, запыленные сапоги и висящий на поясе меч.

— Я прямо с дороги, госпожа, — пояснил он. — Прости, что я оскорбляю твой взгляд подобным видом…

— Ну ладно… И чем я обязана визиту вашего благородия?

Она почти легла в кресле, с трудом сдерживая желание снова запрокинуть голову; ей не хотелось, чтобы кровь прилила к лицу. Подперев щеку рукой, она подавила зевок.

— Я, кажется, спросила. Жду.

Он достал из-под куртки небольшой свиток пергамента, сильно помятый, затем подошел к ней и протянул руку.

— Вот письмо, которое объясняет цель моего визита, госпожа.

Поколебавшись, Лейна развернула свиток и пробежала взглядом ровные аккуратные строчки. Внезапно она выпрямилась, побледнев.

— Это какая-то шутка, глупая шутка, — сказала она. — Байлей уехал в Армект, у него там… у него там свои дела.

— Я знаю эти дела, ваше благородие.

— Ты знаешь о… жене моего брата?

— Ее благородие Илара не продлила брачный контракт. Байлей поехал за ней в Армект, рассчитывая…

— Хватит, — отрезала она. — Ты знаешь содержание этого письма?

— Да, госпожа.

Она сосредоточенно прочитала письмо второй и третий раз. Бледность на ее лице сменилась румянцем.

— Не верю. Не верю ни этому письму, ни тебе, господин. Что мой брат может делать на этом… Черном побережье?

— Он поехал искать свою жену, госпожа.

Испытующе глядя на него, она подняла руку с письмом, словно именно из него следовало то, что он только что сказал.

— Поехал искать жену? На Черное побережье?

— Ее похитили и увезли.

— На Черное побережье? А кто?

— Похоже, что посланник.

Она все еще внимательно смотрела на него, но это был взгляд, которым оценивают безумца.

— Да ты с ума сошел, господин, — наконец спокойно заявила она.

— Нет, ваше благородие. Это письмо…

С полнейшим спокойствием она разорвала письмо надвое и бросила на пол.

— Прощай, господин. Не знаю, что это за письмо, кто его писал и с какой целью. И никогда больше не приходи в мой дом.

Она не видела, как он положил руку на рукоять меча. Однако тон его голоса не предвещал ничего хорошего.

— Нет, госпожа. Байлей — мой друг. Я сделаю все, чтобы его желание было исполнено. Ты поедешь со мной, добровольно или по принуждению. Выбирай.

Она повернулась и взглянула в его серые глаза.

— Что я слышу? — медленно произнесла она со зловещей гримасой. — Ты угрожаешь мне… похищением?

Загорелое лицо громбелардца оставалось невозмутимым.

— Именно так.

Прошло несколько мгновений, прежде чем Лейна поняла, что перед ней действительно сумасшедший. Она в бешенстве стиснула зубы.

— Слуги!

В дверях комнаты почти мгновенно появился слуга.

— Пусть он уйдет, госпожа, — мягко сказал Гольд.

Лейна не обратила внимания на его предупреждение.

— Прощай, ваше благородие, — сказала она, давая знак слуге.

Слуга встал за спиной Гольда; когда стало ясно, что гость добровольно не уйдет, он крепко взял его под руку. В следующее мгновение могучая рука обхватила слугу за спину, другая придавила горло. Гольд подсек слуге ноги… тело того перекувырнулось в воздухе, словно весило не больше, чем набитый перьями мешок, и рухнуло на пол. Громбелардец схватил лежащего и снова поставил на ноги. Побежденный с трудом ловил ртом воздух, удар о пол основательно его ошеломил. Словно этого было мало, Гольд со всей силы толкнул его, так что тот ударился головой о стену. Затем он поднял взгляд на девушку.

Лейна стояла, открыв рот, касаясь языком верхних зубов. Она никогда прежде не видела ничего подобного… Она не понимала… не представляла, что кто-то может… Другое дело турнир, борьба…

Со лба лежащего без сознания слуги стекала струйка крови. Лейна невольно шагнула к нему. Смущенный громбелардец заметил в глазах магнатки кроме страха некое… сладострастное восхищение.

— Переоденешься, госпожа? — с деланым спокойствием спросил он, видя ее растущую неуверенность. — Или пойдем прямо так?

Она что-то неразборчиво пробормотала и отступила на шаг назад — но он готов был поклясться, что шаг этот был сделан скорее с целью его спровоцировать, нежели бежать. Он перестал понимать, что происходит… Когда дартанка сделала еще один шаг назад, он быстро подошел к ней и схватил за рукав платья. Она рванулась, ткань с сухим треском лопнула, девушка пошатнулась и упала на пол. Он снова схватил ее, она попыталась вырваться… и он понял, что она вовсе не желает убежать, а хочет только испытать его силу, и он предоставил ей такую возможность. Он ударил ее — не слишком сильно, но все же всерьез. Растрепанные волосы упали на глаза. Лейна медленно поднесла руку к щеке, недоверчиво посмотрев на Гольда. Впервые в жизни ее ударили! Он поступил с ней точно так же, как со слугой… с рабом…

Она перестала сопротивляться. Он держал ее за плечо, когда они сбегали по широкой, покрытой узорным ковром лестнице. Она хрипло застонала, пытаясь освободиться. Он держал ее так крепко, что она ощущала тупую боль в плече.

— Пусти… — сказала она. — Ну пусти же, больно!

На улице перед домом стояли два рослых оседланных коня. Лейна не разбиралась в лошадях, иначе она сразу бы поняла, что перед ней крепкие и выносливые горные верховые кони, столь высоко ценившиеся во всех провинциях империи. Он посадил ее на одного из них, сам сел на другого и, не говоря ни слова, схватил ее коня под уздцы.

На лестнице перед домом появились слуги. Готовый на все громбелардец положил руку на рукоять меча… и нахмурился, увидев едва заметный жест своей пленницы. Слуги отступили; он мог бы поклясться, что она приказала им уйти! Вскоре, никем не остановленные, они уже легкой рысью ехали по улицам города.

— Ты с ума сошел, — сказала Лейна. — Здесь все меня знают, посмотри.

И в самом деле — последние вечерние прохожие останавливались, изумленно глядя на них. Наверняка она преувеличивала; он сомневался, чтобы каждый первый встречный знал, как выглядит ее благородие А. Б. Д. Лейна, одна из первых дам столицы. Тем не менее вряд ли им часто приходилось видеть знатную даму, едущую верхом в мужском седле, и к тому же в дорогом, хотя и порванном платье…

— Нас остановит первый встречный патруль, — уверенно сказала она, однако в голосе ее больше было злости, нежели презрения. — Впрочем, из города нам не выбраться. Ворота в это время уже закрыты.

Гольд обернулся через плечо.

— Не пугай меня, госпожа, — спокойно ответил он. — Ворота для того и существуют, чтобы их открывать, а что касается солдат… Я не первый раз в Дартане и прекрасно знаю, чего они стоят. Хорошо, если каждый десятый понимает, что мечом надо рубить, а не швыряться…

Он быстро отвернулся, увидев в ответ непристойный жест, который до сих пор встречал только у шлюх в корчмах. Он понятия не имел, откуда она вообще знала, что это означает.

Они ехали молча. Гольд оглядывался по сторонам. Дорогу он знал. Однако его беспокоило загадочное, удивительное безразличие пленницы. Это похищение было попросту безумием; если бы хитрость с письмом не удалась, ничего бы не вышло. Попытался он лишь затем, чтобы на собственном опыте убедиться в невыполнимости задачи; может быть, он хотел лишь ради успокоения совести сделать все возможное. И вот — он стал похитителем. Вместе с ним ехала женщина, за которую заплатил бы выкуп сам князь — представитель императора. Если бы, конечно, ее похитили ради выкупа…

Он не понимал, как вообще до этого дошло. Он сам не знал, зачем избил слугу… и зачем ударил ее.

Гольд инстинктивно искал путь к бегству. Самый красивый и богатый город Шерера не изобиловал темными переулками, где можно было бы укрыться.

Роллайна возникла не так, как другие города, которые менялись и росли в течение веков, взрослели, старели… Если верить легенде, ее возвели сразу, в течение двух неполных лет. Она была городом, который помогала строить сама Шернь и который должен был стать памятником Роллайне — прекрасной дочери Светлых Полос, самой старшей и самой могущественной из Трех сестер, которых много веков назад Шернь послала на борьбу со злом.

И Роллайна-столица была именно такой — самой прекрасной и самой могущественной из всех городов Вечной империи. Ее окружали стены, возведенные не для защиты, поскольку империя простерлась по всему Шереру и не имела никаких врагов, разве что полузверей из Алера. Могучие белые стены образовывали два кольца — одно в другом. Вдоль внешних стен шла широкая, мощенная булыжником (как и все прочие) улица, перегороженная мостами, — Королевская Окружная дорога. И в самом деле, по ней много раз проезжал королевский кортеж по случаю многочисленных торжеств, еще тогда, когда у дартанцев была своя страна и свой король… Теперь окруженный внутренней стеной район назывался Княжеским вместо Королевского, а в самых прекрасных дворцах мира жил армектанец, князь — представитель императора, со своими придворными.

Прекрасный город. Как же он был не похож на угрюмые каменные города Громбеларда! Здесь строили из кирпича, стены штукатурили и белили, их украшали замысловатые барельефы, карнизы и фрески, повсюду радовали глаза изящные колонны, широкие балконы, террасы, элегантные ограды многочисленных парков и садов. Гольд знал, что тому размаху, с которым дартанцы возводили свои города, пытались подражать — как правило, довольно неудачно — почти во всех странах Шерера, с тех пор как возникла империя. Даже в самом Армекте… Армектанцы завоевали Дартан мечом, дартанцы же в ответ навязали всем и всюду свою архитектуру, искусство… Если Армект все еще не был вторым Дартаном, то лишь потому, что его хранили освященные веками традиции, заложенные в сами основы армектанского языка.

Они добрались до Окружной дороги. Всюду им встречались многочисленные прохожие. В глаза бросались богатство и красота даже обычных одежд горожан: женщины шелестели платьями, мужчины позвякивали посеребренными пряжками туфель. Гольду, впрочем, эти люди казались почти нагими. Ни у кого не было оружия. Даже легкого, парадного меча, даже стилета. Легионеры (безоружные! полностью безоружные!) расхаживали с резными, покрытыми красным или черным лаком жезлами; таким оружием, пожалуй, и собаку не отгонишь!

Гольд нахмурил брови, думая о том, что с легкостью захватил бы этот город, если бы под его командованием был усиленный патруль Громбелардского легиона…

Они оказались возле ворот Делары, названных так в честь младшей сестры Роллайны (были еще ворота Сейлы и третьи — Королевские). Четверо солдат, в блестящих от украшений нагрудниках, крутили рукоять подъемника. Окованные латунью ворота медленно опускались.

Из стоявшей неподалеку будки вышел высокий худой десятник и быстро направился к всадникам. Гольд остановил коней, соскочил с седла и пошел ему навстречу. Он что-то сказал вполголоса и достал из-за пазухи какую-то бумагу. Десятник внимательно прочитал ее, затем посмотрел на Лейну… узнав ее с первого же взгляда — офицер Громбелардской гвардии не мог не знать женщину, постоянно бывавшую в Княжеском районе. Он поклонился; она ответила ему легкой улыбкой. Гольд тоже взглянул на девушку, грозно хмуря брови. Она пожала плечами и отвернулась.

Лейна услышала, что громбелардец что-то подчеркнуто резко говорит. Ему ответил неуверенный голос десятника. Послышалось еще несколько слов, после чего дартанский гвардеец подошел к коню, на котором сидела женщина.

— Ваше благородие, прошу прощения…

Она выжидающе посмотрела на него, заметив краем глаза недвусмысленный жест Гольда, стоявшего за спиной десятника, — тот готов был убить гвардейца на месте. Она подумала о том, не стоит ли взглянуть на подобное сражение. Но солдат было целых пятеро, борьба длилась бы не слишком долго и к тому же была бы не слишком интересной.

— Я готов открыть ворота, но хочу удостовериться, действительно ли ваше благородие хочет выехать из города?

— Нет, не хочу, — раздраженно ответила она. — Меня похитили, схватили, притащили сюда силой, и я понятия не имею, что тут делаю. Что ты еще хочешь знать, гвардеец? С какой целью я еду за город? И что со мной сделает мой спутник?

Смущенный солдат поклонился и отступил назад. Он что-то крикнул своим подчиненным, и уже почти опустившиеся ворота медленно поползли вверх. Гольд вскочил в седло, отдал легионеру честь и двинулся к воротам. Вскоре они были уже за стеной, в Восточном предместье.

Лейна молчала. Гольд свернул в первый попавшийся переулок и остановил коня.

— Может, объяснишь мне, ваше благородие… — начал он и не договорил. — Почему ты не пыталась бежать, госпожа? Почему не звала на помощь? Такого случая уже, возможно, больше не будет! А раньше? Почему? Ты солгала тому солдату, хотя…

— Солгала? — перебила она его. — Я сказала этому дураку, что меня похитили! И как только вернусь, прослежу, чтобы его вышвырнули из войска!

— Ты сказала это так, что он не поверил!

— Неправда… Я сказала это так, чтобы он подумал, будто я этой ночью буду развлекаться в предместье. Он к такому привык. Это город шлюх, мы все тут так развлекаемся, каждая рано или поздно отправляется за город, чтобы заодно и решить кое-какие дела, для себя или своего мужа. Хотя на самом деле редко кто выбирается туда верхом и после закрытия ворот, ибо это чересчур привлекает внимание. Рассказать тебе больше, ваше благородие?

Гольд замолчал, лишившись дара речи.

— Нет… — наконец ответил он. — Ничего не хочу знать, этого достаточно.

Было уже почти совсем темно, но она видела его лицо достаточно отчетливо, чтобы понять — этот человек готов вернуться.

— Чего ты не понимаешь, ваше благородие? — спросила она. — Мне скучно! Может, я хочу, чтобы меня похитили? Такого, как сегодня, не случалось в моей жизни последние два года… А ты наверняка не из тех, кто сделает мне что-нибудь плохое. Можешь требовать выкупа, тогда я тебе его заплачу, очень хорошо. За эти деньги я получу прекрасную легенду, которой все станут завидовать.

Она двинулась вперед, а он без особой радости последовал за ней.

— Есть еще и другая возможность, а именно — что ты влюбленный безумец, мечтающий лишь о том, чтобы удовлетворить свое желание. Это еще лучше, чем похищение ради выкупа. Что за документ ты показал тому гвардейцу у ворот? — спросила она, сменив тему столь внезапно, что он не сразу понял, о чем речь.

В ее голосе не было ни превосходства, ни презрения, ни гнева — лишь обычное любопытство. Точно так же она могла спрашивать торговца о происхождении дорогой ткани. Гольд только что узнал эту женщину, но уже видел, что ему ее не понять — и наверняка не удастся понять никогда.

— Удостоверение, — помолчав, ответил он. — Я не какой-то разбойник, ваше благородие… Я сотник Громбелардской гвардии.

Она не смогла удержаться от изумленного возгласа. Как и каждая высокородная женщина, она прекрасно разбиралась во всевозможных должностях и постах. Сотник гвардии? Не легиона, но гвардии! Ей незнакомы были нравы, царившие в диком Громбеларде, но она готова была побиться об заклад, что во всем том краю имелось самое большее пятнадцать военных, которым ее похититель должен был отдавать честь.

— Не могу поверить, — радостно проговорила она. — Офицер гвардии, как необычно! Ты же жертвуешь собственной карьерой.

— Ну, значит, пожертвую, ваше благородие, — покорно ответил он. — Я устал… и сам не знаю, что делаю.

2

Байлей подбросил хвороста в огонь. В небо выстрелили искры.

— Ты разбойница?

Выражение ее лица не изменилось.

— Нет.

— Нет?

Тишина.

— Тогда кто?

— Тот, кто скажет тебе: не разжигай так огонь, иначе умрешь.

— Разбойники? — спросил он, пожав плечами. — В этих краях все спокойно, недавно была военная облава. Я хочу насладиться огнем, еще день-два, и я уже не стану его жечь. Тем более, что погода наверняка испортится.

Она внимательно посмотрела на него, потом отвела взгляд.

— Я бы рассказала тебе про облавы… Но не скажу.

Ни о чем больше не спрашивая, он застывшим взглядом всматривался в пламя. Странная ночная встреча. Странная женщина. Явилась из темноты, долго к нему приглядывалась… Села у костра, съела кусочек сушеного мяса. Отвечала односложно, воспринимая его почти как пустое место.

У нее был низкий, слегка хрипловатый голос. Эта легкая хрипота странным образом его беспокоила; Байлею хотелось откашляться после каждой ее фразы.

Он искоса посмотрел на нее. Решительный, четкий профиль, небольшой красивый рот и длинные ресницы… Однако она о себе не заботилась; видимо, бродила в горах уже давно. Ногти на руках были обломаны и неухожены, густые черные волосы — грязные и спутанные. Одежда ее выглядела кучей лохмотьев, юбка и рубаха едва прикрывали стройное, сильное тело, на земле лежали продырявленные куртка и плащ. Только сапоги у нее оказались новые и крепкие.

— Что ты делаешь в горах?

Он не сразу нашелся что ответить.

— Путешествую, — наконец сказал он. — Просто путешествую.

— В Бадор?

— Нет, не в Бадор. Я иду в Дурной край.

Первый раз на ее лице появилось какое-то выражение. Она быстро посмотрела ему в глаза. Красавицей она не была, даже симпатичной ее не назовешь…

— Зачем?

Он тянул с ответом.

— Это долгая история.

Она продолжала смотреть ему прямо в лицо. У нее был странный, даже жутковатый взгляд. Байлей не мог его выдержать. Он отвернулся.

— Что ты так на меня смотришь?

Она не ответила, лишь пробормотала, словно про себя:

— В Дурной край… Просто так. За славой? Богатством? А может быть, за смертью? Я знала одного такого, который пошел туда из-за того, что его отец проиграл некое пари…

— Я не проигрывал никакого пари. Я иду за женой, — со злостью ответил он. — Ты уже все знаешь, незнакомка?

Тишина. Потом — ее голос, прозвучавший неожиданно дружелюбно и тепло:

— За женой?.. Больше ничего не скажешь?

Он уставился на пляшущие по веткам языки огня.

— Зачем? Тебе-то какое дело?

Голос ее снова стал безразличным.

— По сути — никакого. Я только хотела тебе помочь.

— Мне не нужна помощь. По крайней мере, от тебя.

Он чувствовал нараставший в нем гнев, в то же время понимая, что неправ. Зачем строить из себя героя, когда ты вовсе не герой? Его отчаянное путешествие только началось, а он уже сбился с пути и чувствует себя потерянным и беспомощным. Что же будет, когда он пересечет границу Дурного края? Вопрос еще в том, доберется ли он до нее вообще…

Женщина встала, наклонилась, подняла куртку, плащ и прислоненный к камню лук и колчан со стрелами. Он понял, что она обиделась.

— Утром иди на восток, — сказала она. — Выйдешь к ущелью и ведущей вдоль него тропе. Оттуда иди на север. Тропа приведет тебя к небольшой хижине. Там найдешь человека, который тебе поможет.

— Мне не нужна помощь.

— Нужна. Ты понятия не имеешь, где находишься. Где восток? Ну, где восток, путешественник, направляющийся в Дурной край?

Он машинально посмотрел на небо и, естественно, не увидел ни единой звезды. Дождь, правда, не шел, погода была просто прекрасной, но только по здешним меркам… Над их головами клубились сплошные тучи.

— Утром, когда взойдет солнце, узнаешь, в какой стороне неба светлее.

— Не всегда можно узнать, — мрачно ответил он.

— Завтра узнаешь. Попроси хозяина хижины о ночлеге и помощи. Скажи, что тебя прислала Охотница.

Она повернулась и скрылась в темноте. Байлей долго сидел, не в силах двинуться с места. Потом вскочил и хотел позвать… но не стал. Он обидел ее. Именно ее. Дурак.

Охотница. Королева гор.

Он медленно сел и снова уставился на пламя. Машинально взяв ветку, он пошевелил угли в костре. Фонтаном взлетели искры. Он прикусил губу.

Он обидел собственной грубостью именно ту, кого искал. Ту, кого Гольд рекомендовал ему как первоклассную проводницу. «Она капризна, и, говорят, несколько строптива, — вспоминал он предупреждения и советы друга. — Некоторые офицеры знакомы с ней лично, я — нет, слышал только то же, что и каждый громбелардский солдат. Дорога, которую я тебе описал, ведет к человеку, имеющему очень большое влияние на эту женщину. Он даст тебе совет, где ее искать. А потом… либо ты получишь проводницу, которая, как я слышал, уже водила людей в край, либо, по крайней мере, может быть, услышишь какой-нибудь совет. Я дал бы тебе проводника из легиона, но не могу. А любой другой проводник наверняка прирежет тебя во время первого же ночлега в горах. Так что найди эту женщину или иди сам… а лучше всего, откажись от этого предприятия…» — и дальше следовало то же, что и обычно. Что это безумие… что Тяжелые горы… что подожди… что возвращайся в Дартан.

Охотница…

Каким чудом он не узнал ее сразу? О чем он думал? Где были его глаза и разум? Правда, выглядело все это слишком уж фантастично: в самом начале пути ему довелось встретить именно ту, в ком он больше всего нуждался… Женщину, которую можно было искать в горах всю свою жизнь и не найти. Никто в здравом уме не поверил бы в подобную счастливую случайность. Он столько наслушался о том, как нелегко будет ее отыскать, о том, что следует вооружиться терпением, не сдаваться… А он встретил ее в самом начале, через три дня после того, как вышел из Громба. И не узнал.

Правда, он вовсе не такой ее себе представлял. Прежде всего, он думал, что это громбелардка — светловолосая, массивная и коренастая, с грубыми чертами… К тому же ему казалось, что эта знаменитая громбелардская баба будет старше — какая-нибудь ведьма с громадным топором… С чего бы? Гольд ничего не говорил о том, как выглядит Охотница. А оказалась она вполне симпатичной. Неухоженная, грязная… но молодая и изящная. Отнюдь не уродина.

И что теперь? Похоже, она показала ему дорогу к человеку, о котором говорил Гольд. Дорогу, которую он потерял. Но тот человек нужен был лишь затем, чтобы найти именно ее, Охотницу. А теперь… какой в этом вообще смысл?

Он бросил ветку в огонь, завернулся в плащ и лег на землю.

Уже светало, когда после почти бессонной ночи Байлей двинулся дальше. Он шел размеренным, не слишком быстрым шагом, придерживая на бедре переброшенный через плечо мешок с провизией, запасными сапогами и кое-какими мелочами. Меч он, по громбелардскому обычаю, нес за спиной — Гольд объяснил, что для короткого военного меча это не имеет особого значения, но более длинный меч, обычно висевший на поясе, может стать настоящей помехой во время путешествия по горным бездорожьям.

Он внимательно оглядывался по сторонам. Горы еще спали.

Он уже привык к ним — к горам. Они вовсе не выглядели столь грозными, как о них рассказывали. Да, сперва они могли таковыми казаться. В лучах солнца они были даже красивы, но под тяжелыми густыми тучами казались угрюмыми.

Больше всего докучал ему бесконечный громбелардский дождь. Вечная влага, падающая сверху, шум ударяющихся о землю капель. Была осень, и дождь шел без перерыва. Весь день моросило, вечером же начинался ливень. Потом снова моросило всю ночь, утром обычно опускался туман — и все начиналось сначала. Однако уже за два дня с неба не упало ни капли. Его это радовало, хотя и удивляло, поскольку он уже привык к непрерывному дождю.

Задумавшись, он перестал обращать внимание на то, что его окружало. Экономя силы, медленно и осторожно, так, как учил его Гольд, он спускался под гору. Вот и пропасть, о которой говорила женщина. Борясь с головокружением, он посмотрел вниз, а потом по сторонам. Крутая, почти вертикальная стена тянулась, насколько хватало взгляда, — словно огромный топор в руке великана перерубил горный массив пополам.

Байлей понял, что перед ним знаменитая Пасть, о которой так много рассказывал ему Гольд. Эти края пользовались дурной славой — сюда наведывались стервятники, здесь полно было разбойничьих банд… Пожалуй, только в Дурном краю легче было найти свою смерть.

После недолгих поисков он обнаружил нечто похожее на тропинку и, поправив меч за спиной, двинулся на север.

3

Гольд спрыгнул с коня и протянул руки. Лейна оперлась на них и с облегчением сошла на твердую землю. Она не привыкла к столь долгой езде верхом, к тому же в мужском седле. У нее горели бедра и ягодицы и при каждом движении покалывала боль в спине.

Она с надеждой посмотрела на светлые, широко открытые окна постоялого двора, откуда доносился шум разговоров и запах еды. В любой другой ситуации предложение провести ночь в подобном доме было бы для нее оскорбительным, сейчас же она ждала его с нетерпением. Наконец она спросила сама:

— Мы заночуем здесь?

Он насмешливо взглянул на нее.

— О нет, госпожа. Утром твои слуги поднимут тревогу… наверняка уже подняли. Мы не можем позволить себе отдых всего лишь в пяти милях от столицы. Нам нужно бежать как можно дальше, еще немного по дороге, а потом лесом.

Ей нравился его голос, хотя ни за какие сокровища мира она в этом бы не призналась, даже самой себе.

Из постоялого двора выбежал слуга. Гольд бросил ему серебряную монету и вельможным жестом отослал прочь. Лейна с удивлением вынуждена была признать, что жест этот очень Гольду подходит.

Что ж, в конце концов, он был человеком чистой крови. И офицером гвардии.

— Подожди меня здесь, госпожа. Я приведу вьючных лошадей.

Внезапно до нее дошло, что это означает. Разозленная и испуганная перспективой провести ночь в седле, она ничего не ответила. Когда он ушел, она подошла к своему коню и слегка погладила его по шее. Сама не зная почему, она полюбила это животное.

Наконец у нее появилось немного времени, чтобы собраться с мыслями. Впечатлений было много, чересчур много! И к тому же…

Она задумалась. Ее удивлял этот человек. Удивлял его образ жизни, слова, быстрота, с которой он принимал решения… Итак, он похищает самую красивую женщину Дартана из ее собственного, полного слуг дома, причем делает это с достойным похвалы хладнокровием и уверенностью в себе, если не сказать — со знанием дела. От стоящих на часах у ворот гвардейцев он отделывается с помощью нескольких слов. Да что там — они еще и отдают ему честь, вместо того чтобы поднять тревогу, схватить его и бросить в темницу!

Она слегка тряхнула головой, словно не доверяя собственной памяти. Неужели подобное могло случиться? Она, прекрасная Лейна, — похищена, увезена… Да что там увезена — захвачена! Захвачена в собственном доме, помимо ее воли, несмотря на… О Шернь, сколь же далека была теперь та спокойная (скучная!), гладко текущая жизнь, которую она вела до этого! Она куда-то исчезла, уплыла — может быть, навсегда. Лейна с ужасом представила, что это может оказаться правдой, и впервые подумала о том, насколько далеко еще до конца этого приключения.

Она слегка прикусила губу, чувствуя, как ее охватывает неудержимая дрожь.

Лейна снова вернулась в своих воспоминаниях к тому моменту, когда она позвала слугу. А он тогда…

Она провела языком по губам, всматриваясь в темноту.

Похищение, во имя Шерни. Настоящее похищение.

Лейна уселась на большой, торчащий из земли камень, просунула руки под платье и, пользуясь темнотой и одиночеством, начала массировать горящие живым огнем бедра. Она снова с внезапным гневом подумала об ожидающем ее мучительном путешествии. Он похитил ее, ну ладно… Но ведь мог бы и позаботиться о какой-нибудь упряжке, если уж он не может позволить себе носилки. К тому же она была еще и голодна.

Она по-своему восхищалась им. Громбелардец. Солдат. Сотник гвардии. Она осознала это в одно мгновение, с ужасающей ясностью. Он был мужчиной… мужчиной, который…

До сих пор она не знала подобных мужчин. Мужчин, которые вызывающе смотрели ей в глаза, сдерживали гнев, выполняя ее требования… Те, которых она знала, все были одинаковые. Совершенно одинаковые… Она принимала от них почести, в конце концов, кто-то должен был их оказывать… Но с ними было скучно…

Она снова почувствовала, как по спине побежали мурашки. Щеки покраснели.

Мужчину с мечом на боку, который бил ее по лицу, словно первую попавшуюся служанку, она в своем доме видела впервые. Это было… О, она его попросту боялась! Боялась впервые в жизни… но как страх, так и боль, были слишком необычными, слишком возбуждающими, чтобы бежать от них — раз и навсегда.

Из темноты вынырнул Гольд, ведя двух тяжело навьюченных лошадей. Лейна быстро одернула платье и встала. Он подал ей какой-то сверток.

— Это дорожный костюм, — пояснил он. — Переоденься, ваше благородие, за углом дома.

Поколебавшись, она взяла сверток.

— Дорожный костюм… — неуверенно сказала она.

— Что в этом плохого? Уверяю, тебе он будет впору, а в платье неудобно сидеть на лошади. Кроме того, путешествующая женщина слишком привлекает внимание. Правда, нет такой одежды, которая в достаточной степени скрывала бы твой пол, ваше благородие, — добавил он, и она не вполне поняла, что он имеет в виду. Может, это был некий… громбелардский комплимент?

Он слегка подтолкнул ее к углу постоялого двора. Только теперь до нее дошел смысл сказанного.

— Мой господин, ты, похоже, пьян… — ледяным тоном произнесла она. — Ты постоянно забываешь, с кем разговариваешь. Я должна раздеваться под стеной какого-то подозрительного притона? Словно первая попавшаяся уличная девка?

— Как я понял, ты иногда и сама развлекаешься по предместьям, ваше благородие?

Черный туман застлал ей глаза, и Лейна ощутила нарастающую в ней дикую ярость. Он воображал… позволял себе… Она со всей силы ударила его по лицу и уже замахнулась для нового удара, но он придержал ее руку, спокойно глядя на нее с едва заметной иронической улыбкой.

— Не бей меня, госпожа.

Застонав, она попыталась вырвать руку.

— Это дартанский постоялый двор, и здесь все устроено по дартанским обычаям, — сказал он.

— Да? Ну и что? — гневно спросила она, чувствуя себя совершенно сбитой с толку.

— Нигде во всем Шерере нет столь убогих постоялых дворов, как у вас, — объяснил он. — Здесь только одна общая комната, где путники спят на сене. Армектанская мода воцарилась во всем Шерере, но что касается Дартана — только в некоторых городах… Громбелард же обеспечивает путешественникам все удобства. Можешь мне поверить, ваше благородие, я немало путешествовал.

Он отпустил ее руку.

Ее разгневало, что дикий край разбойников и пастухов смеет хоть в чем-то превосходить Дартан.

— Значит, я не смогу переодеться?

— Внутри? Вряд ли, разве что в большой общей комнате, о которой я говорил. Впрочем, если хочешь путешествовать в этом прекрасном зеленом платье — пожалуйста.

Мгновение Лейна стояла неподвижно, потом повернулась и пошла в сторону здания. Зайдя за угол, она быстро огляделась по сторонам и начала расстегивать платье, чего делать не умела, поскольку всегда пользовалась помощью прислуги. В конце концов, разозлившись, она скорее содрала с себя платье, чем сняла, и на ощупь достала из свертка обтягивающие чулки. Ветер, обдувавший ее обнаженное тело, тоже был чем-то новым, необычным; впервые в жизни ей приходилось раздеваться под открытым небом… Прикусив губу, она быстро натянула короткую юбку, справилась с чулками, сунула изящные ноги в кожаные сапоги. Потом надела тонкую шелковую рубашку, на нее — толстую, жесткую, надевавшуюся через голову меховую куртку. Завязав волосы в толстый узел бархатной лентой и чувствуя себя словно в чужой шкуре, она с отвращением взяла в руку холодный пояс из металлических колец с подвешенным к нему небольшим легким мечом.

— О нет, — пробормотала она себе под нос. — Ну уж нет.

Наклонившись, она оторвала от платья большой кусок материи, тщательно свернула его и после короткого раздумья заткнула за ремень, под курткой. Когда она вернулась, Гольд окинул ее внимательным взглядом.

— Ну что ж, выглядишь ты, госпожа, не слишком привлекательно, — подытожил он с откровенностью, от которой у нее вспыхнули щеки. — Но так тебе наверняка будет удобнее. И теплее.

Она вытянула перед собой руку с мечом.

— Забери это! — с яростью проговорила она. — Я не собираюсь спотыкаться о всяческие железки!

Он забрал оружие и прикрепил его к вьюкам.

— Пора в путь, госпожа.

— Я хочу есть.

— Потом.

— Я хочу есть!

— Пора в путь.

Обиженная, она отказалась от предложенной им помощи и сама неуклюже вскарабкалась на лошадь, притворяясь, что не замечает усмешки сотника.

— Ты ведешь себя как ребенок, госпожа, — прямо сказал он. Похоже, он всегда говорил прямо. — Я уже объяснил, почему мы не можем задерживаться.

— Но я похищена и не обязана тебе помогать.

— Да, не обязана, госпожа, но мне не хочется затыкать тебе рот и связывать.

— Ты бы посмел?

Гольд не ответил и одним прыжком вскочил в седло.

Они выехали на дорогу. Застучали копыта по перекладинам узкого моста, переброшенного над ленивой речушкой. Лейна снова почувствовала боль в спине. Монотонная поступь коня утомляла ее, но боль не позволяла заснуть. Именно сейчас она ощутила, насколько ей хочется спать. Она громко, почти демонстративно зевнула.

Гольд улыбался в усы. Похоже, ему была знакома лишь одна разновидность улыбки — слегка ироническая. Лейна ее, правда, не видела, поскольку уже совсем стемнело, однако услышала в его голосе.

— Мне кажется, госпожа, — сказал он, — что ты относишься к нашему путешествию как к какому-то новому развлечению, которое послала тебе Шернь в качестве лекарства от скуки. Ты ошибаешься. Это не развлечение и не забава… скорее игра. Но игра эта не понарошку. Уже сейчас ставка в ней — жизнь Байлея… а кто знает, может быть, и твоя собственная. И пойми наконец, что не я — твой противник в этой игре.

— Как это — «жизнь Байлея»? Что ему угрожает?

— Его собственная глупость, — мрачно ответил он.

— Думай, что говоришь, гвардеец, это мой брат, — холодно напомнила она. — И положение у него несколько выше, чем у тебя.

— Я этого как-то не почувствовал. Наоборот, он постоянно подчеркивал, что я для него — образец для подражания. Зато много раз упоминал о твоем дурном характере.

Она не знала, что ответить.

— Куда ты меня, собственно, везешь? — спросила она, делая вид, что ей это совершенно безразлично.

— До границы края, госпожа. До того места, где будет ждать твой брат. Ты ведь прочитала об этом в письме.

Она покачала головой.

— Не понимаю, почему ты все время лжешь? Ведь я в твоей власти, отдана на твой гнев и милость… — Внезапно она замолчала, заметив, что он почти любуется звучанием этих слов. Разозленная, она заговорила более громко и сердито: — Скажи прямо, что похитил меня ради собственных целей, не рассказывай мне больше про Байлея. Ведь рано или поздно правда все равно всплывет!

Огни постоялого двора остались далеко позади. Было совсем темно, но она могла бы поклясться, что Гольд долго смотрел на нее, прежде чем сказал негромко, словно про себя:

— Неужели у тебя в голове и на самом деле пусто, госпожа? Ты не в состоянии поверить ни единому объяснению, кроме как тому, что тебя похитили из-за твоей красоты?

— Нет, но пусть это будет нормальное объяснение, а не какая-то чушь.

— Значит… значит, долг перед другом, по твоему мнению, недостаточный повод?

Она коротко рассмеялась.

— Мой господин! Кто же сегодня поверит в подобные бредни? Ладно, пусть Байлей написал это письмо, пусть ты и в самом деле знаешь Байлея. Как я понимаю, он оплатил твое путешествие в Роллайну… Впрочем, ваше благородие, все это настолько глупо, что мне и в самом деле жаль слов. К чему Байлею устраивать похищение собственной сестры?

Похоже было, что громбелардец вообще не знает, что ответить.

— Ну ладно… Где и когда ты познакомился с моим братом? — вздохнув, спросила она. — Письмо, которое ты мне показал…

— Письмо и в самом деле поддельное, — тяжело ответил он.

— Ну вот, пожалуйста, — сказала она. — Письмо от…

Он не дал ей договорить.

— Не будем больше на эту тему. Я расскажу тебе, госпожа, как все было, но только один раз. Потом можешь верить во что угодно или не верить ни во что. Хватит с меня разговоров о том, кто и за сколько поручил мне тебя похитить.

Он на мгновение замолчал. Она хотела что-то сказать, но он снова опередил ее:

— Первый раз мы встретились в Громбе, в гарнизоне. Тогда я служил там, и его привели ко мне, поскольку он требовал встречи с комендантом. Я пригласил его к себе, объяснив, что вполне достаточно и заместителя. Он даже не присел и сразу же начал спрашивать, как добраться до Дурного края. Я окинул его взглядом с ног до головы… Что ж, госпожа, ты и сама прекрасно знаешь, что вид у него не слишком воинственный. Я ему так и сказал и что-то еще вроде того: «Я тебе хочу объяснить три вещи, ваше благородие. Во-первых, в край не едут в бархатных панталонах, но в доспехах и с топором у седла. Во-вторых, даже если у тебя и есть топор, то нужно еще уметь им махать. А в-третьих, в край не едут просто так, но по какой-то причине. Если хочешь, чтобы я помог тебе погибнуть, хотя бы скажи, ради чего».

Гольд замолчал, задумавшись. Лейна ехала с легкой, недоверчивой улыбкой на губах. Тихо стучали лошадиные копыта.

— Первый раз в жизни я увидел перед собой плачущего мужчину, — продолжил он. — Это было зрелище, которого я никогда не забуду. Я видел слезы на глазах отца, когда умирала моя мать, — но то не был плач, ибо слезы не унижают мужчину, это знак горя, но не слабости… Первым по-настоящему рыдающим мужчиной, которого я увидел, был твой брат. Я не верил собственным глазам и в конце концов сказал ему, что меня не интересуют его фамилия и происхождение и что он должен немедленно убраться с территории гарнизона, прежде чем я позову солдат, чтобы те его вышвырнули. И он ушел. Я думал, что на этом все и закончится. Но он пришел ко мне на следующий день. Нет, не пришел — приехал. Он был в новых доспехах, а у седла покачивался неплохой, хотя и легкий топор. Сначала я удивился, потом разозлился и, наконец, рассмеялся. Но в конце концов я его выслушал. История похищения ее благородия Илары звучит как сказка… но подобные вещи в Громбеларде порой случаются, как, впрочем, и намного более странные.

— Не понимаю, — насмешливо начала Лейна, — почему Илара…

— Дай мне закончить, ваше благородие! — резко прервал ее Гольд. — Я уже сказал, что не хочу разговаривать на эту тему! Меня не волнуют твои расспросы, сколько и за что заплатил мне Байлей. Я лишь излагаю причины, по которым ты здесь, со мной, поскольку ты имеешь право и должна их знать. Вот и все.

Наступило недолгое молчание.

— Твой брат, госпожа, — снова начал он, тщательно взвешивая слова, — обладает огромным даром завоевывать симпатию людей… Не в моих обычаях предлагать свою дружбу первому встречному. И тем не менее этот человек стал моим другом. В Громбеларде, когда говорят «дартанец», подразумевают «смешной трус»… Но он…

Гольд замолчал. Он не умел излагать свои чувства и отдавал себе в этом отчет.

— Ты знаешь, госпожа, что он поехал в Армект. Он нашел там жену, но вскоре она уехала с каким-то человеком… вероятно, добровольно. Байлей же считал, что ее похитили. Я не могу объяснить, что мудрец Шерни делал в армектанской Рине, но похоже на то, что твой брат тщательно проверил информацию. Бруль-посланник… Это имя хорошо известно в Громбеларде. Идя по его следам, Байлей добрался до самого Громба. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы отговорить его от путешествия в край, но безуспешно. Так что я помог ему, чем мог.

Гольд снова замолчал. Год назад умерла его жена… Он не хотел говорить дартанке, сколь серьезно повлияли воспоминания о ней на все решения, которые он принял, чтобы поддержать своего нового друга.

— Не в силах заставить его остаться в Громбе, я разработал план… Может быть, не совсем удачный… Да, госпожа, я подделал письмо — это правда. Байлей никогда его не писал. Но он рассказывал мне о тебе, и я подумал… В тот же самый день, когда он отправился в путь, я попросил давно причитавшийся мне отпуск и поехал в Дартан… Я указал твоему брату место, где он должен ждать лучшую проводницу из всех, каких только знают Тяжелые горы. Может быть, он встретится с ней, может быть, и нет, но наверняка это займет какое-то время. Так или иначе, кратчайший на данный момент путь в Дурной край начинается в Бадоре, а заканчивается в том месте, где недавно был устроен небольшой форпост Громбелардского легиона. Мы должны успеть туда до Байлея. На тот случай, если он окажется там раньше, я послал письмо коменданту части. Он задержит твоего брата, хотя бы даже и силой. До самого нашего прибытия. Я хочу, чтобы ты встретилась с Байлеем и отговорила его от этой затеи. Единственное, что он может найти в Дурном краю, это смерть.

Тишина. Размеренно стучали копыта.

— Если и тебе не удастся его убедить, мы пойдем в край вместе с ним. Мой отпуск скоро кончается, но я организовал все так, что на Черное побережье вместе с Байлеем отправится военный отряд. И ты, госпожа. Это самое важное.

— Я? — с нескрываемым раздражением переспросила Лейна.

Он прикусил губу; она ему не верила.

— Я? — гневно и вызывающе повторила она. — А мне-то что делать на каком-то Черном побережье, если я даже не знаю… Я женщина! Мне что, мечом размахивать? Как раз это Байлей умел делать лучше всех, хотя, может быть, ты об этом не знаешь, мой господин? — презрительно закончила она, нервно рассмеявшись.

— Знаю.

Он нахмурился.

— Зато вы, дартанцы, вообще ничего не знаете, тем более о Шерни.

— Ну ладно, но при чем здесь это?

— В Дурном краю Шернь касается земли… Дотянуться до Полос может лишь посланник или же человек, обладающий Брошенным Предметом. Однако Брошенные Предметы в Дурном краю мало помогают, даже, напротив, привлекают стражей. Посланником же никто из нас не является. Есть, однако, третья сила, позволяющая призвать на помощь могущество Шерни. Никто не знает почему, но Полосы Шерни охотно помогают сестрам и братьям, находящимся в опасности. Ведь ты, госпожа, — дочь любимой страны Шерни… ты живешь в городе, носящем имя самой могущественной из ее посланниц… Неужели ты никогда не слышала о миссии Трех сестер? Как ты думаешь, почему Шернь велела им быть именно сестрами?

Он пытался разглядеть в темноте ее лицо.

— Скажи, госпожа, ты хочешь спасти своего брата? Ты хочешь ему помочь?

— Послушай меня, громбелардец, — после долгого молчания серьезно сказала Лейна. — Я тебе попросту не верю. Не верю. Никогда в жизни я не слышала столь неправдоподобной истории. Говоришь, ты похитил меня, чтобы я поговорила с Байлеем? Но, дорогой мой солдатик (если ты и в самом деле солдат, в чем я начинаю сомневаться), Байлей, будь он жив, отдал бы тебя в руки трибунала при первом же упоминании о том, что ты поднял на меня руку! Я должна поверить, что ты обрек себя на темницу, лишь бы только заставить меня поговорить с собственным братом?!

— Когда дело дойдет до этого разговора, я буду ждать скорее твоей благодарности, госпожа, нежели обвинений.

— Когда дойдет! Если дойдет! Если! — крикнула она. — Но дойдет ли? Разговор, что ж, прекрасно!

Гольд молчал. Он сам не понимал, как все произошло. Она была права. Он представлял себе все совершенно иначе, вернее, вообще не представлял… В Дартан он поехал, собственно, лишь затем, чтобы окончательно убедиться в собственном поражении. Он подделал письмо, сделал необходимые приготовления для похищения девушки — лишь затем, чтобы совесть его была чиста. Он хотел сказать себе: я сделал все, что мог. В глубине души он был убежден, что дартанка вызовет нескольких слуг, которые основательно его поколотят, а затем отдадут в руки солдат. Как-нибудь он откупился бы и вернулся в Громбелард… Но все пошло иначе — все получилось само собой. Уже тогда, в ее доме в Роллайне. Ее благородие А. Б. Д. Лейна дала себя похитить столь охотно, словно только этого и ждала.

— Рано или поздно, — сказала она, — тебя осудят, ваше благородие. Но у тебя еще есть шанс избежать наказания. Мне незачем тебя в чем-то обвинять, о многом я могу забыть… Не знаю, какие у тебя планы насчет меня, но я — единственная твоя надежда. Сделай так, чтобы я была довольна, и… увидим. Ну? Скажешь мне наконец правду? Кто ты и с какой целью придумал всю эту историю с моим братом? Вижу, ты и в самом деле его знал, при каких обстоятельствах вы встретились? Слушаю тебя и не собираюсь скрывать, что мне это очень интересно!

Внезапно он начал размышлять над тем, не придумать ли и в самом деле какую-нибудь историю, которая ей понравится… и отказаться от своих намерений. Сдаться.

Да, сдаться.

Когда Гольд спрыгнул с лошади, Лейна почти упала в его протянутые руки. Она нечеловечески, просто ужасно устала. У нее болело все: ноги, спина, шея. Веки были тяжелыми, словно из камня. Она почти не помнила, как он отвел ее в небольшую, бедно обставленную, но довольно чистую комнату, помог стащить сапоги, уложил на кровать и вышел, закрыв за собой дверь. Она что-то неразборчиво пробормотала, повернулась на бок и тут же заснула.

Гольд несколько минут наблюдал за ней сквозь щель в неплотно прикрытой двери, потом вышел на улицу и поговорил с дровосеком — хозяином дома. Никто из них обоих не был человеком состоятельным, хотя, конечно, заработки дровосека никак не могли сравниться с жалованьем офицера имперских войск… Они довольно долго торговались, и в конце концов хозяин ушел, унося с собой два слитка серебра — не слишком много, учитывая, что ему приходилось поделиться с работавшим в лесу товарищем. Гольд занялся чисткой лошадей. Он не мог позволить себе спать, но сон ему особо и не требовался. Сутки, проведенные в седле, мало что для него значили, ему приходилось выдерживать и не такие переходы. Конечно, он устал, но с ног не валился.

Приближался полдень. Гольд распаковал вьюки и приготовил себе сытный обед. Потом принес бурдюк с вином и присел на грубо отесанную деревянную лавку, стоявшую у стены дома. Он ел, пил и размышлял, окидывая взглядом вершины окрестных деревьев. Он уже решил, что сдаваться не станет и от своих намерений не откажется. Но… Эта дартанка… Раз уж он принял решение — следовало быть с ней не столь уступчивым и не потакать без нужды ее капризам.

Наедине с самим собой Гольд мог быть полностью откровенным. Непокорность этой властной особы ему чем-то нравилась, хотя вместе с тем он презирал ее великосветские привычки. Он не знал подобных женщин. В ее поведении было нечто почти… сладострастное. Красивая женщина, которая знала, что она красива, и ждала лишь того, чтобы ее красоту признавали и ею восхищались, требовала поклонения, так же как императорский сборщик налогов — податей. Его злили ее капризы, но, опять-таки, — сколь возбуждающей была женщина, которая так капризничала! Однако — это ее отвратительное отношение к дружбе, которая для него была чувством почти священным; в дружбе он был бескорыстен! Он прекрасно понимал, почему для дартанки это выглядит иначе. Она просто не могла понять, как кто-то из рода А. Б. Д., такой как ее брат, мог подружиться с человеком, стоящим ниже его, пусть даже человеком чистой крови, пусть даже офицером гвардии. Нигде во всей империи происхождению не придавалось такого большого значения, как в Дартане, а уж в Роллайне… Армект, вместе с архитектурой и искусством, перенял также дартанский уклад общества, создал магнатские дворы в своих городах. Однако профессия солдата, освященная армектанскими традициями, повышала общественный статус человека. Звание сотника гвардии ставило Гольда почти на самую вершину общественной лестницы; князья провинций, даже сам император, без какого-либо унижения для себя могли пригласить такого человека к своему столу. И приглашали! Гольда удивляло, что Лейна этого не помнит. Может быть, она просто не хотела помнить, желая сохранить дистанцию? Смотреть на него свысока?

У нее было прекрасное тело и испорченная душа. Он хотел бы верить, что это не так, или, по крайней мере, что так будет не всегда.

Она была сестрой Байлея. Он похитил ее… но не смог бы взглянуть Байлею в глаза, если бы у его сестры хоть волос упал с головы.

Он чувствовал себя ответственным за нее, но не любил ее, временами почти ненавидел и… отчего-то не хотел, чтобы она осталась такой, какой была. Он прекрасно понимал, что он чужой в жизни этой женщины, что не имеет права требовать от нее чего бы то ни было.

И тем не менее — ему хотелось потребовать. Поев, он вытер руки о край куртки и устроился поудобнее на лавке, прислонившись спиной к стене. Прикрыв глаза, он немного вздремнул, потом очнулся, сменил позу и снова заснул.

Был поздний вечер, когда он вошел в комнату, держа в руках зажженную свечу, еду и бурдюк с вином. Злясь на самого себя за то, что поддался слабости и прибежал к ней с ужином, словно слуга, он положил хлеб и копченое мясо на стол. Подняв свечу, он некоторое время смотрел на лицо девушки. Она спала как ребенок, прижавшись щекой к жесткой, набитой сеном подушке и легко посапывая во сне. Она выглядела столь невинной и чистой, что внезапно ему показалось, будто он видит ее впервые в жизни.

Однако помятая и задравшаяся юбка открывала длинные, изящные ноги; тугие чулки обтягивали точеные бедра… Это не были ноги ребенка! Он понял, сколь опасна подобная красота. Ее благородие А. Б. Д. Лейна вполне открыто считала себя самой красивой женщиной Роллайны — и, к сожалению, похоже, была права. Он никогда до сих пор не видел женщин с такой фигурой, такими волосами, такими чертами лица… Гольд почти обрадовался, обнаружив недостаток: у нее был слишком высокий, неприятный и резкий голос. Хоть это никак и не отражалось на ее красоте, но все же…

Он дал ей слишком мало времени на отдых, и оттого у него возникло неясное ощущение вины. Подойдя к кровати, он слегка коснулся плеча спящей, потом встряхнул. Она что-то пробормотала, не открывая глаз, и перевернулась на спину. Огненная волна густых волос обожгла ему ладонь.

— Пора… пора в путь, госпожа, — сказал он, тихо и столь трогательно, что даже прикусил губу, пораженный звучанием собственного голоса.

Он сильно, может быть, даже слишком, тряхнул ее за плечо. Она открыла глаза и резко села.

— Как ты смеешь дотрагиваться до меня без разрешения?!! — спросила она. — Если хочешь меня разбудить, то позови, но руки держи подальше!

Какие-то теплые, приятные слова, которые уже вертелись у него на языке, провалились в желудок вместе со слюной. Он стиснул зубы.

— Пора в путь, — жестко сказал он. — Через несколько минут ты должна быть готова… госпожа. На столе хлеб, мясо и вино; когда будешь уходить, забери бурдюк. Я жду возле лошадей.

Внезапно он издевательски усмехнулся, видя ее красные и опухшие глаза, которые хотели быть властными, грозными и неприступными. Разбуженная, она, как и любая другая женщина, выглядела не лучшим образом. Он обнаружил, что его радует даже самая маленькая царапина, замеченная на этом драгоценном камне.

Увидев его улыбку, она пришла в ярость.

— Убирайся, — сказала она. — При тебе я есть не стану.

— А это еще почему? — издевательски спросил он.

— Потому что это невозможно. В твоем присутствии я могла бы разве что…

Она спокойно и подробно описала, насколько она ценит его общество и чем она могла бы при нем заниматься. Он не верил собственным ушам, не понимая, как подобные слова соотносятся с Золотой Роллайной, старыми дартанскими родами, платьями, приемами и всеми теми сказочными историями… Она вполне могла дать сто очков вперед солдатам из патруля.

— Я буду ждать возле лошадей, — сказал он, прежде чем она успела закончить.

И вышел.

Лошади стояли оседланные и готовые в дорогу. Посмотрев на звездное небо, Гольд отошел чуть подальше от дома и крикнул. Он был уверен, что дровосеки давно уже вернулись из леса и теперь ждут где-то неподалеку. Он не ошибся. Из ночного мрака появились два черных силуэта.

— Можете возвращаться в дом, — сказал он. — Не прямо сейчас, только когда мы уедем.

Он махнул рукой, прерывая поток благодарностей. Ему были неприятны эти люди. Честно говоря, он предпочел бы диких громбелардских крестьян; они не были глупее этих двоих, ибо подобное было просто невозможно, но, по крайней мере, могли стать опасны. В Дартане же он встречал лишь глупых вонючих свиней.

Гольд вернулся к лошадям, думая о том, сколь немногое значит происхождение. Служа в Армекте, на северной границе, он познакомился с крестьянами-армектанцами. Они отнюдь не напоминали животных! Он уважал этих людей так же, как и своих солдат, — ибо в его глазах они были скорее неким нерегулярным войском, нежели деревенщиной. У них было чувство собственного достоинства, они слушались старосту деревни, к чужим относились спокойно, но вежливое к себе отношение с их стороны еще нужно было заслужить… А ведь происхождение у всех было одно и то же — крестьяне-дартанцы, крестьяне-громбелардцы и крестьяне-армектанцы. От чего зависит уважение, с которым относишься к другим людям?

Он пожал плечами. В последнее время он слишком часто размышлял о том, что не имело никакого значения.

Опасаясь погони, они покинули главную дорогу и ехали через лес, иногда перемежающийся широко раскинувшимися полями. Самые прекрасные леса Шерера. С густой листвой, но сухие, просторные, светлые, прореженные полянами, изобилующие дичью; гибкие серны не раз бросались бежать, проносясь прямо перед конскими мордами. Лейну красота этих лесов приводила в восхищение; традиция больших охот давно уже ушла в прошлое, и дартанка знатного рода не была знакома с пейзажами родной страны. Путешествия всегда считались здесь неприятной необходимостью, дартанский рыцарь, а тем более дартанская женщина чистой крови путешествовали лишь тогда, когда в том возникала нужда — а она не возникала почти никогда. Ее благородие А. Б. Д. Лейна не являлась исключением. Ей знаком был лишь Дартан Золотой Роллайны и расположенных вокруг столицы имений: Дартан прекрасных домов, великих фамилий, шумных балов и богатых пиров, в крайнем случае — Дартан борцовских схваток, скачек, турниров и кровавых арен, где обученные рабы сражались с дикими зверями или такими же, как они, обреченными. Дартан бескрайних лесов, широко раскинувшихся полей и ленивых рек был ей совершенно чужд. Леса? Поля? Да, поля приносили урожай, а значит, золото, но об этом беспокоился управляющий или, в лучшем случае, муж (еще до того, как она счастливо овдовела и вернулась — став намного богаче! — в свой дом рода А. Б. Д.). Сама она за двадцать два года жизни никогда не бывала в своих имениях — да и зачем? Смотреть на своих крестьян? Или наблюдать, как растет пшеница?

Гольд спокойно и уверенно ехал по бездорожью; Лейна давно уже потеряла представление о том, где они находятся и куда едут; с тем же успехом они могли бы кружить на одном месте.

Они часто проезжали мимо деревень — обычно довольно больших, но бедных. Крестьяне поспешно отгоняли с дороги стайки грязных ребятишек, боясь, что вопли и беготня могут досадить путешественникам. Гольд с неприязнью смотрел на этих угрюмых рабов — ибо они были и в самом деле рабами, притом самого худшего сорта. Их удавалось продать в лучшем случае вместе с деревней и землей, без земли никто бы их не купил… Лейне даже смотреть на них было противно. Летний дом дровосеков, в котором они отдыхали, был не вполне обычным; двоим одиноким мужчинам, свободным от общества женщин, а прежде всего от оравы вонючих детишек, удавалось поддерживать в нем относительный порядок — впрочем, Лейна настолько тогда устала, что даже ни на что не взглянула. Но теперь ее пугала мысль о том, что в следующий раз придется заночевать в какой-нибудь деревне.

— Под открытым небом, — коротко ответил Гольд, когда она его об этом спросила. — Будем ночевать под открытым небом, ваше благородие.

— А если пойдет дождь? — спросила она, настолько испугавшись, что даже забыла обидеться.

— Я построю шалаш, — ответил он.

Внезапно она поняла, что он над ней издевается, — и разозлилась. Он спокойно переждал вспышку ее гнева.

— Это я виноват, — наконец сказал он. — Я приучил тебя к слову «госпожа», именовал тебя «благородием», а этого делать не следовало. Мы едем в Громбелард, а ты до сих пор ведешь себя словно на приеме, устроенном каким-нибудь из великих Домов Роллайны.

Она смотрела на него, приоткрыв в бескрайнем изумлении рот.

— Смотри. — Он показал перед собой. — Видишь дорогу? Не видишь, потому что ее нет… Но вскоре мы вернемся на тракт, и тогда ты заметишь, насколько он разбит и неровен. А от громбелардской границы это будет единственный путь, соединяющий весь Шерер с Бадором, Тромбом и Рахгаром. Да, это тракт, но после перевала Стервятников от него останется лишь название. Это такая дорога, на которой лошади ломают ноги, а у повозок трескаются колеса. Впрочем, повозки могут добраться недалеко — только до Бадора. Потом уже не будет никакой дороги, только тропа… И повсюду горы, горы и горы.

— Ты… и в самом деле хочешь меня отвезти в этот Громбелард?

Он иронически улыбнулся и уже собирался ответить, но посмотрел ей в лицо… и понял, что она готова ему наконец поверить и броситься бежать. Готова кричать, драться и плакать, кусаться и пинаться, когда он ее схватит. До него дошло, что они путешествуют столь спокойно исключительно потому, что дартанская красотка до сих пор считает, будто ее похитили из-за ее красоты. Она искренне верила в существование некоего прекрасного дома, где она окажется уже завтра, самое позднее послезавтра вечером, и будет там пребывать в роскошном плену, словно принцесса из дартанской легенды. Окруженная слугами, обожаемая, желанная… Жестокий похититель-разбойник превратится в элегантно одетого мужчину, который будет настоящим зверем в спальне… Гольд едва не разразился хохотом; он даже представить себе не мог, что на свете существуют столь глупые и праздные женщины! Ведь история Байлея, в которую она не захотела поверить, была простой сермяжной правдой, в отличие от того, что вообразила себе ее благородие А. Б. Д. Лейна!

Наконец он осознал, что оказался на распутье: либо он в очередной раз подтвердит, что они едут на помощь Байлею, и тогда ему придется везти ее связанной и с кляпом во рту, либо же начнет в конце концов врать.

— Прости меня, ваше благородие, — сказал он, отводя взгляд. — Я боялся сказать тебе правду, ибо нас ждет еще довольно долгий путь… Ты обещаешь мне, что, если я скажу, куда мы едем, ты не попытаешься сбежать?

Он не был готов к столь живой реакции. Щеки девушки порозовели, и ему показалось, что он почти слышит, как сильнее забилось ее сердце.

— Я подумаю, — сдавленно ответила она. — Это будет зависеть от того, что ты скажешь…

Он на мгновение закрыл глаза, а потом начал нести неслыханную чушь, которую его пленница хотела услышать во что бы то ни стало.

4

Байлей перепрыгнул через узкий, уходящий в пропасть ручей и остановился перед тем, что Охотница назвала «хижиной». Он видел деревянную стену с дверью и кривым окном, закрывавшую, как ему казалось, выход из пещеры или просторного углубления в сплошной скале.

Окружающий пейзаж был столь же угрюмым, как и любой другой. Как и всюду в Тяжелых горах — скалы, скалы, одни только скалы. Однако эта стена из почерневших от влаги досок, построенная неизвестно когда и неизвестно кем, показалась Байлею жуткой и недружелюбной.

Байлей сделал два шага в сторону двери. Он хотел было крикнуть, но подобное сразу же показалось ему неуместным.

Старые доски смотрели на него кривыми глазницами сучьев.

— Эй? Есть там кто? — скорее спросил, чем позвал он.

Тишина. И неожиданно — резкий скрип двери…

На пороге хижины стоял совершенно седой старик. Длинная коричневая накидка тихонько шелестела на легком ветру. Поблекшие, но необычно мудрые глаза внимательно разглядывали путника. Под взглядом этих глаз все страхи внезапно улетучились без остатка. Этот взгляд обладал удивительной силой, способной уничтожить любой черный страх. Вместо страха появилось нечто иное… Неуверенность? Почтение? Смирение?

— Приветствую тебя, сын мой, кем бы ты ни был. — Голос старика был тихим и чуть хриплым, но слова звучали дружелюбно. — Входи. Мой дом открыт для всех.

Байлей старался ничем не показывать своего замешательства. Он не пытался гадать, кто этот хозяин дома-пещеры, но сразу же понял, что это отнюдь не рядовая личность. Слова были произнесены на языке кинен, или упрощенном армектанском, но этот человек, несомненно, знал также и высокие языки Армекта. Ибо язык завоевателей Шерера, очень красивый и трудный, имел многочисленные разновидности. Армектанский, которым пользовались в повседневной жизни, сильно отличался от того, который служил для возвышенных описаний; последний, высокий армектанский, содержал сотни и тысячи слов, употреблявшихся лишь по особому случаю. Говорили, будто никто на свете не знает всех эпитетов, имевшихся в этом языке… Но старику из горной хижины-пещеры наверняка была знакома высокая речь. Пользуясь киненом, он вставил слово, отсутствовавшее в простом армектанском.

— Приветствую тебя, господин, — сказал Байлей на том же языке, что и хозяин, но в полном его звучании. — Как мне кажется, неудобный кинен мы можем оставить громбелардским горцам… Или я ошибаюсь?

Старик поднял брови и искренне рассмеялся.

— Ни один настоящий громбелардский горец не умеет прилично изъясняться даже на своем собственном языке, — ответил он. — Входи, входи, путник, добро пожаловать! У меня в гостях еще никогда не было дартанца!

Байлей воспользовался его приглашением.

— Что, акцент меня выдал? — спросил он, переступая порог.

— Почти незаметный, — подтвердил старик. — Точнее, я лишь догадался, что ты не армектанец, господин… А поскольку ты — не сын этого милого края, то кем еще ты можешь быть?.. Я правильно рассуждаю?

Байлей, улыбнувшись, кивнул.

— В этой части гор меня называют просто Старик, — сказал хозяин, закрывая дверь. — Осторожно, юноша… Здесь легко споткнуться и упасть.

Вняв его предупреждению, Байлей подождал у двери, пока глаза привыкнут к царившему в пещере полумраку. Ибо это действительно оказалась пещера, и даже довольно просторная, хотя оборудована для жилья была лишь ее часть. Квадратное окно пропускало достаточно света, и вскоре Байлей смог разглядеть обстановку этого необычного жилья. У самого окна стоял большой тяжелый стол, устланный густо исписанными страницами. Рядом с ними лежали четыре толстые книги; еще четыре покоились на массивном табурете, стоявшем рядом со столом. Байлей, не скрывая удивления, оглядывался вокруг. Книги были повсюду! Они выглядывали из открытого ящика, стоявшего у стены; в стопках по три или четыре они лежали на широкой лавке, на полках же видневшегося в глубине большого шкафа громоздились многочисленные свитки… Байлей едва заметил широкую и, похоже, довольно удобную кровать, очаг под каменной трубой, еще несколько лавок и закрытых ящиков. Все его внимание привлекали свитки и книги, представлявшие немалое богатство. Кем был одинокий старик с гор, не опасавшийся за свое здоровье и жизнь в диком краю, где за слиток серебра люди готовы были убить друг друга?

— Как ты сумел собрать столько книг, господин? — вырвалось у Байлея. — Не боишься за свою жизнь? Это же целое состояние!

Старик понимающе улыбнулся, опускаясь на лавку.

— На свете есть и куда более обширные книжные собрания, — сказал он, пропустив мимо ушей второй вопрос. — Ныне в Армекте свитки достаточно распространены, да и книги не имеют такой ценности, как когда-то. Но — сядь, юноша. Ты голоден или, может быть, хочешь пить? К сожалению, вино кончилось несколько дней назад, есть только вода.

Байлей присел на табурет, поблагодарил за угощение и, оглядевшись по сторонам, осторожно положил на крышку ящика мешок и меч.

— Целых два человека направили меня к тебе, господин, — сказал он, — и тем не менее я не знаю, правильно ли я сделал, что пришел сюда.

Старик оживился.

— Значит, ты не забрел сюда случайно, а шел ко мне?

— Да, господин. Дорогу к тебе указал мне мой друг, но я… заблудился. Однако вчера вечером я встретил одну женщину, которая… Она сказала, чтобы я на нее сослался… — Байлей не знал, как объяснить, что Гольд направил его сюда, чтобы он спросил о проводнице, которую сам же смертельно обидел вчера у костра.

При упоминании о незнакомке старик посмотрел на него внимательнее.

— Ах, вот как… — сказал он, словно с некоторым удивлением. — Ну, честно говоря, — пробормотал он словно себе под нос, — самое время ей дать знать, что она жива… Кто же ты такой, ваше благородие, — спросил он громче, с едва заметной иронией, — если сама королева гор оказывает тебе внимание? Ведь это она, Охотница?

— Да, господин.

Старик покачал головой.

— Первый раз принимаю у себя ее протеже, — шутливо проворчал он. — Но я слушаю тебя, господин, слушаю.

— К сожалению, это все. Мне очень нужен проводник или проводница. Я шел к тебе, господин, чтобы просить помочь мне найти Охотницу.

— Но, кажется, ты ее уже нашел? Ведь ты сказал…

— Я не сразу узнал ее, господин, — поспешно объяснил Байлей. — Только когда она ушла.

— Ты куда-то направляешься?

— В Дурной край, господин.

Старик поморщился.

— Странно, — сказал он. — Не похож ты на тех, кто отправляется в Ромого-Коор… в Дурной край за сокровищами или приключениями.

— Я и в самом деле иду туда не просто так. Ибо сокровища или приключения ничего для меня не значат. Я, ваше благородие, человек состоятельный и даже богатый, приключений же попросту не люблю. Считаю, что и без того пережил их уже достаточно.

Они немного помолчали.

— Ваше благородие, я человек и в самом деле крайне любопытный, — наконец без обиняков сказал Старик. — Но если я спрашиваю о цели твоего пути, то прежде всего потому, что, возможно, мог бы тебе помочь. Так уж получилось, что я очень многое знаю о Ромого-Коор (прости, господин, но сами слова «Дурной край» мне всегда были неприятны).

Байлей наклонил голову. Сам не зная почему, он был уверен, что этому человеку стоит все рассказать. Он прикусил губу, а потом заговорил, коротко, по-мужски, как сказал бы Гольд:

— Как ты уже знаешь, ваше благородие, я родом из Дартана. У меня была… есть жена, которую у меня похитили. Она бросила меня год назад. Она армектанка и не сумела привыкнуть к дартанскому образу жизни…

Старик мягко прервал его:

— Спокойно, сын мой… К жизни не могла привыкнуть? Или к тебе?

Байлей неожиданно почувствовал себя маленьким, беззащитным и беспомощным. Кровь ударила ему в голову.

— Ко мне… Ты прав, господин… Она меня презирала…

Он замолчал. Старик не торопил его.

— Она хотела… чтобы я был таким же, как армектанцы. Но я… не понимаю их обычаев и обрядов, мне не нравится культ меча и лука, оружия… Она постоянно ставила мне это в вину, издевалась, что… во мне нет ничего мужского. Но неужели для того, чтобы быть мужчиной, нужно обязательно носить меч?

Он смотрел Старику прямо в лицо, ища подтверждения своим словам. Однако тот покачал головой.

— Носить не нужно. Но в случае необходимости нужно уметь им владеть, сын мой.

Дартанец потупил взор.

— Я научился владеть мечом, господин, — с неожиданным спокойствием и достоинством ответил он. — Я умею им владеть, но каждый день носить не буду. Я женился на армектанке и прекрасно осознаю различия между нашими краями. Но не может быть так, ваше благородие, чтобы и в Армекте, и в Дартане для меня существовал только Армект. Я сделал все, что она от меня требовала, прося взамен лишь об одном — чтобы она не выставила меня на посмешище.

— И она тебя выставила, ваше благородие, я угадал?

— И она меня выставила. Наш брак распался после испытательного срока, так она мне сказала… Что она больше не моя жена и возвращается в Армект. А я… я остался в Дартане. Женатый мужчина без какой-либо власти над женой…

Старик кивнул, прекрасно поняв всю обиду дартанца. Подобные истории случались нечасто, но были достаточно банальными. Армект навязал свои законы всем покоренным краям; большинство этих законов соблюдалось: в конце концов, они были не так уж и плохи. Хуже всего дело обстояло с тем, что касалось обычаев. Дартанцы никогда не признавали разводов, а армектанский брак с испытательным сроком в Первой провинции существовал лишь формально. В Армекте молодые люди заключали брак сперва на год, никто не мог жениться сразу на всю жизнь. Через год действие брачного договора прекращалось и его требовалось продлить (на этот раз уже бессрочно), но и отказ от продления считался делом вполне обычным. Зато довольно косо поглядывали на пару, которая во время испытательного срока решалась завести потомство; для армектанца подобное воспринималось как беспечность, безответственность или попросту глупость. Однако в провинциях на все это смотрели иначе. Гарийцы традиционно отрицали все присущее континенту, а в особенности навязанное Армектом, и поговаривали, будто если бы существовало доказательство, что ходить ногами придумали армектанцы, то островитяне ходили бы на руках. В старом же Дартане армектанские брачные обычаи считались чудачеством, а способы избавляться от плода — отвратительными и противными природе; уже хотя бы поэтому пробный брачный союз вообще не имел смысла, поскольку за это время уже появлялись на свет дети и супругов связывали родительские обязанности. Пожизненный союз мужчины и женщины скрепляла в Дартане клятва, в которой говорилось о чести и памяти предков; ни о каких испытательных сроках, а позднее — разводах не было даже и речи. Однако армектанский закон хотя и применялся редко, но существовал и был един для всей Вечной империи; из-за этого порой доходило до скандалов, особенно в смешанных парах — чаще всего тогда, когда родом из Армекта оказывалась женщина. Старик понимал ситуацию молодого дартанца, который в глазах своих земляков выглядел обычным рогоносцем: он был никем для своей женщины! Законная жена, ссылаясь на какие-то странные и почти не применяющиеся положения права, бросила его и делала что хотела… и с кем хотела. Совершенно бесстыдно и открыто. Так это воспринималось.

— Я поехал в Армект, чтобы ее вернуть. И вернул, ваше благородие. Может, это судьба, но несколько раз случилось так, что она могла опереться только на меня. Она очень молода, красива и легкомысленна. — Байлей отчаянно пытался оправдать поступки жены, которые в глазах Старика в оправдании вовсе не нуждались. — Я помог ей избавиться… от многих хлопот. Но не уберег от настоящей опасности. Ее похитили.

— И ты считаешь, что ее увезли сюда? Именно в Громбелард?

— Да, считаю, хотя и не уверен.

— Но откуда-то же взялись твои подозрения?

— Я знаю, кто похитил Илару.

— И кто же этот человек?

— Громбелардский маг, господин. Мудрец-посланник.

Хозяин пещеры откинулся назад и посмотрел на него так, будто услышал странную шутку.

— Ты уверен?

— К сожалению, да. Я даже знаю его имя.

— И это…

— Бруль.

Старик молча смотрел на дартанца.

— Допустим, — после долгой паузы сказал он, — что ты не ошибаешься, сын мой. Ибо есть кое-что, заставляющее меня поверить твоим словам. Так что допустим, что ты не ошибаешься. Но что дальше? Я правильно понял, что ты направляешься в Ромого-Коор, чтобы сперва найти, а потом победить посланника, который похитил твою жену? Ты в своем уме, юноша? Не обижайся за подобный вопрос.

— Меня направили к тебе, господин, — с усилием проговорил Байлей, — чтобы ты дал мне проводницу… Похоже, однако…

— …что вчера я отнесся к ней, скажем так, не лучшим образом, — послышался спокойный голос у них за спиной.

Они повернулись к двери — Байлей резко, Старик не торопясь. Девушка положила свое оружие на стол и подошла к ним.

— Бруль-посланник, я не ослышалась? — проговорила она. — Скажи сам, отец, думал ли ты, что услышишь из уст этого мальчишки подтверждение некоторым своим догадкам? Да Бруль и вправду сошел с ума!

— Что случилось? — спросил Старик, пропустив ее слова мимо ушей. — Подойди.

Он осмотрел ее голову. Только теперь Байлей заметил, что волосы на затылке девушки слиплись от засохшей крови.

— Споткнулась, — с неопределенной гримасой объяснила она. — О камень.

— Не болтай глупостей! — побранил ее по-громбелардски Старик. — Ты могла бы появляться здесь и почаще… — напомнил он. — Кто разбил тебе голову? Ведь не он же?

— Он совсем молокосос, отец, — ответила она на том же языке, поглядев на Байлея. — Он развел такой большой костер, что я сама пошла к нему, чтобы собственными глазами увидеть величайшего глупца в горах. Кто-то наговорил ему, будто в этих местах безопасно. И хорошо, что я поддалась любопытству… наверняка его уже не было бы в живых.

— Разбойники?

— Ну да. Большая редкость на полпути от Пасти, — язвительно буркнула девушка. — Я подралась с их предводителем, потом он увидел мой лук… Ну а когда он узнал меня… они ушли.

Она снова глянула на молодого человека. Тот смотрел по сторонам, не показывая виду, что разговор, ведущийся на чужом языке, ему сколько-нибудь неприятен.

— Я подслушивала под дверью, — без стеснения призналась она. — Вот так история!.. Если бы это говорил кто-то другой, я бы решила, что он либо выдумывает, либо сошел с ума. Но такой вот… дартанец? — Она рассмеялась своим чуть хрипловатым смехом. — История прямо из армектанской песни. Невероятно. И все-таки, может быть, я и поведу его в край.

Старик вопросительно посмотрел на нее.

— Первый раз встречаю человека, — пояснила девушка, — который идет в край действительно по серьезной причине. На самом деле даже неважно, действительно ли там его жена. Важно, что он ищет жену. Туда порой ходят за сокровищами, за славой, за смертью или просто по глупости… Но за женой? — Она покачала головой. — Мне уже приходилось играть роль проводницы, ты ведь знаешь. Сейчас мне опять не помешало бы немного золота. Да и цель благородная… — насмешливо, но скорее из принципа, заметила она.

— Цель благородная, да и парень вполне себе, — подытожил Старик. — Такие в горах не попадаются. Немного серебра тебе точно бы не помешало, да и мужчина тоже.

Она слегка покраснела, но не обиделась.

— Ну да, верно, — бесстыдно призналась она.

— Иди в Громб, армектанка, или в Бадор.

— Ну да… — пробормотала она. — Иди расслабься, Кара, а то в башке у тебя одни армектанские глупости… Но Кара не может пойти в город, поскольку у нее нет серебра, отец. Даже для того, чтобы просто напиться, а тем более — расслабиться.

— У меня тоже нет серебра, а то я бы тебе дал.

— Ну вот видишь, мне придется заработать. И столько, чтобы хватило для нас двоих, а то когда завтра у нас закончатся припасы, тебе придется есть свои книги, отец.

— Этот парень идет за смертью, — заметил Старик.

— Может быть, это неправда, что Бруль похитил его жену?

— Видишь ли, я знаю, что Бруль и в самом деле не так давно был в Армекте… Правда, сама идея, что он отправился туда за женщиной, полностью лишена смысла, — признал он. — Однако этот повод ничем не хуже других. Ничем не хуже других, дочка. Знаешь, когда Бруль до этого в последний раз был в Армекте? — спросил он, не ожидая ответа. — Тогда же, когда и я.

Она даже не пыталась спрашивать, сколько лет назад это могло быть. Наверняка еще до того, как она появилась на свет… Она нахмурилась, о чем-то сосредоточенно размышляя.

Старик ходил по пещере.

— Уже много лет, — сказал он, — меня мучит подозрение, что он сошел с ума… Сошел с ума! Шерер видел почти все возможное, но еще не видел безумия человека, принятого Полосами.

— А Мольдорн? — спросила она.

Старик усмехнулся.

— Это все сказка, выдумки… Старичок просто втюрился, и все.

— В посланницу.

Он раздраженно махнул рукой:

— Перестань, дочка. Слава-посланница действительно жила на свете, но никогда не имела такого значения, какое ей приписывают… Оставь эти сказки и дай мне подумать о Бруле.

Девушка вытащила из колчана стрелу и начала бездумно вертеть ее в руке. Когда молчание затянулось, она сказала:

— Ты говорил, отец, что должен еще раз идти в Дикий край. Ты хотел поговорить с Брулем.

— Мне кажется, ты к чему-то клонишь?

— Ты посланник, отец, — сказала она, продолжая играть стрелой. — Если бы ты…

— Я был посланником, дочка. Был, но теперь уже нет.

— Но ты говорил, что должен идти в край еще раз… Может быть, сейчас?

Старик неожиданно улыбнулся.

— Может быть, и сейчас, — насмешливо ответил он, но сразу же посерьезнел. — Но может быть, и когда-нибудь потом. Как ты себе это представляешь? Пойдем втроем, да? Ты поведешь через горы, а я через край? А потом скажем: вот здесь, парень, тебе предстоит погибнуть, вот здесь сидит Бруль. Так что быстро решай свои дела, ибо Дорлану и Брулю надо кое-что обсудить.

— Я не говорила, что мы войдем в край вместе с ним, — в замешательстве сказала девушка.

— Ты считаешь, что мы должны расстаться с этим парнем на границе края?

— Нет… не знаю… Я думала, что, может быть, ты мог бы поговорить с Брулем о той девушке… ну, об этой его жене.

Старик вздохнул.

— Похоже, Бруль и впрямь сошел с ума. О чем мне разговаривать с этим безумцем? Представь себе только — величайший из ныне живущих мудрецов Шерни едет в Армект, чтобы похитить какую-то девушку!

— Величайший — ты, отец, — быстро сказала она.

— Был! — ответил он, на этот раз рассерженно. — Был! Мне пришлось отступиться от Шерни, и ты прекрасно знаешь почему!

Она прикусила губу и быстро отвернулась.

— Да, знаю.

— Прости меня, дочка, — сказал Старик значительно мягче, касаясь ее щеки. — Мне не следовало так говорить… Но вот очередное доказательство того, что я не тот, кем был когда-то.

Наступила тишина. Охотница забавлялась стрелой, Старик наблюдал за молчавшим дартанцем. Словно почувствовав это, Байлей на мгновение поднял взгляд. Старый мудрец увидел серьезные, сосредоточенные глаза молодого человека, который знал, что говорят о нем, хотя и не понимал слов. Однако в этих глазах было что-то еще: давно принятое, непоколебимое решение. Этот человек искал проводницу и нуждался в помощи — но было очевидно, что, не найдя ни того ни другого, он все равно пойдет своей дорогой, чтобы совершить то, на что решился. Ему было безразлично, сколь странно и невероятно выглядят причины, но которым он отправился в свое путешествие.

— Странная судьба прислала сюда этого парня, — все так же по-громбелардски сказал Старик. — Я не верю в предназначение, но верю в счастливые случайности… Конечно же, ты права, Кара: если я собираюсь идти в Ромого-Коор — то теперь или никогда. Если можно решить два дела вместо одного, то так и следует поступить. Ты и в самом деле хочешь вести его через горы? Этого мальчика? Я для этого уже слишком стар и скажу прямо, что сам нуждаюсь в проводнице или, скорее, опекунше. Ибо мне даже не столько нужен тот, кто покажет дорогу, сколько дружеская рука помощи, готовая тащить по бездорожьям мои старые кости. Ты отведешь меня в край, дочка? Я уже давно хотел об этом попросить, но ты всегда была настолько занята…

— Ты ведь шутишь надо мной, отец? — спросила она.

— Вовсе нет.

— Но ведь… никакой ты тогда не мудрец, только… — со злостью сказала девушка. — Почему ты не говорил мне? Чем таким я была занята?

— Жизнью, дочка, самой жизнью. В моем возрасте дела молодых видятся совсем иначе. Твои бесцельные прогулки по горам, возможно, во сто крат важнее всех путешествий старых дедов…

— Нет, я не стану этого слушать, — отрезала она. — Скажи этому дартанцу, что он нашел проводницу и получил союзника, стоящего столько же, сколько все имперские легионы, вместе взятые.

Он усмехнулся себе под нос и, посмотрев на Байлея, неожиданно обратился к нему по-дартански:

— Мы пойдем с тобой, сын мой.

Молодой человек вздрогнул — и поднял неожиданно прояснившееся лицо, не пытаясь скрыть радости, которую доставило ему звучание родного языка. Однако до него тут же дошел смысл сказанного — и он явно смутился, поскольку подумал, что хозяин, вероятно, плохо знает дартанский и просто оговорился.

Старик улыбнулся, видя его растерянность, и продолжил:

— Завтра нас ждет тяжелая работа. Нужно будет спрятать мои книги и записи. Все то имущество, которое так тебя удивило. Здесь есть надежное место.

Сомнения рассеялись — и теперь Байлей, не зная, о чем до того говорили те двое, с изумлением смотрел на людей, которые внезапно приняли решение бросить все свои дела и занятия, чтобы отправиться в опасное путешествие с человеком, которого совершенно не знают.

— Не… не понимаю, — сказал он. Он хотел заговорить с проводницей об оплате, но инстинктивно почувствовал, что сейчас не время. — Значит, вы хотите, вот так просто, бросить все и идти со мной? Вам-то это зачем? Ради Шерни! Зачем вы это делаете?

Девушка пожала плечами, видимо, полагая, что столь пустячные вопросы не заслуживают ответа. Старик же неожиданно улыбнулся и сказал:

— Бросить все, говоришь? Что бросить, мой юный друг? Эти книги? Подождут! Моя свобода состоит в том, что в любой момент я могу идти хоть в Кирлан, чтобы купить себе гусиное перо. Кроме этой свободы, у меня, собственно, ничего больше нет. Я возьму ее с собой, сын мой. Возьму с собой.

Лучница жестом дала понять, что сама сказала бы в точности то же самое.

— Кроме того, и даже прежде всего, я знаю человека, о котором ты говорил. Бруль-посланник, гм… — добавил, уже не столь беспечно, Старик. — Возможно, у меня есть что ему сказать…

5

Гольд узнавал новую правду о людях. Прежде всего ему стало ясно, насколько легко обмануть того, кто хочет быть обманут. Ее благородие А. Б. Д. Лейна, женщина ветреная и праздная, но все же вполне здравая рассудком, принимала на веру очевидный бред. Он рассказывал ей столь надуманные и глупые истории, что не смог бы их даже запомнить, и потому каждый день спотыкался на какой-нибудь мелкой лжи — которой тем не менее легко находилось объяснение, поскольку его подсказывала сама Лейна. Он вез с собой женщину, которая переносила многочисленные тяготы, протестуя и жалуясь лишь в той степени, какой этого требовала отыгрываемая роль. Гольд начал всерьез задумываться, смогут ли громбелардские горы отрезвить дартанку и помочь ей сойти с небес на землю.

Сразу же по пересечении границы Второй провинции они встретились с ожидавшим их отрядом легионеров — и сотник постепенно перестал притворяться влюбленным похитителем. Притворство это настолько его утомило, что еще немного, и он напился бы от радости: в окружении тридцати подчиненных ему уже незачем было врать, и он мог тащить Лейну дальше хотя бы и силой. Его не волновало, что подумает дартанка, он надеялся, что после встречи с братом она переменит свои взгляды на это несчастное похищение и саму личность похитителя. Он вовсе не хотел обращаться с ней дурно, даже наоборот… Однако он вынужден был расстаться со сладостной историей о похищении прекрасной девицы из-за ее красоты — расстаться или сойти с ума.

И он с ней расстался.

Старый как мир постоялый двор на перевале Стервятников не отличался особыми удобствами. Комнат для ночлега было две — одна маленькая, для очень важных (и очень состоятельных) гостей, вторая большая, для обычных путников, которым в качестве постели приходилось довольствоваться большой охапкой соломы. Гольд снял для Лейны маленькую комнату и заплатил вперед. Сумма была впечатляющей; гвардеец, проводив девушку, с нескрываемым любопытством разглядывал обстановку комнаты. Он уже не в первый раз гостил в старом «Покорителе» (ибо так по каким-то причинам назывался постоялый двор на перевале), но ни разу до сих пор там не ночевал, обычно только ел, а иногда лишь пил пиво.

— Я человек небогатый, — сказал он, окидывая взглядом скромную (хотя, следует признать, довольно чистую и опрятную) обстановку комнаты. — Может, тебя это и не слишком развеселит, но я рад, что это последние мои расходы. Возможно, мысль о переходе через Тяжелые горы повергнет тебя в ужас, но я испытываю лишь облегчение. Настоящие разбойники сидят вовсе не в горах. Они сидят на собственных постоялых дворах и безнаказанно грабят путников.

Шутки не слишком ему удавались.

Девушка без тени улыбки подошла к кровати, села и прикусила губу, пристально вглядываясь в лицо офицера. Гольд только теперь заметил, что похищенная уже довольно давно выглядит исключительно спокойной, подавленной и молчаливой.

— Я хочу вернуться в Дартан, — вздохнув, проговорила она.

К столь явно выраженному требованию он оказался не готов.

— Не знаю, ваше благородие, — продолжала она, — доставит ли тебе удовольствие, если я признаюсь, что ты излечил меня от иллюзий. Нет, не от иллюзий. Ты излечил меня, ваше благородие, от глупости. Наверное, мне следовало бы тебя за это возненавидеть, но… похоже, я предпочла бы тебя поблагодарить.

Так она с ним еще ни разу не говорила.

— Не знаю, к чему мне следует взывать, — продолжала она. — К солдатской чести? К мужской гордости? Или, может быть, к благосклонности, ибо мне кажется, господин, что ты ко мне благосклонен, хотя и стараешься этого не показывать… Я хочу вернуться в Дартан. Я не в обиде на тебя ни за то, что ты меня похитил, ни за то, что ты меня обманул. Я очень многому научилась… но теперь я просто хочу вернуться домой.

— Я привез тебя сюда не затем, чтобы… — хрипло начал он и откашлялся. — Я привез тебя не затем, чтобы теперь отвезти обратно. Начнем сначала? Ну тогда повторю то, что уже столько раз говорил: возле границы Дурного края есть небольшой форпост Громбелардского легиона, где нас будет ждать твой брат…

— Ладно, — прервала она его. — Я верю, что все так, как ты говоришь, ваше благородие. Но я хочу вернуться домой.

Он беспомощно развел руками.

— Что мне сделать, чтобы ты наконец мне поверила? Байлей…

— Я верю! — снова перебила она его, на этот раз более резко. — Байлей нисколько меня не волнует, вернее, волнует постольку-поскольку. Это мой брат. Взрослый брат, глупый брат, нелояльный брат. С этим человеком трудно выдержать даже час, он не дартанец и не армектанец… неизвестно кто и неизвестно что. Он всегда таким был, а Илара окончательно его изменила. Я говорила, что так будет! Я предупреждала его, чтобы он не связывался с этой армектанской… Он никогда меня не слушал, может, он меня и любил, но всегда считал праздной и глупой. Теперь он получил то, чего заслуживал. Хочешь меня к нему отвезти? Прекрасно! Я сделаю все, что в моих силах, чтобы укрепить его в убеждении, что он поступает правильно, что он должен ехать в этот Дурной край. Я дам ему такой совет хотя бы только для того, чтобы отомстить тебе. Он все равно поступит по-своему, ибо никогда еще никого не послушался и уж наверняка не станет слушать меня. А теперь, ваше благородие, позволь мне вернуться в Дартан.

— Твой брат и в самом деле…

Она перебила его в третий раз:

— Да, мой брат и в самом деле меня нисколько не волнует. Меня волнуешь ты, сотник Громбелардской гвардии. Берегись, чтобы у меня не нашлось повода тебе отомстить! Отправь меня домой, и я забуду обо всем, что случилось. Или тащи меня дальше, но не поворачивайся спиной и не спи, ибо я тебя убью при первой же возможности. И за это у меня даже волос с головы не упадет, поскольку для каждого суда, да и вообще для каждого жителя империи, ты всего лишь грязный похититель!

Гольд почувствовал, как его охватывает ярость. Однако тут же он отчетливо осознал, что она приперла его к стене. Собственно… что он мог ей ответить?

Он прошелся по комнате взад и вперед. Один короткий разговор — и стала ясна истинная сущность его предприятия. Это было безумие, глупость. Под его началом было тридцать человек, с которыми он мог отправиться на помощь Байлею. Лейна же была лишь бесполезным грузом.

— Ты никуда не поедешь, — сказал он.

— Почему? — сухо спросила она.

Он посмотрел на нее и неожиданно отвернулся к двери, чувствуя, что еще немного, и он расскажет ей обо всем… О странной прихоти судьбы, повелевшей ему ехать в Роллайну, хотя он был убежден, что он едет напрасно, лишь затем, чтобы сказать себе, что он сделал все, что мог. О прихоти судьбы, благодаря которой он встретил там женщину, совершенно непохожую на его умершую жену, с совершенно другими жестами, другими глазами, другим лицом и другой улыбкой… О нет, та, измученная лихорадкой и исхудавшая, уже вообще не улыбалась, а на жесты у нее не оставалось сил… Но все дело было именно в том, что эта полная жизни, молодая пышноволосая дартанская красавица вопреки всему напоминала ему девушку, с которой он познакомился двадцать лет назад. Он уже думал, что молодых, полных жизни женщин просто не существует.

— Ты никуда не поедешь, — не оборачиваясь, повторил Гольд. Он уже хотел выйти, но задержался в дверях, собираясь что-то добавить…

Она не шутила. Та же самая судьба, по прихоти которой он до сих пор делал одни лишь глупости, теперь подарила ему жизнь или, по крайней мере, уберегла от серьезной раны. Повернувшись, он увидел дартанку в то мгновение, когда она намеревалась нанести ему удар в спину. Он инстинктивно схватил ее за руку, державшую нож; некоторое время они боролись, пока он не вырвал у нее оружие и не оттолкнул девушку так, что она с криком отлетела к стене. Ошеломленный, он замахнулся на нее, и тогда, в отчаянии и ярости, она плюнула ему в лицо.

Он опустил руку и медленно вытер слюну.

— Ты перестаралась, — пробормотал он. — Надо бы прислать сюда кого-нибудь, чтобы поучил тебя уму-разуму…

— Защити меня, господин, — со слезами на глазах проговорила она. — Защити, прошу…

Сотник обернулся к двери. Там стоял один из его десятников.

— Иди отсюда, сынок.

— Я принес вьюки, сотник, — сказал солдат. — И случайно увидел, как мой командир угрожает ножом женщине. Ходят слухи, ваше благородие, что тебя похитили? — спросил он через плечо офицера.

— Ты лезешь не в свое дело, Рбаль, — сказал Гольд, усилием воли сохраняя спокойствие.

— Не в первый раз. И не в последний.

Лейна, не скрывая текущих по лицу слез, лихорадочно размышляла, что означает этот странный разговор. Она не слишком разбиралась в армейских порядках, однако понимала, что обмен фразами, свидетелем которому она стала, имеет мало общего с военным уставом. Рбаль — она слышала это имя от солдат Гольда. Десятника же она с легкостью узнала — несомненно, самый младший член отряда, мальчишка, почти ребенок… Почему он позволял себе столь многое по отношению к строгому, не знающему шуток командиру? Это обязательно следовало выяснить.

— Возвращайся на службу, Рбаль, — приказал сотник.

— Я и так на службе, — язвительно ответил солдат. — Ты только что приказал мне, господин, принести сюда вьюки и оказать всяческую помощь ее благородию. Тебе требуется какая-нибудь помощь, госпожа?

— Да, да! — поспешно ответила Лейна, вытирая ладонью слезы. — Да, останься, господин, мне очень нужна помощь… — лихорадочно заговорила она.

— Никакая помощь не потребуется, — решительно заявил Гольд.

— Я буду кричать, — угрожающе, но снова со слезами, предупредила она. — Я буду орать так, что меня услышат даже в Дартане. Ну, гвардеец? Ударь меня, свяжи и заткни кляпом рот!

Гольд направил на нее палец, собирался было что-то сказать, но неожиданно лишь пожал плечами и шагнул к двери. Протянув руку, он отдал нож десятнику.

— Не знаю, у кого она его украла, но не поворачивайся к ней спиной. А если станет орать — начинай орать вместе с ней.

С этими словами он вышел.

Она убила бы Гольда не колеблясь, если бы только могла. Однако сама она сделать это была не в состоянии, и потому ей нужен был Рбаль. Нет, она вовсе не собиралась склонять его к убийству из-за угла — подобное было просто невозможно, или, может быть, возможно, но не в таких условиях. Будь у нее достаточно времени — кто знает?.. Но времени у нее не было, и потому она хотела бежать, воспользовавшись помощью молодого десятника.

Сперва она с ним просто забавлялась, не имея иных развлечений. С громбелардскими легионерами невозможно было разговаривать — в ее глазах они были лишь бандой разбойников в мундирах. Заместитель Гольда, подсотник К. П. Даганадан, походил на медведя, с такими же манерами и столь же неразговорчивый — об остальном и говорить не стоило. Вот только Рбаль… Десятник был родом из семьи с солдатскими традициями и, по общему мнению, считался хорошим легионером; похоже, он уже успел совершить не один достойный похвалы поступок. Но ему было всего восемнадцать, и под ее взглядом он краснел, словно девица. Что ж, может, он и впрямь был отменным рубакой и прекрасным командиром, но во всем остальном выглядел воплощением полнейшей наивности. Она не знала, что об этом думать… Похоже, он влюбился в нее без ума!

Лейна, рожденная, воспитанная и живущая в лишенной каких-либо моральных устоев Роллайне, с трудом могла поверить, что такие вообще существуют. Пламенные порывы юношеской любви она считала поэтическим мифом; армектанские и дартанские песни полны были подобных рыцарских, патетических и возвышенных повествований о любви с первого взгляда. Но неужели такое могло случиться на самом деле?

Постепенно она убеждалась — да, могло. Этот парень никогда прежде не видел такой женщины… И никогда прежде такая женщина не проявляла к нему интереса.

Она размышляла обо всем этом, путешествуя верхом через громбелардские горы. Монотонная поступь коня утомляла ее; когда непрестанный дождь усилился, она поправила на плечах промокшую накидку. Не в силах привыкнуть к местной погоде, она постоянно мерзла. Не помогали плащи, капюшоны — дождь проникал повсюду. Оглядываясь вокруг, она видела, что солдаты вообще не обращают на дождь никакого внимания — как будто он для них вообще не существовал; они не видели его и не ощущали. Не видели они и ее тяжелых от влаги волос, постоянной дрожи и стучащих зубов.

Они ехали через все более дикие края. Дорога была не более чем узкой полоской густой грязи, в которую лошади проваливались по колено. Из услышанных разговоров она поняла, что скоро они съедут с тракта, а еще чуть погодя оставят коней и пойдут пешком. Это пугало ее больше всего. Пешком… А вокруг горы. Горы. Горы, горы…

Если бежать — то сейчас же.

Ее начала бить дрожь — было очень холодно. В то же мгновение кто-то подал ей плащ. Сухой…

— Возьми, госпожа… — несмело проговорил молодой десятник.

Она поблагодарила грустной улыбкой, сбросила накидку и закуталась в подаренный плащ.

— Далеко еще? — спросила она.

— До чего, госпожа?

— Ну… до того места, куда мы едем.

Парень смутился, словно это он был во всем виноват — в том, что ее увезли из дома, и в том, что идет дождь. Она вдруг поняла, что десятник ее боится; это уже не был тот юный смельчак, который дерзко возражал командиру! Как может такое быть, чтобы в одном теле обитали два столь разных существа?

— Вскоре мы свернем с тракта, а потом через горы, — почти извиняющимся тоном сказал он.

Она поняла, что он не хочет говорить прямо, сколь долгий путь им еще предстоит, и застонала.

— Я этого не выдержу, — тихо, упавшим голосом сказала она. — Как тут можно жить? Здесь есть какие-нибудь людские поселения?

— Здесь? Нет… В лучшем случае какие-нибудь логова разбойников.

— Их уже здесь можно встретить? — Она перепугалась не на шутку.

Рбаль понял, что сморозил глупость.

— Нечасто, — сказал он, но врать ему все же не хотелось. — Это Узкие горы, сюда иногда забредают небольшие банды. Собственно, с Узких гор начинается настоящий Громбелард. Но мы не поедем по хорошо известному тракту в Рикс, Бадор и Громб, но спустимся до самого подножия Тяжелых гор и пойдем вдоль их южных склонов, а потом, когда они преградят нам путь, — через них, до самого Дурного края. Там уже редко можно встретить разбойников.

— Я думала, что больше всего разбойников именно в Тяжелых горах, — вымученно сказала Лейна.

— Это правда. Но только в окрестностях Бадора, Громба и Рахгара.

— Ведь Громб — это ваша столица.

Сперва Рбаль не понял — возможно, потому, что кинен был лишь скелетом армектанского языка, он облегчал общение на самые простые темы, но для более сложных разговоров не слишком годился.

— Да, столица Громбеларда, — кивнул он.

— Но ты говоришь, господин, что там разбойники?

— В окрестностях Громба, на территории округа, но в самом Громбе — нет… Хотя говорят разное. — Он неожиданно нахмурился.

Она снова подумала о том, что оказалась в диком краю, у стен столицы которого орудовали банды грабителей и убийц, а обеспечивавший порядок солдат признавался, что и на улицах порой бывает опасно.

— Где я? — прошептала она.

— Ты что-то спросила, госпожа?

— Я боюсь, — сказала она громче.

— Чего, госпожа? Разбойников? Зря я об этом говорил… — Он смутился. — Ты среди солдат, ваше благородие, тебе ничто не угрожает.

— Знаю. Но все равно боюсь. Ты меня наверняка за это презираешь, но я не такая отважная, как ваши девушки…

Он онемел от изумления.

— Я тебя презираю, госпожа? Я?

— Даже если не ты, господин, то другие…

— Кто, скажи, ваше благородие? Кто из них?

— Лейна, — застенчиво поправила она. — Так меня зовут… Я не хочу, чтобы ты называл меня «ваше благородие».

Она протянула руку и, наклонившись в седле, коснулась его колена.

— Лейна, Рбаль. Хорошо? Пожалуйста.

— Я не могу, госпожа…

— Пожалуйста… У меня здесь больше никого нет, кроме тебя, Рбаль…

Парень замер, чувствуя мягкое прикосновение изящных пальцев. Он сглотнул слюну. Их глаза на мгновение встретились. Ее ладонь все еще гладила жесткую и мокрую от дождя ткань, обтягивавшую его бедро.

Он посмотрел на нее и увидел, что глаза девушки снова увлажнились. Он сделал движение, словно хотел схватить ее за руку и поцеловать, но в последний момент сдержался и лишь кивнул, покраснев.

Лейна за свою жизнь повидала немало мужчин, но столь далеко зашедшая, почти девичья стыдливость была ей незнакома. Честно говоря, ей приходилось прилагать немалые усилия, чтобы играть свою роль. Она бы предпочла, если бы на месте Рбаля был какой-нибудь покоритель женских сердец из Роллайны; за свою жизнь ей приходилось водить за нос десятки таких. Но никуда не денешься, ей придется использовать в своих целях мальчишку, который без раздумий и колебаний считал каждую слезинку в ее глазах знаком отчаяния, каждую гримасу на лице — проявлением страха, а нахмуренные брови — боли. По мере того как ее лицо приобретало все более плаксивое выражение, она каждый раз вздрагивала при мысли о том, что может перегнуть палку или же легионер неожиданно выпрямится, улыбнется и скажет: «Слово даю, малышка, что я развлекся на славу».

Ничего такого, однако, не случилось. И дартанка постепенно начала верить, что ей и вправду попал в руки алмаз, из которого она сумеет сделать орудие, способное рассечь даже столь закаленное железо, из которого был выкован Гольд.

Местность стала более пересеченной, темп марша замедлился. Рядом ехать уже не получалось, коням приходилось идти один за другим. Солдаты спереди и сзади затянули какую-то грустную песню. Лейна, которой ничего больше не оставалось, слушала непонятные громбелардские слова. Она вынуждена была признать, что горловой язык этого края звучал намного красивее, когда слова сопровождались мелодией.

6

Байлей протер заспанные глаза и сел на постели, устроенной прямо на полу. Он посмотрел в окно. Был уже день.

Какое-то время он пытался привести мысли в порядок; когда он проснулся, ему показалось, будто все его воспоминания — это лишь сон…

Но нет.

Он с удивлением заметил, что в пещере пусто. Хозяин и Охотница наверняка уже встали. Почему они его не разбудили?

Он еще немного полежал, потом встал, подтянул пояс и надел рубашку. Сунув ноги в сапоги, протянул руку к мечу. Похоже, он все-таки полюбил это оружие.

Гольд не верил, что дартанец может иметь хоть какое-то представление о мече. «А, турниры!» — сочувственно говорил он. Байлей уверял его, что брал уроки у человека, который считался мастером своего дела (он деликатно не упоминал при бедном сотнике о том, что вполне мог позволить себе привезти этого мастера из Армекта и что мог бы купить себе тысячу таких учителей). Когда дело дошло до проверки в деле, Гольд был искренне изумлен и обрадован. «Во имя всех Полос Шерни, ты и вправду не можешь ничему от меня научиться! — откровенно сказал он. — У меня во всем гарнизоне лишь два человека владеют мечом лучше меня, но я сомневаюсь, что они могли бы дать тебе какие-нибудь ценные советы… Однако не потеряй своих способностей. Каждое утро посвящай немного времени упражнениям с оружием, пусть даже твоим противником будет лишь воздух. И не будь чересчур уверен в собственных силах. Одно дело — размахивать мечом, а совсем другое — рубить им человека». Эти слова запали глубоко в душу дартанца. Он не был уверен в собственных силах и упражнялся ежедневно. Особенно если учесть, что год назад то же самое советовал ему армектанский учитель.

Тряхнув головой, Байлей вытащил клинок из ножен. Лезвие ярко блестело. Он положил ножны на стол, возле снятых вчера доспехов, и вышел на двор. Зажмурившись от яркого дневного света, мгновение спустя он заметил девушку и хотел отступить назад, но было уже поздно.

Она как раз выходила из ручья. Приветственно махнув рукой, она направилась в его сторону. По мере того как она приближалась, он все отчетливее видел густые, стянутые широкой полосой кожи волосы, мокрые от холодной воды плечи, маленькие, смешно торчащие в стороны груди, сильные бедра и неправильной формы черное пятно внизу живота. Пружинистые мышцы играли под загорелой кожей; при их виде он даже вздрогнул. Пожалуй, немногие мужчины могли похвастаться подобной мускулатурой.

Она остановилась, выжимая волосы и насмешливо глядя на него. Он отвернулся и пробормотал какие-то извинения, чувствуя себя неловко и глупо.

— Что за мужчина, который боится вида голой женщины? — усмехнулась девушка. — Уже столько лет бегаю по этому краю и все время забываю, что тут следует купаться в куртке и юбке. Я тебе нравлюсь, дартанский рыцарь?

Она приподнялась на цыпочки, подняла руки и повернулась кругом, демонстрируя себя со всех сторон. Он невольно бросил взгляд на ее округлый, тугой, как у лошади, зад.

— Ты нанял проводницу, так что тебе стоит внимательно рассмотреть то, что ты нанял. Нравится тебе проводница? А по горам водить я тоже умею.

— Каренира!

Она быстро обернулась. Подошедший Старик укоризненно покачал головой.

— Не думал, что ты настолько глупа, — сердито сказал он. — Глупа. И пустоголова.

Кровь ударила ей в лицо.

— Чего ты от меня хочешь?..

Он не моргая смотрел на нее. Внезапно она потупила взор.

— Прости, отец. И ты тоже, дартанец.

Она быстро прошла мимо Байлея и скрылась в дверях.

— Не сердись на нее, — негромко сказал Старик. — Она вовсе не глупа. Но действительно, в голове у нее пусто.

— Ничего ведь не случилось… — пробормотал Байлей. — Она… довольно красива.

— Ты ведь уже сыт по горло всяческими армектанскими чудачествами.

— Она армектанка?

Старик сделал едва заметный жест, который, видимо, должен был означать «А ты как думаешь?». Ибо армектанское происхождение невысокой, черноволосой и смуглой Охотницы было и в самом деле прямо-таки на ней написано.

— Но не будем об этом, — сказал Старик. — Это ее дело, если захочет — сама расскажет о себе больше.

Он сменил тему.

— Меч?

Байлей удивленно посмотрел на оружие, которое держал в руке, потом слегка улыбнулся.

— Да, господин, я знаю, о чем ты думаешь… Похоже, я полюбил его. Но несмотря на это, я не собираюсь ходить с оружием в своем собственном городе, в собственном доме. Сейчас — другое дело. Мой друг наказал мне, чтобы в горах оружие всегда было у меня под рукой.

— Он дал тебе очень хороший совет. Кто этот твой друг, кто-то из местных?

— Офицер Громбелардской гвардии. — Байлей оперся о стену. — Прости, ваше благородие, но я хочу удостовериться, не слишком ли я вчера устал… Мы отправляемся вместе? Все трое?

Старик рассмеялся.

— Именно потому вы проиграли войну, — слегка язвительно сказал он. — Вовсе не из-за того, что вам не хватило отваги.

— Войну?

— Войну с Армектом. Вы проиграли ее, поскольку ни один дартанец чистой крови не в состоянии был встать и просто выйти из дома. У вас всегда находятся какие-то дела, которые нужно сделать, прежде чем можно будет наконец отправиться в путь. Дартанские рыцари целыми месяцами собирались на войну с Армектом, хотя король призывал их немедленно встать в строй. Король, впрочем, тоже никуда не отправился.

— Король был стар, очень стар, — возразил Байлей. — Он был мудр и отважен, но, к сожалению, немощен. Рыцари отправились на битву под предводительством его сына — который не был даже тенью своего отца.

Старик не скрывал своего удивления.

— Кто ты, ваше благородие? Откуда столь обширные знания? В то время, когда никто не помнит самых важных исторических событий! Самых важных! Дартанец, знающий историю, — непостижимо!

— Это легко объяснить, — ответил Байлей. — Мои предки много веков назад сыграли весьма значительную роль в войне, о которой мы говорим. Я не знаю истории, знаю лишь деяния своего Дома.

— И родом ты, ваше благородие, из Дома…

Молодой человек вдруг понял, что хозяин горной пещеры до сих пор даже не знает его имени, не говоря уже о родовых инициалах.

— Прости меня, ваше благородие, — серьезно сказал он. — Меня зовут А. Б. Д. Байлей.

— Девин! — воскликнул Старик. — Мальчик мой! До сих пор я не верил в случайности и стечение обстоятельств, в прихоть судьбы! И вот — посреди Тяжелых гор ко мне является потомок А. Б. Девина! Ведь я не ошибся?

— Действительно, именно инициал его имени был добавлен к двум другим.

— Но, ваше высочество, ты же родом из одного из самых старых и знаменитых дартанских Домов?

— Не называй меня «высочеством», господин. Никто в Дартане уже не пользуется княжескими титулами — кроме хозяина Буковой Пустоши, чудака и оригинала. Впрочем, титулы эти дешево стоят, если учесть, что каждый второй рыцарь сразу же становился князем.

— Каждый второй рыцарь, но это не относится к твоим предкам, господин, ибо речь сейчас идет об истинных заслугах. Поговорим? — с необычным оживлением предложил Старик, беря молодого человека под локоть. — Знаешь, чем я здесь занимаюсь? Я историк, твоя же личность…

— Его личность, — перебила Охотница, стоя в открытых дверях, — сейчас принадлежит мне. Не позволяй, господин, превратить себя в подобие одной из книг нашего хозяина, — сказала она, обращаясь к Байлею. — Оставь его, отец, прошу тебя.

Она уже не была голой — одетая в чистую и аккуратную одежду, вероятно извлеченную из одного из бездонных ящиков в доме Старика. Она подняла короткий военный меч.

— Твой гость намеревался размять кости, я же воспользуюсь случаем и проверю, умею ли до сих пор махать этой штукой. Скрестишь со мной клинки, путник?

Байлей обрадовался.

— Это намного лучше, чем сражаться с воздухом.

— Ну тогда пойдем поищем какое-нибудь ровное место.

Байлей повернулся к хозяину, но тот лишь махнул рукой.

— Идите, идите! Все равно ты от меня не сбежишь, господин, успеем еще побеседовать.

Они пошли в сторону ручья. Девушка показала острием меча место на другом его берегу.

— Может, здесь?

Гвардейский меч, которым она пользовалась, был очень хорошим и надежным оружием — но создавалось оно, однако, в расчете на обычных солдат. Оружие Байлея, на добрых две ладони длиннее, относилось к тем временам, когда схватка на мечах не была одной лишь силовой рубкой. Однако Охотница знала, что делает, выбирая оружие гвардейцев. Байлей оказался не готов к столь сильному удару; еще немного, и меч выпал бы из его онемевшей руки. Отступив назад, он с немалым трудом парировал две последующих атаки. Здесь пригодился бы крепкий щит! Он принял на клинок еще два удара, мрачно думая о том, что лезвие его меча, каким бы прочным оно ни было, в итоге превратится в подобие зазубренной пилы, а у Старика вряд ли найдется точило…

Однако, по мере того как он защищался, к нему постепенно возвращалась уверенность в себе. Охотница нападала активно, но без особых хитростей. Все искусство заключалось в том, чтобы удержать клинок в руке. Эта женщина могла прикончить любого; Байлей нисколько не сомневался, что после десяти или двенадцати таких ударов любой ее противник остался бы безоружным. Следующий удар он пропустил, вместо того чтобы парировать, — и нападавшая едва не потеряла равновесие. Он многозначительно стукнул ее плашмя по плечу. Бросив на него уважительный взгляд, она атаковала еще раз… и приземлилась на четвереньки, когда он, быстро шагнув вперед, схватил ее левой рукой за запястье и потянул, используя инерцию от удара. Байлей сильно шлепнул ее плашмя по ягодицам.

— Ай! Как это у тебя получилось? — удивленно спросила она. Подняв меч, она встала, массируя зад и глядя на противника слегка исподлобья, но с уважением.

— Ты, госпожа, сильна как… кузнец, — сказал он. — Тебе не нужно наваливаться на меч всем телом, одной силы твоих рук хватит, чтобы разрубить противника пополам. Используй лишь ее, и тогда, даже если не попадешь, по крайней мере не потеряешь равновесия.

Он показал ей как. Она повторила.

— Очень хорошо, — оценил он.

Она взяла меч под мышку, а другую руку положила на бедро.

— Меня зовут Каренира, не называй меня «госпожа». Я в тебе не сразу разобралась, ваше благородие.

— Байлей, — поправил он. — Здесь Тяжелые горы, титулам же место в Роллайне.

Она рассмеялась.

— Хорошо, что я согласилась на роль проводницы. Путешествие может быть удачным.

Она снова взяла меч за рукоятку.

— Как это делается… Так?

— Именно так.

— Этому в легионе не учили.

— Ты была, госпо… была в легионе?

— Была. Давно.

7

Дождь шел не переставая. День за днем с неба сочилась отвратительная морось, к вечеру переходившая в дождь или ливень. Лейна не понимала, как такая масса воды не приводит к наводнениям, особенно если учесть, что скалистый грунт не впитывал влагу.

— Если бы такой дождь обрушился на равнины Армекта или Дартан, — объяснял ехавший рядом Рбаль, — было бы наводнение. Но здесь горы. Возникает просто множество ручейков, речек, озерков… Ручьи впадают в реки, реки — в Срединные Воды, или в Просторы, или в горные котловины, где образуются озера. В Тяжелых горах очень много озер. Я никогда не был в Дартане или Армекте, но те, кто был, говорят, что громбелардские горы выглядят совершенно иначе, чем другие горы Шерера.

— Не понимаю, как можно жить под таким дождем.

— Можно, госпожа. — Он по-прежнему обращался к ней так; ему до сих пор не хватало смелости, чтобы называть ее Лейной. — Можно его даже полюбить. Впрочем, дождь идет не все время. Летом только вечером, зимой — вечером и ночью. Но сейчас осень. А осенью и весной — сама видишь.

Словно в подтверждение его слов, дождь усилился. Лейна поправила капюшон.

— Думаю, около полудня мы сделаем большой привал, — сказал Рбаль. — Здесь недалеко есть пещеры, в которых я пару раз останавливался, чтобы разжечь огонь и высушить одежду. Сотник… он тоже их знает. Это очень интересное место. Неписаный закон запрещает там применять оружие. Бывает, что там сидят у одного костра солдат и разбойник, разбойник и купец, купец и пастух… Обычно в этих пещерах есть достаточный запас дров. Смотри, госпожа. — Он показал притороченную к седлу вязанку хвороста. — Каждый, кто туда едет, собирает по дороге топливо. Правда, дерево слишком влажное, чтобы разжечь из него костер, но когда оно высохнет, то пригодится другим… Благодаря этой традиции в пещерах всегда можно обогреться.

— И все соблюдают этот договор?

— Может, и нет. Наверное, не все. Но Громбелард — суровый край, госпожа. Люди здесь часто убивают друг друга, но, когда они этого не делают, самый большой их враг — горы и дождь. Без таких мест, как те пещеры, и без таких традиций жить здесь было бы попросту невозможно. Я сам видел в тех пещерах группу людей, которые почти наверняка были разбойниками. У них не было никакого желания возить с собой дрова, чтобы оставить их для других. Но их предводитель держал их на коротком поводке. Он был человеком разумным и дело свое знал.

— Солдаты и разбойники вместе, у одного костра? — не могла поверить она.

— Здесь Громбелард, госпожа.

— Десятники, ко мне! — прогремел впереди голос подсотника.

Рбаль обернулся.

— Бельгон! — крикнул он.

Молодой, худой солдат повернул коня и поравнялся с ними. Лейна окинула его внимательным взглядом. Лицо его не было незнакомым, она много раз видела этого человека в обществе Рбаля.

— Бельгон — мой лучший друг, — представил его Рбаль. — Он составит тебе, госпожа, компанию. Можешь положиться на него во всем так же, как на меня.

Он сжал круп лошади коленями и поспешил к голове отряда. Бельгон улыбнулся — неуверенно, но словно со скрытой иронией.

— Наверняка ты не захочешь со мной разговаривать, ваше благородие, — сказал он выразительным, приятным голосом. — В моих жилах нет чистой крови, как у Рбаля, так что к твоему миру я не принадлежу.

Она с трудом пересилила себя.

— Ты ошибаешься, солдат, — вежливо ответила она. — Разговор с легионером империи никого не может унизить. Кроме того, ты друг господина Рбаля, а это немало для меня значит.

— Догадываюсь, госпожа. Рбаль мне обо всем рассказал.

Она посмотрела на него из-под капюшона, не в силах скрыть удивления и беспокойства.

— Обо всем? Что это значит?

Он снова улыбнулся с едва скрываемой иронией.

— Видишь ли, ваше благородие, — сказал он, не ответив на вопрос, — десятник Рбаль, мой друг, это как бы… два человека в одном теле. Рбаль — прекрасный, не ведающий страха солдат и очень хороший командир, отважный смельчак, перед которым любому мужчине следует быть начеку. Но есть еще Рбаль-мальчишка, смертельно боящийся женщин, пугливый, влюбленный в тебя, ваше благородие… и не представляющий для тебя никакой ценности как любовник.

Она лишилась дара речи.

— Как ты смеешь… говорить такое… — наконец выдавила она;

— Смею, ваше благородие, — сказал он, уже не скрывая иронии, — ибо не боюсь женщин и даже твоих родовых инициалов. Смею, поскольку хочу услышать от тебя — зачем ты морочишь Рбалю голову?

Она молчала, с обидой и гневом на лице и страхом в душе. Бельгон был человеком наблюдательным и неглупым, а потому опасным.

— Ваше благородие, — сказал он, оглядываясь по сторонам, — я ведь не говорил, что собираюсь помешать твоим намерениям. Но я слишком мало знаю для того, чтобы встать на твою сторону.

— Намерениям? Встать на мою сторону? — презрительно спросила она. — Значит, хочешь встать рядом со мной? Госпожа А. Б. Д. Лейна и легионер… как там? Бельгон?

Солдат немного помолчал.

— Я не люблю сотника, — наконец сказал он. — Никто его не любит. Рбаль сказал мне, что тебя похитили, ваше благородие, из твоего собственного дома. Ты хочешь бежать? Мы можем тебе помочь.

Она не ответила.

— Это очень странная экспедиция, — продолжал он. — Никто не знает, куда ведет нас командир. Говорят, будто в Дурной край. Никто не хочет туда ехать. Оттуда не возвращаются. И потому я помогу тебе бежать, поскольку таким образом, возможно, удастся помешать планам сотника.

— Тебя интересует только это?

— Меня интересует моя жизнь. Разве этого мало? Я не хочу ехать в Дурной край.

Она задумалась, хмуря брови. Вскоре вернулся Рбаль.

— С этого момента маршируем военным строем, — неохотно сказал он. — Твоя тройка, Бельгон, сегодня идет в арьергарде, остальные две тройки из нашей десятки идут в передовое охранение. Под моим началом.

Он умоляюще посмотрел на Лейну.

— Ты ведь простишь меня, правда, госпожа?

Слишком возбужденная разговором с Бельгоном, она сумела лишь кивнуть.

— Езжай, — добавила она. — И возвращайся скорее.

Бельгон криво усмехнулся.

— Ну что, как ты думаешь? — спросил Гольд, оглядываясь через плечо на едущий отряд.

Медлительный и флегматичный Даганадан долго качал головой.

— Не знаю, — наконец проворчал он. — Все равно. Ты сам хотел командовать такой экспедицией. Твоя идея. Твое дело.

Гольд кивнул. Это было правдой. Путешествие к границам Дурного края действительно было его идеей. Надтысячник Р. В. Амбеген, старый комендант Громбелардского легиона в Громбе, отнюдь не скрывал, что в его глазах подобное предприятие обладает всеми признаками неумной авантюры. «Зачем? — спрашивал он. — Зачем тебе привлекать столичные силы, чтобы решить некие проблемы в округах Рикса и Бадора?» Гольд объяснял, что знает о разбойничьих убежищах у границы края, и представил поддельные доказательства И поддельных свидетелей… «Ладно, — сказал в конце концов Амбеген. — Ты опытный и ответственный офицер, придется отнестись к твоим доводам серьезно. Я согласен на эту экспедицию, вот распоряжения для комендантов Рикса и Бадора. Однако я не хочу, Гольд, чтобы ты считал меня глупцом, и потому скажу тебе с глазу на глаз: я полагаю, что у тебя там какие-то собственные делишки. И предупреждаю, что если люди погибнут зря, то я проведу детальное расследование. Это не твои солдаты, а императорские, и их задача — защищать интересы империи».

На том и порешили. Теперь Гольд напомнил о том уговоре своему заместителю.

— Однако… если мы отправимся с Байлеем в край… — настаивал он, желая услышать хоть что-нибудь в свою поддержку.

Подсотник пожал плечами.

— Это твой друг, — сказал он. — Пока он жив — помогай ему. Погибнет — похорони.

Гольд вздохнул.

— Так я и хочу поступить. Но это Дурной край, Даг.

— А это — меч, Гольд. Только зачем нам та девушка? Его сестра? Ну и что? Надо было сразу. Самому. Жаль на нее времени. И денег. Может быть, она его и остановит. Но скорее всего, ничего не добьется.

В устах Даганадана пять слов подряд были целой речью. Гольд прикусил губу. Его друг и заместитель затронул больное место.

— Что случилось, то случилось, — сказал он. — Но теперь…

— Что теперь?

Гольд не знал.

— Ну а что мне делать? — взорвался он.

Нервно обернувшись в сторону солдат, он тут же понизил голос:

— Зря я ее сюда притащил. Но что мне теперь делать? Отправить ее обратно? Я должен свести ее с братом! Иначе она отдаст меня в руки чиновников Имперского трибунала, и знаешь, что со мной будет?

— И все-таки надо ее отправить. Только теперь это не так просто.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего.

Гольд рассердился.

— Говори прямо, что хотел! Если еще и мы начнем что-то утаивать друг от друга…

— Вот именно. Рбаль и его десятка. Оглянись.

Гольд обернулся, не торопясь, как бы от нечего делать. Среди свободно ехавших солдат он заметил группу из трех человек, ехавших рядом.

— И что с того?

— С чего? — спросил Даганадан. — Сколько времени прошло с тех пор, как ты приказал выдвинуть авангард и обеспечить тыл?

Рбаль был дисциплинированным. Да, горячая голова, авантюрист. Но хороший солдат. А теперь? Она обвела его вокруг пальца. За несколько дней.

Гольд задумался. Подсотник мог быть прав. Ему тоже не слишком нравилось, что дартанка строит глазки одному из солдат. Но как ему следовало на это реагировать?

— И что мне делать? Прогнать соперника? — с сарказмом спросил он.

Даганадан не понял иронии. Он всегда был непримиримым врагом женщин, как в рядах имперского легиона, так и вообще. Он ничего о них не знал и знать не хотел.

— Она была одна, — сказал он. — Потом стало двое. Теперь их трое, Гольд. Когда солдат перестает слушать командира — это плохо. Когда он вместо командира начинает слушать постороннего — это очень плохо, Гольд.

— Ты серьезно? Чего ты боишься?

— Назначь одну или две тройки, но не из десятки Рбаля. Пусть сопровождают ее до Дартана.

— Через пол-Громбеларда? Кроме того… нет, Даг. Она должна встретиться с Байлеем.

— Гольд. Она никуда не поедет. Рбаль не допустит. Или сбежит с ней. Посмотрим, что они замышляют.

Даганадан не умел шутить. Но сотник не мог поверить, что его заместитель и в самом деле чует некий заговор.

— Ты это серьезно?

— Что? Я не прав? Увидишь.

— А если она все-таки… поедет в Дартан?

— Значит, поедет. Будет ненавидеть тебя издалека. Пока не привезешь ее брата. Тогда она почувствует, что виновата. Если уж хочешь кого-то похитить, то лучше Байлея.

— Я потеряю друга.

— Но получишь женщину.

— Ты думаешь, что я… хочу ее получить?

Даганадан нахмурился и сказал нечто, потрясшее Гольда до глубины души. Может, его друг и не разбирался в женщинах, но в состоянии был заметить кое-что другое.

— Я знаю, Гольд, как тебе не хватает Эльвы. Нет ничего плохого в том, что через год после ее смерти… Ты одинок, я понимаю. И ты влюбился. Но сейчас — думай трезво. Ты не можешь лишить женщину свободы ради того, чтобы вернуться к жизни. Ты не можешь быть с ней. Здесь. Но можешь получить ее в Дартане.

Такого ливня они не видели уже давно. В десяти шагах трудно было разглядеть человека.

— Стой! Кто идет?

Из-за стены дождя вынырнул часовой, с плаща которого стекали струи воды. Рбаль дал знак своим людям спешиться и сам соскочил с коня.

— Из разведки! — крикнул он, превозмогая шум ливня. Часовой отдал честь и показал дорогу. Вскоре они уже были в сухой, теплой пещере. Горели два костра, возле них сидели полуголые солдаты, просушивая одежду. Рбаль огляделся в поисках командира; вместо него из темного закоулка пещеры появился подсотник.

— Патруль вернулся, — доложил десятник. — Ничего…

— Хорошо, — прервал его офицер. — Совещание, там. — Он показал пальцем. — Переодевайся в сухое, и явишься.

— Так точно, господин.

Даганадан ушел. Рбаль немного постоял, потом посмотрел по сторонам и, увидев Лейну неподалеку от сложенных на земле вещей, поспешно подошел к ней.

— Хорошо, что ты пришел, — сказала она, и он с удивлением увидел, что девушка плачет. — Никогда не уходи так надолго…

— Что случилось? — пробормотал он.

— Твой командир! — в отчаянии сказала она, не скрывая страха. — Похоже, он хочет куда-то меня отправить. Говорит, будто в Дартан, но я уверена, что нет.

— Он тебя отправляет?

— Так он сказал.

Она выглядела столь несчастной и беспомощной, что ему захотелось ее обнять, прижать к себе, целовать ее волосы и глаза… Он сглотнул слюну.

— Я узнаю, в чем дело, — пообещал он.

— Не оставляй меня одну.

— Я должен идти на совещание, госпожа. Прости меня.

Он повернулся и пошел в угол пещеры, на который показал ему Даганадан.

— А вот и десятник Рбаль, — сказал Гольд, увидев своего подчиненного. — Значит, все в сборе. Начнем.

Вечно чем-то недовольного сотника подчиненные не слишком любили — однако саркастичные замечания и язвительный тон в его голосе были для Рбаля чем-то совершенно новым. На мгновение взгляды его и командира пересеклись, и он впервые подумал о том, какие, собственно, проблемы у этого человека. Во что он ввязался? Какова истинная цель этого странного путешествия в Дурной край?

— Слушайте распоряжения командира отряда, — сказал Даганадан. — Во-первых — дисциплина. С сегодняшнего дня езда толпой заканчивается. Я хочу видеть нормальный походный строй, с десятниками во главе, в соответствии с уставом.

Приказ был принят к сведению.

— Второе: ее благородие А. Б. Д. Лейна незамедлительно должна вернуться в Дартан. В качестве сопровождения пойдет тройка из десятки Эгдеха, под командованием своего десятника. Выход на рассвете.

Рбаль вздрогнул.

— Вопросы есть?

— Разрешите обратиться, сотник? — спросил Рбаль.

Командир утвердительно кивнул.

— Прошу поручить это задание тройке из моей десятки и под моим командованием.

— Это невозможно. Твои арбалетчики нужны мне больше, чем топорники Эгдеха.

— Тогда прошу поручить мне командовать солдатами Эгдеха.

Гольд поднял брови.

— Не возражаю, если только Эгдех согласится. Однако мне кажется, что даже в этом случае тебе придется просить его солдат, чтобы они согласились пойти под твоим началом.

Рбаль сглотнул, уже зная, что проиграл. Он не был почетным гвардейцем, а Эгдех командовал гвардейской десяткой; его солдаты могли, но не обязаны были подчиняться десятнику обычных подразделений легиона. Чаще всего в таких случаях гвардейцы склонны были прислушаться к просьбе своего командира, но Гольд только что дал понять, что просить их об этом не станет.

— Эгдех, твои солдаты согласятся пойти под моим началом? — спросил Рбаль.

Лысый как колено десятник поморщился, даже не скрывая злорадной усмешки.

— Не знаю. Тебе придется их об этом спросить.

Рбаль уже не сомневался, что все было решено заранее. Эгдех и трое его солдат должны были куда-то отвезти Лейну. Неизвестно куда.

Отдав честь, он вышел из пещеры прямо под дождь, закрыл глаза и подставил лицо потокам воды. Он был спокоен — как всегда, когда ему бросали вызов.

Он уже знал, что будет делать, хотя и не знал как. Лейна ему доверяла. Он не собирался отдавать ее Эгдеху. Он вынужден был поставить на кон… собственно говоря, все. Свою военную карьеру. Может быть, даже жизнь…

Вернувшись в пещеру, он пошел прямо туда, где сидела дартанка.

— Что решили? — лихорадочно спросила она, вставая. — Ты весь промок… где ты был?

— Нигде. Утром тебя должны отвезти в Дартан, госпожа, — сказал он. — Командования сопровождением мне не доверили, хотя я об этом и просил.

Она тяжело оперлась о неровную стену за спиной. В мигающих отблесках горящего неподалеку костра он видел подавленность, грусть и страх на ее лице.

— Значит, так все и закончится, — прошептала она.

— Выход на рассвете. Ты можешь не спать этой ночью, ваше благородие?

— Зачем?

— Я приду к тебе и заберу тебя отсюда. Будь готова бежать в любой момент. Я отказываюсь выполнять приказы командира и дезертирую… — с кривой усмешкой сказал он. — А это может означать виселицу.

В его голосе не чувствовалось волнения, даже напротив. Он был в точности таким же, как тогда, когда вошел в комнату на постоялом дворе и потребовал объяснений от командира, угрожавшего ножом женщине.

— Твой командир — похититель! — страстно заговорила она. — Ни один суд не обвинит тебя за то, что ты помог бежать женщине, которую силой увезли из ее собственного дома. В Роллайне я… все там со мной считаются! Есть свидетели, что меня похитили. Мои слуги. Солдаты, охраняющие городские ворота. Одного из них я наверняка узнаю, я просила его о помощи, но он, видимо, решил, будто я шучу.

— Неважно, мы все равно убежим так или иначе, — все еще с легкой улыбкой сказал Рбаль. — Я отвезу тебя домой, госпожа. Бельгон нам поможет.

Неожиданно она быстро поцеловала его в губы, от чего он остолбенел и почти перепугался.

— Спасибо, — прошептала она и расплакалась.

8

Бруль-посланник был величайшим среди мудрецов Шерни.

Огромные, прикованные цепями к скале псы начали радостно лаять и заискивающе скулить при виде Илары. Она их очень любила, часто садилась на землю, окруженная подставленными для ласки головами и разинутыми пастями, чтобы рассказать обо всем, о чем ей хотелось. Когда они лизали ее руки и лицо, она со смехом изо всех сил защищалась от них, а они даже не чувствовали ударов маленьких кулачков. Псы были большие и могучие, ростом с теленка. Называли их, впрочем, басогами — медведями.

Однако порой, в порыве внезапной нежности, она прижимала свой курносый, чуть веснушчатый носик к огромному влажному носу одного из них, сжимала в ладонях большие стоячие уши и выворачивала их наизнанку, а псы уже привыкли к тому, что ей это нравится, и не дергали сердито головами. Даже Бруля удивляла любовь и привязанность, которую проявляли к ней эти кровожадные звери, не боявшиеся даже чудовищных стражей края. Наконец он решил, что подобная дружба с псами нежелательна. Она просила и умоляла, но он был непреклонен.

Она подошла еще ближе. Псы гремели тяжелыми цепями и чуть ли не выли от радости. Огромные лохматые хвосты ходили из стороны в сторону. Аркс, вожак своры, припадал к земле и скулил, словно маленький щенок. Она размахнулась Бичом и хлестнула по косматым бокам. Потом, не в силах вынести разумного, удивительно человеческого взгляда Аркса, с отчаянным криком ударила его прямо по носу. Потом била уже вслепую, зная, что ей ничто не угрожает — подаренный ей Брулем пугающий Брошенный Предмет не подпустил бы к ней никого и ничто.

Псы не бросились на нее, лишь скулили, пытаясь найти укрытие среди скал. Внезапно она заплакала, видя судороги, сотрясающие могучее тело Аркса. Пес лежал на боку и смотрел на нее угасающим взглядом. Его большая морда была рассечена бичом, от мокрого черного носа остались лишь кровавые ошметки. Она повернулась и, спотыкаясь, убежала, придерживая рукой явно видимый под одеждой округлившийся живот.

«Так надо, — плача, убеждала она себя. — Так надо».

Она была уверена, что поступила как надлежало, но осознание этого не помогало. Добежав до простиравшихся неподалеку руин замка, она оперлась спиной на остатки каменной стены, где дала волю слезам.

Потом она вошла в лабиринт больших, наполовину разрушенных коридоров и комнат. Простые деревянные башмаки глухо постукивали в такт маленьким, не слишком уверенным шагам.

В руинах безраздельно властвовали пыль и грязь. Огромные, испытывавшие уважение перед Бичом крысы поспешно прятались по углам.

Почувствовав головокружение, она оперлась о стену, прижав ладони к животу. Она прислонилась лбом к холодной стене, а потом подняла лицо к небу, видневшемуся сквозь дыру в провалившейся крыше. Образ избитых псов полностью улетучился из памяти, она думала о том, и только о том, что уже скоро…

О ребенке.

Слегка улыбнувшись, она присела, чтобы поднять выпавший из руки Бич. Потом встала и пошла дальше. Мрачный Предмет-Гееркото тащился за ней по каменному полу, словно длинный черный хвост. Возможно, это был единственный Брошенный Предмет, одним своим видом говоривший, для чего он лучше всего годится. Страшное оружие, но в Шерере рассказы о Биче считались легендой или, в лучшем случае, полуправдой. Возможно, во всем Ромого-Коор существовал лишь один такой Предмет…

Вскоре Илара оказалась в более обустроенной части старой крепости, где не было ни руин, ни грязи, и остановилась перед нужной дверью. Радостно блестевшие глаза чуть угасли, в них появилась напряженность. Она постучала.

— Входи!

Она вошла и закрыла за собой дверь. Взгляд ее долго блуждал среди груд книг, камней, звериных и человеческих костей, открытых и закрытых ящиков и тысяч разных бумаг, прежде чем наконец наткнулся на широкоплечую, прямую, несмотря на возраст, фигуру.

— Это ты, — сказал он своим сильным, слегка глуховатым голосом. — Ты сделала, как я велел?

Он всегда спрашивал, выполнила ли она его поручение, хотя прекрасно знал, что не выполнить его она не могла.

— Да, господин, — тихо ответила она. — Кажется… я убила Аркса.

— Плохо, очень жаль. Но ничего не поделаешь. Подойди.

Она чувствовала себя рядом с ним маленькой и беспомощной.

Он возвышался над ней, словно большая тяжелая скала над маленьким камешком. Она всегда приближалась к нему со страхом, хотя он никогда не делал ей ничего плохого. Напротив, он дал ей то, чего никто до сих пор дать не мог, — ребенка.

Она остановилась рядом с креслом, на котором он сидел. Он взял ее руку в свои большие ладони.

— Сядь мне на колени, — велел он.

Послушно и торопливо она исполнила его желание.

Он коснулся ее живота и мгновение как будто прислушивался. Потом сказал:

— Через десять или двенадцать дней ты родишь сына.

Она обняла его за шею.

Засмеявшись, он ласково почесал ей затылок.

— Ну хорошо, — сказал он, — я тоже рад, кто знает, может быть, даже больше, чем ты.

— Нет, — уверенно ответила она. — Не больше.

Он снова рассмеялся.

— Я немного побуду с тобой? — спросила она.

— Ведь тебе скучно смотреть, как я работаю?

— Будешь работать?

— Да.

— Тогда я лучше пойду, — слегка обиженно сказала она. Она встала и побежала к двери.

— Медленнее! — крикнул он, провожая взглядом ее невысокую, стройную, несмотря на беременность, фигурку. Он улыбнулся, но, когда она ушла, погрузился в задумчивость.

Оставалось меньше двух недель…

Каким будет этот ребенок? Его ребенок… Сквозь натянутую кожу ее живота он отчетливо ощутил ауру Шерни. Демон. Возможно, Илара носила под сердцем демона.

Она была беременна всего четыре месяца. Беременности предстояло длиться вдвое меньше обычного. И это не предвещаю ничего хорошего.

Демон. Чудовище…

К сожалению, так бывало часто. Слишком часто. Дети посланников очень редко оказывались похожими на других детей, а на этот раз на свет должно было появиться дитя Шерни и Алера. Он не знал, чего ожидать, однако рассчитывал, что знакомство с этим необычным существом поможет ему понять, что связывает, а что разделяет две висящие над миром силы. В преддверии надвигающейся второй войны между Шерни и Алером ответ на этот вопрос был важен как никогда.

Бруль боялся лишь одного — что он не успеет. О, он был еще здоров и силен! Он все еще мог бегать, взбираться на скалы, разрубить дубовый стол одним ударом топора. Еще…

Человек, ставший посланником Шерни, стареет быстро, но дряхлеет поздно, очень поздно. Зато совершенно неожиданно. Буквально не по дням, а по часам.

Стоя у окна, он видел маленькую, стройную Илару, с лицом избалованной девочки. Волоча за собой Бич, она шла в сторону моря. На фоне мрачной монотонно-серой равнины ярко выделялась ее белоснежная рубашка. Прикрыв глаза, он что-то прошептал и с удовольствием увидел, как, не ускоряя и не замедляя шага, она начинает ходить по кругу. Да, он все еще был силен. Формула послушания действовала.

Внезапно он подумал о том, сможет ли он ее отменить. Чтобы применить формулу, нужно огромное знание. Чтобы отменить — знание еще большее. Здесь, в Безымянном краю, тень Полос до сих пор лежала на земле, и все, что под ней скрывалось, было насыщено сутью Шерни. Формулы, составляющие часть этой сути, действовали легко и быстро. Но чтобы их отменить, следовало рассеять тень. Для этого требовалась сила, содержащаяся в Полосах, — а ее он ни разу не осмелился коснуться. Нельзя переносить силы Шерни на свет.

Он махнул рукой, и Илара все тем же спокойным шагом пошла дальше в сторону моря. Он редко подчинял ее своей воле. Обычно лишь убеждал, оставляя молодую женщину в уверенности, что она поступает в соответствии с собственными желаниями.

Он не хотел причинять ей вреда. Сознание, которое слишком часто насилуют, пытается защищаться, создавая собственный мир, полный особых законов…

Безумие.

Он покачал головой, все еще глядя в окно, и позволил себе гордо, чуть надменно улыбнуться. Там, где любому другому пришлось бы отчаянно бороться за жизнь, Илара шла совершенно спокойно. В этой части края все знали, что маленькое создание — собственность могущественного Бруля. Разве что Галла угрожал как ей, так и ему самому, но тот редко бывал на Черном побережье. А когда он, живший дальше в глубине материка, появлялся на границе побережья, Мольдорн давал о том знать.

Мольдорна он не любил, но они не были врагами. Они просто жили по-соседски и иногда даже помогали друг другу. Мольдорн был математиком, и философ-историк Бруль хоть и неохотно, но признал, что чувствует себя полностью беспомощным без математических моделей структур Шерни. Однако Мольдорна как человека он презирал — тот был слабовольным и попросту ленивым. А ведь среди математиков наверняка именно Мольдорн считался самым выдающимся — как и Бруль среди историков-философов.

Бруль снова посмотрел в окно, но Илара уже скрылась за полосой песчаных дюн. Теперь он уже ничего не мог ей приказать. Их связывала лишь железная формула послушания.

Бруль, величайший среди мудрецов Шерни, был человеком одержимым. Можно сказать — безумцем.

9

— Ваше благородие…

Гольд мгновенно проснулся и сел. В полной темноте Бельгон различал лишь слабые очертания его силуэта. Проснулся и подсотник.

— Это Бельгон, тройник Ф. Рбаля…

— Имена своих солдат я знаю. В чем дело?

Во мраке они не видели лиц друг друга. Бельгон долго молчал.

— Хочу кое-что сообщить, сотник.

Снова наступила тишина. Гольд понимающе, но не слишком дружелюбно улыбнулся. Темнота скрыла его улыбку, но тройник мог догадаться о ней по голосу.

— Понимаю. Важное сообщение, но не даром. И что же это за сообщение? Ты знаешь, что я не богач, Бельгон. Чего ты хочешь?

— Если вдруг освободится место десятника легиона…

— В мирное время повышение так просто не получишь.

— Именно поэтому я и не могу его получить уже столько лет. Я уверен, командир, что рано или поздно добьюсь офицерского звания, но я не могу сдавать экзамен, не имея достаточного стажа в должности младшего командира.

Гольду стало не по себе при одной только мысли о том, что ночной доносчик, пытающийся продать командиру доверенную лишь ему информацию, когда-нибудь станет его коллегой-офицером. Никогда не бросавший слов на ветер Гольд молчал, обдумывая решение.

— Могу тебе обещать, что, как только освободится должность, ты будешь первым кандидатом на это место. Но это может случиться не скоро.

— Не страшно.

— Так с чем ты пришел?

— Рано утром Рбаль и ее благородие А. Б. Д. Лейна намерены сбежать.

Гольд ожидал чего-то подобного, и все же сердце его болезненно сжалось. Женщина, благосклонности которой он добивался… Солдаты, которым он доверял… Все готовы были его предать.

— Он сам тебе об этом сказал?

— Да. Я обещал ему помощь.

— И нарушил свое обещание, помешав, вместо того чтобы помочь.

— Это мой долг, сотник.

Гольд снова поморщился. Считая, что исполняет свой долг, тройник Бельгон выторговал для себя должность десятника, которую в скором времени освободит именно Ф. Рбаль. Ибо было очевидно, что Рбаль перестанет быть десятником, как только станут известны его планы.

— Убирайся, Бельгон. Ты станешь десятником, я помню о своем обещании. Хотя я еще подумаю, не будет ли моим долгом его нарушить, так же как ты нарушил свое, данное другу. Сомневаюсь, что ты заслуживаешь того, чтобы стать десятником, а потом офицером.

Тройник хотел что-то сказать, но еще не успел произнести хоть слово, как почувствовал на плече тяжелую руку подсотника.

— Ты слышал, — сказал Даганадан. — Убирайся. Иначе я тебя ударю. А мне этого очень хочется, вплоть до того, чтобы башку тебе снести.

Бельгон вскочил и скрылся в темноте.

— Идем, Даг, — сказал сотник.

На ощупь, стараясь вести себя как можно тише, они направились к выходу из пещеры и вскоре оказались снаружи. Дождя не было, видимо, небо во время вечернего ливня исчерпало весь свой запас воды. Часовой дремал, опершись о мокрую скалу. Услышав шаги, он вздрогнул, потом резко выпрямился при виде начальства.

— Стой, кто идет?!

— Сотник и подсотник, — ответил Гольд, называя пароль. — Не докладывай.

— Так точно, господин.

Они пошли дальше.

— Что скажешь? — наконец спросил Гольд.

— Ничего.

— Вообще ничего?

— Ничего, — повторил подсотник. — Все как я и предполагал.

— Что будем делать?

— Схватим их.

— А потом? — Гольд даже не заметил, что перенял немногословный стиль друга.

— Остальное в Громбе. Сейчас — сменить десятника. Все.

— До сих пор этот парень служил безупречно. И даже образцово.

Даганадан ничего не ответил, но в его молчании слышалось: «Ну и что с того?»

Гольд сел на неровную скалу, оперся локтями о колени и потер ладонями лицо.

— Это безумие, — наконец негромко сказал он. — Я привожу сюда женщину, которую затем хочу отправить в сопровождении солдат в Дартан. Кто-то, кто невзлюбил меня за похищение этой женщины, теперь сам пытается совершить нечто подобное. Я отправлю девушку в Дартан, а взамен мне придется тащить с собой солдата, который мне не доверяет, ненавидит меня… Неужели с таким отрядом стоит выступать против кого бы то ни было?

— Нет, — ответил Даганадан.

— Тогда зачем мы туда едем?

— Чтобы встретиться с Байлеем. С твоим другом, — напомнил подсотник. — Ты свяжешь его и заберешь в Дартан силой, если потребуется.

Гольд покачал головой.

— Похоже, Даг, что мы придумали полнейшую глупость. Я потеряю все — друга, женщину и уважение подчиненных.

— Но кто заварил всю эту кашу?

— Я сам, — ответил Гольд, вставая. — Я сам ее заварил и теперь должен расхлебывать. Идем, скоро рассвет.

10

Проводница на мгновение остановилась и обернулась, глядя на него через плечо. Байлей уже знал, что в этом внешне привлекательном лице не так. Под длинными, изогнутыми ресницами сидели, словно вставленные, совершенно чужие глаза. Серые, проницательные и странным образом — мужские.

Заметив его испытующий взгляд, она сделала неопределенный жест и двинулась дальше.

— Я знаю, — сказала она, глядя перед собой. — Когда-то я тоже… их боялась…

Он не стал ни о чем спрашивать.

— Может, когда-нибудь, кто знает… я расскажу тебе, как это случилось. Но не сейчас, не сегодня. Хорошо?

Он кивнул, хотя она не могла этого видеть.

Начался моросящий дождь. Громбелардское небо постепенно просыпалось ото сна, длившегося несколько дней. Каренира подняла голову.

— Вечером будет ливень, — сказала она. — Ливень, какого горы еще не видели.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Запыхавшийся Байлей с удивлением отметил, что они идут очень быстро. Возглавлявший маленькую группу Старик был для своего возраста весьма энергичен и крепок. Сейчас он вел их под гору широкими зигзагами, огибая наиболее непроходимые места.

— Мы идем в сторону Пасти, — внезапно сообразил дартанец. — Неужели в этих краях есть дорога, которая ведет на другую сторону?

Она коротко рассмеялась.

— Конечно есть. Нужно только знать, где и как ее искать.

— Похоже, я никогда не узнаю и не пойму гор, — пробормотал он.

— Думаешь? Пару лет назад я считала точно так же.

Он внезапно споткнулся и налетел на девушку. Та поддержала его.

— Смотри под ноги, — посоветовала она с легкой иронией. — Иди впереди меня, я кое-что расскажу тебе про горы. Мне удобнее будет обращаться к твоей спине, чем постоянно оглядываться.

Он обогнал ее, и они пошли дальше.

— Тяжелые горы — наверное, единственное место на свете, где никогда не бывает снега. Никогда и нигде, даже самые высокие вершины голые и черные. Дорлан говорит, что здесь очень тепло и лишь из-за влажности все постоянно мерзнут. Мы идем через скалистую пустыню, повсюду ты увидишь лишь серые, черные и коричневые скалы. Кое-где только изредка растут деревца и кусты. Зато повсюду облака — над тобой, иногда под тобой, иногда вокруг тебя. Если не облака, то туман. Или стены дождя. Сейчас уже много дней стоит очень хорошая погода, но пусть это тебя не обманывает. Как правило, здесь ничего не видно на расстоянии дальше выстрела из лука.

— Знаю, — сказал он. — По бездорожьям я хожу недавно, но в Громбеларде я уже много недель. А в горах я был, в Армекте, на Княжеских Вершинах. Нигде нет такого прозрачного воздуха, как там. Но самое странное здесь — ветер.

— Дыхание гор, — ответила она, и он понял по голосу, что она улыбается. — Так его тут называют. Громбелардцы верят, что Тяжелые горы живые. Говорят, есть такие места, где отчетливо можно услышать удары сердца, если приложить ухо к земле.

— Ты, наверное, в это не веришь? — полюбопытствовал Байлей. — Ты бывала в таких местах, слушала?

— Слушала, — все так же улыбаясь, ответила она.

— И что? — спросил он, оглядываясь через плечо.

— Слышно биение сердца.

К этому разговору они вернулись во время вечернего привала. Маленький костерок едва высвечивал в темноте лица путников. Каренира рассказала о Сердце гор.

— Громбелардцы верят, что Тяжелые горы действительно живут, дышат и чувствуют, — объяснил Старик. — Этот край населяют очень странные народы. Внизу — пастухи, сражающиеся за свои стада и едва владеющие человеческой речью. А здесь — только жители высокогорных селений. Для меня до сих пор тайна, каким образом возникают и живут громбелардские легенды, такие как эта, о Сердце гор. Трудно поверить, что ее придумывает или повторяет получеловек, пасущий овец, впрочем, может быть, это овцы и бараны их пасут… А знаешь ли ты легенду о том, как возникла Пасть? — спросил он, обращаясь к девушке.

— Нет, я не слышала.

— Это очень молодая легенда.

Старик сел поудобнее и погрузился в задумчивость.

— Две армии, — начал он, — одна из Армекта, а другая из ранее завоеванного Дартана, напали на дикий Громбелард. Громбелард никогда не был государством, даже горсткой княжеств, как много веков назад Армект. Не было и речи о какой-то нормальной войне, поскольку кто бы ее вел? Разбойники-рыцари, сидящие в своих замках? Правда, они объединили свои силы, договорившись в первый и последний раз в истории, и была кровавая битва у стен Рикса, который тогда назывался Бролем. Рикс — это армектанское название, и на высоком языке оно означает кровавую, достойную и нелегкую победу.

— Не знал, — сказал Байлей.

— Не знала, — одновременно с ним сказала Каренира.

Они переглянулись и слегка улыбнулись друг другу.

— По моим оценкам, — продолжал Старик, — в той битве полегло полторы тысячи дартанцев и армектанцев. А может быть, больше или меньше, сейчас уже трудно сказать. В армектанских хрониках всегда говорится о «ста сотнях убитых в великой битве», неважно, была ли это война Сар Соа с королевством Трех портов или приграничная армектанско-дартанская стычка… Но оставим цифры, ибо сейчас они не имеют значения, достаточно того, что битва под Бролем была первой и последней великой битвой той войны. Войны, продолжавшейся еще тридцать с лишним лет, хотя и это вовсе не обязательно правда, поскольку некоторые полагают, что громбелардско-армектанская война никогда не кончалась и продолжается и поныне. Армект ввязался в длительную, жестокую и бескомпромиссную партизанскую войну, где все бьются со всеми. Армектанцам везет именно на такие войны, которые они больше всего ненавидят, — тяжелые, не приносящие крупных побед, малые войны на уничтожение. Именно так терзают их алерские орды на Северной границе. Именно так выглядит морская война с пиратами на Просторах. Точно так же и здесь, в Громбеларде, где все воюют против всех, а войско вынуждено постоянно участвовать в стычках с вооруженными бандами в горах и на тракте, в которых принимает участие до нескольких сотен солдат. Коты могли выиграть свое восстание, — неожиданно сказал он, ссылаясь на совсем другие события, — ибо армектанцы с большим уважением относились к подобной войне. Правда, кошачьи армии также использовали партизанскую стратегию и тактику, но при всем при этом они были войсками. Были вожди, были победы, был враг, цель войны, а вдобавок ко всему — была военная слава, геройские подвиги, легенды. Армектанцы проиграли прекрасную войну за честь, ибо ни о чем другом речь не шла. Они проиграли войну за честь, сохранив честь, прекрасно ее проиграли, а кто этого не понимает, пусть вспомнит рыцарские турниры в Дартане. Армектанцы никогда не участвовали в турнирах, но им было знакомо понятие честной войны и честного поражения. Нечто подобное необходимо Армекту как воздух, ибо народ этот ведет свое происхождение прямо от своей Непостижимой госпожи…

Он замолчал, видя, что дартанец ничего не понимает, армектанка же скорее ощущает традиции своего края, впитанные с молоком матери, чем желает о них говорить.

— Громбелардская война продолжается до сих пор, так говорят некоторые. Я полагаю, что она длилась тридцать четыре года. Прекрасно знавшие горы вооруженные остатки громбелардской армии, наемники перебитых разбойников-рыцарей, по разным мотивам — ради добычи, ради войны как таковой или же чисто из ненависти к чужакам — сражались с армектанскими солдатами столь яростно, что пришельцев удалось полностью изгнать из Тяжелых гор и почти полностью — из гор Узких. Целые гарнизоны легионеров погибли в десятках и сотнях столкновений. Была изменена вся военная доктрина, поскольку легкие конные лучники, составлявшие ядро войск Армекта, полезны были лишь в регулярных сражениях, таких как битва под Бролем, но совершенно не годились для погонь по горным ущельям. Громбелардским арбалетчикам противостояла тяжелая пехота, ибо кираса, хотя и довольно неудобная в горах, неплохо защищала от дальнобойных стрел. Десятки небольших отрядов, опираясь на укрепленные лагеря, обосновавшиеся в горах, заполонили Громбелард. Они сражались по-разбойничьи скрытно, столь же часто прибегая к силе, как и к хитрости и предательству. Но Армект выиграл войну лишь тогда, когда имперские войска раз и навсегда покинули Тяжелые горы, — и по моему мнению, именно в этот момент закончилось завоевание этого края… Не понимаете? Громбелардом правит тот, в чьих руках города и связывающий их тракт, все остальное не имеет значения. Гоняться за разными бандитами по бездорожью — не дело для регулярной армии, впрочем, никого не волнует, есть эти бандиты там или нет. Сегодня Громбелардский легион сидит в городах, солдаты патрулируют торговый тракт… а кроме этого, есть лишь несколько форпостов, тут и там… Таких, как тот, к которому мы направляемся, у границы края; от них больше хлопот, чем пользы, но войско не пожелало полностью уйти из гор. Порой еще устраивают шумные облавы, которые неизвестно кому и для чего нужны. Впрочем, неважно. Достаточно того, что в Дартане невозможно установить иной порядок, чем есть сейчас. Для этого пришлось бы сжечь все деревни, все до единой, особенно деревни пастухов из долин, ибо именно они являются опорой для банд и именно в них появляются на свет новые разбойники. Но кто тогда приносил бы шерсть на продажу? С чего жил бы Громбелард?

Каренира и Байлей кивнули.

— Я спрашивал, знаете ли вы легенду о Пасти. Так вот, когда в Громбеларде вовсю шла партизанская война, случилось так, что довольно многочисленная, насчитывавшая несколько десятков человек группа громбелардцев ушла на восток от Бадора, спасаясь от преследовавшего их отряда Армектанского легиона. Положение беглецов было очень тяжелым, почти безнадежным из-за большого количества раненых, состояние которых становилось все хуже. По принятому в горах обычаю, было решено бросить тех, кто не мог идти самостоятельно. С ними осталось несколько здоровых — те, кто не хотел оставлять умирающего брата или друга. Ожидая появления армектанцев, тяжелораненые люди готовились к схватке — с трудом взводили арбалеты, собирали последние стрелы. Это не было пустым геройством. Армектанские легионеры относились к пойманным разбойникам не как к солдатам вражеской армии, но как к обычным преступникам (иногда, впрочем, вполне справедливо), так что почти каждый предпочитал найти быструю смерть в сражении, чем гнить в каземате или болтаться в петле. Отчаянные защитники отогнали передовое охранение армектанского отряда, но, когда подошли основные силы, казалось, что дело идет к кровавой резне. Кто-то в громбелардском отряде начал горько жаловаться на военную судьбу, которая всегда благоприятствует армектанцам, у которых есть своя госпожа судьбы и войны. Однако другой стал доказывать, что в Тяжелых горах госпожа войны не имеет никакой власти, а они проигрывают и всегда проигрывали, поскольку никогда не просили свои горы о поддержке. Кто-то знал старую песню о тех, кто, бродя по горам, стал их кровью, — песню о сердце и дыхании Тяжелых гор. Когда он запел, к нему присоединились другие, а когда легионеры наконец пошли в атаку, горы защитили тех, кто им доверился. Они пожрали нападавших, раненые же все остались живы. И с тех пор они всегда верили своим горам, ибо те оказались сильнее армектанской госпожи военной судьбы, Арилоры. Старик замолчал.

— Но… как такое могло случиться? — удивился Байлей. — Неужели во всем этом есть хоть крупица правды?

— Пропасть, на дне которой легионеры нашли свою могилу, по сей день называют Пастью. Да, это именно, здесь. Раньше, до описанных мной событий, это название нигде не упоминается, хотя мне знакомо множество текстов с довоенных времен. Пишут в лучшем случае о «большой пропасти», иногда употребляется также название Разрез… Ты спрашиваешь, мой юный друг, сколько правды в легенде? Я не смогу тебе ответить. Возможно, вся эта история — вымысел, а может, и в самом деле какой-то отряд войска нашел смерть в Пасти. Могло быть и так, что ревевшие свою песню громбелардцы вызвали сход каменной лавины, которая сбросила атакующих на дно пропасти. В этих местах подобное вполне могло случиться. Может быть, погибли все нападавшие, а может быть, лишь некоторые. Может, никто вообще не погиб, и даже лавины не было… Это только легенда; вы спрашивали меня о сердце гор, а я обещал, что расскажу более молодую легенду. Так что вот вам она.

Они долго сидели молча, размышляя над удивительным рассказом Старика. Каренира посмотрела вверх, словно ища что-то среди туч, закрывавших ночное небо, и спросила с загадочной улыбкой:

— Это правда, отец, что в осаде Громба принимали участие три полусотни лучниц?

Старик удивленно поднял брови.

— А ты откуда знаешь? Хотя в Армекте полно историй о Великой горной войне…

Она покачала головой.

— Каждый ребенок знает, что была такая война, однако о лучницах у стен Громба я ничего раньше не знала. Но иногда, когда жила у тебя по неделе и больше, я просматривала твои записи, отец… Которые по-армектански и по-громбелардски, потому что старогромбелардские тексты… да, я могу узнать этот язык, но совершенно ничего не понимаю. Ты ведь не сердишься? За то, что я читаю твои записи?

Старик почти растроганно улыбнулся.

— Я не знал, что тебя интересует история Шерера, — сказал он. — Почему ты никогда мне об этом не говорила? Я мог бы рассказать тебе о многих очень интересных событиях! О многих интересных событиях, дочка.

— Почему в Армекте женщин берут в легион? — спросил Байлей; видно было, что этот вопрос интересует его уже давно.

— Наверняка хочешь спросить, почему армектанки завоевали твой край?

Это было неправдой, поскольку молодой человек скорее хотел услышать, откуда взялись все различия в понимании роли женщины… Почему брак дартанца и армектанки обязательно должен быть неудачным. Однако, услышав слова старика, он почти остолбенел.

— Ты шутишь, ваше благородие? Армектанки завоевали мой край?

Старик улыбнулся.

— Немного шучу, — признался он. — Насчет того, что завоевали, — это, естественно, слишком сильно сказано. Слишком сильно, — по своему обычаю повторил он. — Но они принимали в том немалое участие, и, должен сказать, большее, чем обычно принято теперь считать. Хочешь об этом услышать?

Байлей кивнул.

— Именно армектанки стали причиной этого завоевания и приняли в нем участие сами. Когда-то кочевые армектанские племена берегли своих женщин, чтобы те беспрепятственно могли производить на свет потомство, то есть новых воинов. Но вместе с тем в партизанской войне между племенами была на учете каждая пара рук, способная отразить вражеское нападение на лагерь, который был и домом, и крепостью одновременно. Армектанки, вынужденные защищать свои дома и детей, всегда сражались бок о бок с мужчинами, так что следует сказать, что вооруженная женщина — в Армекте далеко не новость.

— Но ты сказал, господин, что племена берегли матерей своих детей?

— Да, но Великая эпидемия в Армекте, в отличие от сказки о Пасти, — не легенда, — сказал Старик. — Я, правда, сомневаюсь, что и в самом деле сразу же стало рождаться меньше мальчиков; полагаю, что скорее возросла смертность среди новорожденных этого пола, и это продолжалось достаточно долго, проблемой же стало лишь тогда, когда дети выросли. Ибо дети — это всего лишь дети, но они становятся мужчинами и женщинами… Дартан завоевали для того, чтобы добыть здоровых мужчин, поскольку в Армекте их стало не хватать и с каждым годом не хватало все больше. Странные то были времена. Жизнь женщины, еще недавно оберегаемая, внезапно потеряла ценность, мальчиков же, напротив, всячески опекали и баловали. А поскольку это уже были времена сильных армектанских княжеств, имевших постоянные армии, которые состояли из солдат, относившихся к войне как к ремеслу, кто-то должен был пополнять их ряды — и в легион начали попадать женщины. Но несмотря ни на что, армектанцы не понесли урона от катастрофы; в силу традиций и вековых обычаев мужчины остались мужчинами, хотя женщины переняли многие, очень многие чуждые их натуре занятия и профессии.

— Но ты говоришь, отец, о временах княжеств. Ведь Армект был уже единым, когда он двинулся на Дартан!

— Ибо эпидемия вновь вернулась, после объединения Армекта. Эпидемий было две, дочка. Первая проложила женщинам дорогу к традиционно мужским занятиям. Вторая привела к тому, что был нанесен удар по Дартану. Как я уже говорил — чтобы добыть мужчин.

Байлей не мог скрыть изумления. Но и Каренира, похоже, удивилась не на шутку.

— Почему об этом ничего не известно? — спросила она.

— Известно, дочка, — вздохнул Дорлан. — Но вслух о том не говорят, поскольку армектанской традиции подобный повод для начала войны совершенно чужд. Непонятно, что делать с войной, которая началась из-за того, что женщины послали своих мужчин, чтобы те добыли для них других мужчин… История армектанских войн и завоеваний молчит о подобных причинах. Светлый Армект, где каждого ребенка учат читать, не настолько уж светлый, чтобы каждого посвящать в правду обо всех зигзагах истории; впрочем, еще вопрос, в самом ли деле нужно, чтобы каждый армектанец был просвещенным историком. Кто хочет им стать — тот станет.

11

Когда утром Охотница разбудила Байлея, он сразу заметил, что девушка чем-то раздражена. Возможно, все армектанки хмурились подобным образом, когда были не в духе… На всякий случай Байлей протер глаза и сразу же кивнул в знак согласия.

— Поешь чего-нибудь быстро и идем, — сказала она. — Уже поздно.

Байлей ничего не ответил, хотя она явно ждала от него каких-то слов. Он начал надевать доспехи.

— Не снимай их больше. Здесь горы, а не гостиница в Роллайне.

Она снова подождала, но Байлей, вооруженный опытом женатого человека, знал — что бы он ни сказал сейчас, все будет плохо.

Он успел еще подумать, что если ничего не скажет, то и это ни к чему хорошему не приведет…

— Обиделся, — сказала она. — Ничего не скажет, даже единого слова. Проснулся и с утра обижен. Начинаю жалеть, что согласилась такого сопровождать.

Когда он и на этот раз никак не прореагировал, она набрала в грудь воздуха, и он весь сжался, ожидая крика… но, к счастью, из-за близлежащей скалы появился Старик. Увидев его, Охотница заскрежетала зубами, отвернулась и начала копаться в дорожном мешке.

Подойдя к дартанцу, Дорлан помог ему застегнуть ремни.

— Она проспала, — буркнул он, — и потому злится. Королева гор проспала, сам понимаешь… Но что касается этого, — он постучал по доспехам, — то она права. Не снимай их больше.

— Раз проводница и ты, господин, обходитесь без доспехов…

— Она, — прервал его Старик, — знает, что делает. А я, мой мальчик, хоть и таскаю на спине что-то наподобие мешка, но под ним у меня по-настоящему прочная кольчуга. Потрогай. Ну, смелее.

Байлей удивленно посмотрел на него. Старик улыбнулся.

— Здесь горы, — сказал он, неуклюже подражая голосу проводницы.

Байлей едва сдержал усмешку.

Вскоре они снова двинулись в путь. Впереди опять шел Старик, не любивший много говорить во время ходьбы. Байлей шагал за ним; Охотница держалась позади.

Для проводницы подобное место в строю выглядело несколько странным. Оглянувшись, дартанец встретился с ней взглядом. Она все еще пребывала в дурном настроении.

Он вдруг понял, насколько его интригует эта девушка. Кем она была на самом деле? Армектанка в Тяжелых горах… Гольд, рассказывая ему об Охотнице, говорил еще что-то про каких-то стервятников, которые что-то когда-то с ней сделали, но, честно говоря, Байлей мало что помнил. Легенда… Все его знания об этом крае складывались из легенд. Что связывало эту девушку со Стариком? Он чувствовал, что их соединяет некая прочная нить, некое общее, вероятно, очень болезненное и мрачное воспоминание.

Они пересекали дно огромной каменной котловины. Дартанец напрасно искал взглядом дорогу, которая позволила бы выбраться из этой гигантской дыры.

— Отсюда вообще есть какой-нибудь выход? Кроме той дороги, по которой мы пришли? — спросил он, в очередной раз оглядываясь по сторонам.

Она уже не выглядела столь ощетинившейся, как утром.

— Глупый вопрос. Есть выход, конечно, — буркнула она. — Но нелегкий. Если пойдет дождь и скалы вымокнут, нам придется быть осторожными. И основательно намучиться.

Он взглядом показал ей на Старика.

Сначала она не поняла, потом покачала головой.

— Лучше о себе побеспокойся, — коротко сказала она и хотела добавить что-то еще, но оборвала фразу на полуслове и неожиданно бросилась на землю.

— Ложись!

— Что такое? — изумился Байлей.

Но старик, услышавший возглас девушки, крикнул:

— Ложись, парень!

Байлей увидел, что только он один из всех троих торчит на месте, удивленно озираясь. Он быстро лег, глядя то на Старика, то на проводницу — поскольку не заметил вокруг ничего достойного внимания.

— Какие-то люди, — нормальным голосом сказала проводница — видимо, опасность была не слишком близко. — Надеюсь, они нас не видели, но когда я говорю «ложись» — слушайся сразу.

Он кивнул.

— Пойду на разведку, — сказала она.

— Мне тебя сопровождать?

Она посмотрела на него с таким изумлением, что он в замешательстве отвел взгляд. Тем более, что она уже забыла о своем утреннем дурном настроении и изумление ее было совершенно искренним.

— Сопровождать? Охотницу? Сопровождать Охотницу на разведке? Лежи тихо и смотри, чтобы задница между камней не торчала, — бросила она.

Она сняла со спины колчан и положила его на землю, затем отстегнула от пояса меч и внимательно осмотрела клинок острого, хотя и короткого ножа.

— Возьми мой, — сказал Старик, доставая оружие из-под накидки.

Байлей не верил своим глазам. Здесь, в Громбеларде, оружие это называли полумечом — рукоять у него была такая же, как у оружия имперских легионеров, а клинок коротким и очень широким внизу; зазубренный с тупой стороны, он позволял зацепить оружие противника и — при некоторой сноровке — выбить или сломать его. Однако Байлей знал, что этим оружием традиционно пользовались прибрежные пираты из окрестностей Лонда. Тот факт, что Старик обладал полумечом, свидетельствовал об умении этого человека доказывать свою правоту не только словами.

Каренира слегка улыбнулась.

— Нет, отец, — тихо сказала она. — Ты же знаешь, что даже я не умею им пользоваться. Зазубренной стороной вверх? Или вниз?

Байлею пришло в голову, что Старик показал свое оружие по той же причине, по которой раньше говорил ему о своей кольчуге. Здесь были горы, Тяжелые горы. И относиться к ним следовало серьезно.

— Ждите здесь, — сказала лучница.

Они следили, как она ловко пробирается среди скал, но внезапно она исчезла, и Байлей даже не заметил, где и как это произошло.

Старик поудобнее улегся на камнях.

— Эта девушка, — сказал он, — уже много лет одна путешествует по горам и десятки раз ходила на разведку. Я знаю, что тебе очень хочется ей помочь, но… — Слегка искривив губы в улыбке, он чуть шевельнул рукой, и Байлей понял, что выглядит смешно, предлагая опытной покорительнице гор свою помощь; именно это предусмотрительно давал ему понять Старик.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, господин.

— Тем лучше.

Они продолжали молча лежать, все больше замерзая. Морось превратилась в мелкий, раздражающий дождь. Байлей чувствовал, как его плащ становится все более мокрым и тяжелым. Для сна он всегда выбирал какое-нибудь более-менее сносное место, теперь же он бросился на землю прямо там, где стоял. На острых и неровных камнях лежать было крайне неудобно, но он предпочитал не ворочаться — ему было стыдно перед старым человеком, который спокойно растянулся на камнях и, похоже, дремал…

Шло время, и Байлей наконец почувствовал, что ему просто необходимо поискать другое место. Он уже собирался подняться, когда увидел возвращающуюся лучницу. Она шла свободно, не таясь, а значит, осторожность уже не требовалась, и дартанец со старательно скрываемым облегчением толкнул локтем в бок своего спутника. Старик открыл глаза, посмотрел в указанном направлении и начал подниматься с земли. Байлей присел на небольшой валун, борясь с желанием растереть затекшие мышцы и разглядывая Охотницу. Когда одежда скрывала ее непомерно развитые мускулы, она выглядела весьма привлекательно — женственно и аппетитно. У нее была прекрасная фигура; широкий кожаный пояс на талии подчеркивал округлость бедер, к которым прилипла мокрая темно-зеленая юбка. Тяжелые от воды, две толстые косы падали на плечи и грудь.

— Они ушли, — сказала она, поднимая свой колчан.

— Кто это был? — спросил Байлей.

— Мне-то какое дело, раз они ушли, — повторила она.

Она была точно такой же, как в ту ночь, когда он впервые ее встретил, — неразговорчивая и суровая. Его снова начала раздражать легкая хрипотца в ее голосе.

— Я думал, что в горах лучше знать все до конца, — язвительно заметил он.

— В горах не следует быть чересчур любопытным, — отрезала она. — И чересчур умным. Ну, пошли. Здесь мы ночевать не будем.

Стиснув зубы, Байлей подтянулся на руках и оперся правой ногой о скалу. Посыпались мелкие камешки.

Узкое каменистое ущелье не выглядело снизу чересчур опасным — довольно крутая, врезавшаяся в скальную стену тропинка… Лишь на полпути выяснилось, что впечатление это было обманчивым. Следовало довериться не глазам, а опыту — но он ему не доверился. Хотя проводница предупреждала — пусть и мимоходом, — что их ждет немалый труд.

Шедшая впереди Охотница остановилась, так что остановился и Байлей. Опершись на скалу, он полулежа смотрел на взбиравшегося следом Старика. Тот вполне справлялся, но, похоже, ценой неимоверных усилий. Несмотря на холод и пронизывающий дождь, лицо его покраснело от напряжения, он тяжело дышал. Перед началом восхождения Каренира забрала у него мешок. Старик не возразил даже словом — и Байлей вынужден был в очередной раз признать, что наивысшую ценность в Тяжелых горах представляет здравомыслие. Здесь не было места для геройства и размашистых жестов; каждый должен был знать, на что он в точности способен. Старик знал, что он давно уже не мальчишка, и, когда требовалось, готов был принять предложенную помощь.

Круглый камешек размером с ноготь ударился о доспехи Байлея. Дартанец посмотрел вверх. Каренира, так же как и он сам, полулежала на скале, с помощью зубов и одной руки завязывая волосы, с которых соскользнул ремешок. Мокрые волосы ей мешали, то и дело падая на лицо. Затянув узел, она посмотрела вниз, на мужчин и отрицательно покачала головой.

Не было заметно, чтобы она слишком устала.

Она сказала что-то, чего он не расслышал, и снова начала карабкаться наверх. Какое-то время он бездумно созерцал то, что находилось у нее под юбкой, потом двинулся следом. Мешок на плечах, а в особенности торчавший из него меч настолько ему мешали, что он охотно от них бы избавился. Доспехи, хотя и гибкие, стесняли движения; он представил себя на этой скале в кирасе, которую любили носить дартанские легионеры, и чуть не расхохотался.

Армектанка больше не позволяла останавливаться. День не мог длиться до бесконечности; им грозила опасность завершить восхождение в темноте, то есть, вероятнее всего, там же, где они его и начали, у подножия скальной стены, на дне проклятой котловины. Приходилось спешить. Добравшись до верха, Байлей лег на спину, едва живой, ловя ртом воздух. Вскоре к нему присоединился Старик.

— Неплохо. Совсем неплохо, дартанец, — весело сказала она.

Байлей удивился и разозлился, что она хвалит его, а не Старика, который старше его на полвека. Она просто обожала унижать других. Он был сыт этим по горло.

— У тебя тоже неплохо получилось, — выдохнул он, не сумев придумать ничего, что по-настоящему могло бы ее уколоть.

— Пустяки. — Она все еще улыбалась. — Когда-нибудь, когда у Охотницы будет хорошее настроение, она расскажет тебе, какие фокусы выделывала на одной каменной стене, когда соревновалась с десятником легионеров… — Неожиданно она замолчала и нахмурилась, словно ей в голову пришла какая-то неприятная мысль. — Или нет, не расскажет. А то, что здесь, — пара пустяков.

— Пустяки… Для Охотницы все пара пустяков. Горы — пустяк, разведка — пустяк, разбойники — пустяк. Дурной край наверняка тоже окажется пустяком. Ты уже решила, идешь ли туда со мной или останешься на границе?

Она поднялась с камня и угрожающе встала над Байлеем.

— Чего ты от меня хочешь? — спросила она.

К его радости, ее хорошее настроение улетучилось без следа.

— Только одного — чтобы ты вернулась к своему камню и снова на него села, — заявил он, глядя снизу на ее мускулистые лодыжки и бедра. — Я уже досыта насмотрелся на твои толстые ляжки. С меня хватило, — продолжал он, все больше желая довести дело до драки.

Старик, все еще тяжело дышавший, молча, но с нарастающим раздражением наблюдал за происходящим. Каренира посмотрела на него и прикусила губу.

— Недавно ты сказал мне, отец, что я глупая. Ты прав. Сама не знаю, с чего я решила помогать этому человеку.

Байлей встал.

— Я плачу тебе за эту помощь. И притом значительно больше, чем ты стоишь. А мог бы купить десяток таких проводниц, чтобы сопровождали меня по всему Шереру!

— О, неужели? Мне кажется, одна армектанка уже показала тебе, что ты можешь сделать со своим богатством и должностью… Хочешь, чтобы и вторая показала тебе то же самое?

— Прекрати, — гневно произнес Старик, но было уже поздно; со свойственным женщинам отсутствием чутья она затронула ту самую тему, которую затрагивать не следовало.

— Вот твое золото, — с трудом проговорил дартанец, открывая спой мешок, — забирай его и убирайся с глаз моих, иначе…

Он бросил ей под ноги полную горсть монет, и она зашипела от злости. Подскочив к нему, она врезала ему в челюсть так, что он даже присел, а потом с невероятной быстротой развернулась кругом, присев на корточки. Какая-то сила подсекла ему ноги, одновременно подбросив их вверх; он грохнулся спиной и головой о землю так, что даже скалы вокруг содрогнулись. В следующее мгновение она уже сидела на нем, занеся для удара кулак.

— Так, выбей ему зубы, разбей голову, Охотница! — крикнул Старик. — Отличная идея! Ах, почему я не молод, сейчас охотно включился бы в драку!

Она тяжело дышала сквозь стиснутые от ярости зубы. Наконец она треснула лежащего открытой ладонью по голове, вскочила, повернулась и ушла. Байлей схватил свой мешок и достал меч.

— Стукни себя по голове этой железякой, — сердито сказал Старик. — Если удар о землю тебе не помог, может, еще один хоть как-то поможет!

Охотница на мгновение остановилась, обернулась и яростно завопила:

— Осел!

А потом пошла дальше.

У Старика опустились руки.

— Догони ее и заруби, — бессильно проговорил он. — Что за кочаны капусты… Догони и заруби.

12

Лейна проснулась от страшных криков и суматохи. Она быстро села, не понимая, что происходит. Было уже утро, пещеру заполнял неясный, еще тусклый свет начинающегося дня. Она отчетливо видела силуэты яростно дерущихся солдат; вопли людей и лязг оружия заглушили ее собственный стон. Вскочив, она отбежала в сторону и застыла неподвижно, прижав кулаки к щекам и не в силах пошевелиться. Первый раз в жизни она видела вблизи, как люди убивают друг друга, пронзают мечами, режут, бьют… Это не был турнир! Когда к ее ногам опустился молодой легионер с разрубленным плечом, она взвыла от страха и отвращения. Дрожа и плача, она отшатнулась, зацепилась ногой о брошенное на землю седло и закрыла лицо руками.

А между тем это вовсе не было какое-то большое сражение, лишь обычная стычка, одна из тех, что Тяжелые горы видят ежедневно. Усталая дартанка заснула, ожидая прихода Рбаля, и не видела, как его задержали гвардейцы под командованием Даганадана. Ее разбудил лишь шум борьбы — ибо вопреки всем расчетам и желаниям дело дошло до драки. Возможно, молодой и вспыльчивый Рбаль и не хотел братоубийственной резни, но, когда его намерениям внезапно попытались помешать, он потерял самообладание, схватился за меч и позвал своих солдат. Десять вырванных из сна легионеров бросились на помощь своему десятнику, причем никто не знал, что происходит, солдаты видели лишь недолюбливаемых ими гвардейцев, выступить против которых призывал их командир. Ссоры между солдатами разных подразделений не были чем-то необычным, в гарнизонах порой доходило до драк… Но на этот раз в ход пошли мечи, и лишь мощный голос Гольда, приказывающий прекратить драку, остудил разгоряченные головы.

Но Рбаль не сложил оружия. Зажатый в углу пещеры, он уже понимал, в сколь безнадежную историю ввязался, но не собирался уступать. Меча он не бросил бы даже по приказу командира — что уж говорить о том, когда этого потребовал Эгдех…

Эгдех никогда его не любил, ибо Эгдех не любил никого. Злобный, глупый и жестокий, он любил только драться и убивать. Рбаль надеялся, что даже если ему не удастся положить противника, то он хотя бы унизит его и превратит в посмешище. Но лысый десятник не дал ему ни единого шанса. Прекрасно зная, что Рбаль орудует мечом лучше, чем кто-либо другой в гарнизоне, и не давая тому ни минуты передышки, он позвал на помощь своих солдат. Окруженный с трех сторон, молодой десятник сражался отчаянно и умело. Гольд пытался предотвратить кровопролитие, но дерущиеся солдаты не могли его послушаться — стоило им опустить мечи и отступить, разгоряченный и уже израненный Рбаль яростно набросился на них. Один из гвардейцев вскрикнул, раненный острием меча, и сотник не сумел помешать неизбежному. Парень, на которого накинулись со всех сторон, в одно мгновение получил несколько ударов, которые уже не могла остановить кольчуга. Солдаты, услышав очередной приказ сотника, снова отступили, и Гольд увидел своего десятника, которому Шернь подарила несколько мгновений жизни после смерти… Молодой легионер стоял у стены пещеры, словно не чувствуя боли. Опустив меч, он с кривой улыбкой на залитом кровью лице смотрел на своего командира.

Меч выскользнул из руки и со звоном упал на камни. Рбаль вытер мокрую от крови ладонь о край одежды, пошатнулся и, прислонившись к стене пещеры, медленно скрестил руки на груди… Его затуманенный взор блуждал по лицам солдат, но среди них явно не было того, кого он искал.

Один лишь Гольд понял, кого хочет увидеть умирающий десятник. Но Лейна, спрятавшаяся где-то в темном углу, не пришла, чтобы оплакать единственного своего союзника, опекуна и защитника. Гольд с нескрываемой горечью и грустью покачал головой — и, возможно, десятник успел еще понять, что его бесцеремонно использовали, а потом бросили, когда стало ясно, что пользы от него не будет.

Стоявшие ближе солдаты подскочили, чтобы поддержать падающего. Но Шернь уже забрала свой дар…

Сотник лежал на широком плоском камне перед пещерой, закрыв глаза рукой и не обращая внимания на дождь. Услышав шаги, он не пошевелился.

— Четверо покалеченных и двое раненых, один довольно тяжело, — сказал Даганадан, присаживаясь рядом. — Один раненый — солдат Рбаля, второй наш. Остальные все его.

Гольд тяжело сел.

— Второй наш? — угрюмо спросил он. — Все наши, Даг. Это все наши солдаты: один убитый, двое раненых, четверо побитых и покалеченных… Четвертая часть отряда. Те легионеры из десятки Рбаля даже не знали, за что сражаются. Они прибежали на зов десятника. Они обожали этого мальчишку. А теперь они смотрят на меня, поскольку это я прервал схватку. Они смотрят на меня и хотят сказать: ты не позволил нам, гвардеец, защитить нашего десятника. И его зарезали у стены, не дав ни единого шанса.

Даганадан молчал.

— Ты был прав, — добавил Гольд. — Это она… она во всем виновата. Вместо того чтобы убивать отличного солдата, следовало повесить эту… ведьму.

Подсотник молчал, поскольку сказать мог лишь одно: это ты привез ее сюда, и никто иной.

— Это была твоя идея, — неожиданно сказал Гольд. — Это ты придумал, как спровоцировать Рбаля.

— Я хотел ее отсюда отправить. Я говорил только, что Рбаль этого не позволит. Что он захочет…

— Нет, нет, — сказал сотник. — Не рассказывай мне про то, что ты хотел. Дошло до вооруженной драки, солдаты под нашим командованием порубили друг друга мечами. Это ты отвечаешь за порядок и дисциплину.

Неразговорчивый подсотник — возможно, куда в большей степени потрясенный братоубийственной резней, чем это было по нему видно, — возмущенно встал.

— За порядок! Отвечаю, да! Но в клине пехоты, а не в борделе! Где одна шлюха! И несколько желающих!

— Это ты отвечаешь за порядок!

— Это ты устроил бордель! Из воинского отряда!

— Это ты придумал, как спровоцировать мальчишку! Убирайся с глаз моих!

Даганадан набрал в грудь воздуха, повернулся и размеренным шагом, словно на параде, ушел прочь.

Гольд снова лег и закрыл глаза. Однако мгновение спустя он вскочил, выхватил из ножен меч и изо всех сил ударил им о скалу. Раздался лязг железа о камень. Гольд бил мечом до тех пор, пока клинок не сломался пополам. Отшвырнув рукоятку с остатком лезвия, он, наклонив голову, быстро скрылся среди скал. Ему нужно было побыть одному, совсем одному, подальше от своего отряда, от обиженного друга, от похищенной девушки, от убитого солдата…

Даганадан же, напротив, искал общества или, может быть, скорее близости других людей, поскольку разговаривать у него не было никакого желания. Когда к нему подошел Эгдех, он одним лишь взглядом спросил его, в чем дело.

— Распоряжения отменяются?

— Какие распоряжения?

— Мы должны отвезти ее благородие в Дартан. Все еще в силе? А другие? Лордос спрашивает, дать ли приказ выходить.

Десятник прекрасно должен был знать, что все это попросту невыполнимо, а даже если и так, то не имеет никакого смысла. Поэтому Даганадан лишь тяжело посмотрел на него и проговорил:

— Не знаю. Обо всем спрашивай командира.

Эгдех ушел.

Дагандан достал из вьюка немного копченого мяса и начал есть. Еда подействовала на него успокаивающе, и вскоре он уже снова мог рассуждать трезво и ясно.

Он понимал Гольда. Кажется, понимал… Год с лишним тот думал только о своей умершей жене. Теперь он ожил, отдохнул — и влюбился. В молодую и красивую женщину, которую встретил так вовремя. Или, может быть, не вовремя… Даганадан искренне ему соболезновал; Гольд не заслужил ни безвременной смерти подруги жизни (к которой и он, Даганадан, питал искреннюю привязанность), ни тем более того, чтобы оказаться столь жестоко вырванным из отшельнической кельи, которую он себе построил, пережив трагедию. Но в чем заключалась вина его лучшего друга?

Он стиснул зубы. Вот ведь ирония судьбы! За четыре года он прошел вместе с Гольдом огонь и воду, плечом к плечу, они во всем полагались друг на друга, понимали друг друга, уважали. До подобного не доходило никогда. В чем причина? Женщина.

Даганадан боялся женщин. В его жизни их было только две — мать, а потом Эльва, подруга, почти сестра, жена друга-гвардейца… С другими он не умел разговаривать, знал, как себя с ними вести. Он не понимал их, они его не привлекали — никоим образом. Куда больше ему подходили мужчины, хотя, честно говоря, когда речь шла о телесной близости, Даганадан считал, что вполне спокойно можно всю жизнь обходиться и без этого… без этих дел. И обходился, многие годы. Но женщины приводили его в замешательство не только этим, вся их природа противоречила здравому смыслу. Войско! Громбелардский военный гарнизон — вот то место, где присутствие женщин являлось чем-то совершенно исключительным. Война, войско — вот что всегда влекло Даганадана. Не потому, что он любил опасность, сражения и убийства, как Эгдех. В этом было нечто большее. Армия, имперские легионы — там была дисциплина, был порядок, были ясные, четкие ситуации. Если где-то возникал беспорядок — его следовало устранить. Педантично, спокойно и тщательно. Порядок, да. Порядок Даганадан любил больше всего.

И потому он терпеть не мог женщин.

Женщина. Проклятая женщина! Какой ветер ее принес, с каким дождем она на них свалилась… Зря он отправил Эгдеха ни с чем, следовало подтвердить все распоряжения. Гвардейцы должны отвезти девушку в Дартан — чем быстрее, тем лучше. Но для этого требовалось подтверждение Гольда. Сам он решать не мог.

Гнев на друга прошел — Даганадан собрался с мыслями, все обдумал и принял решение. Он покончил с едой (сам того не замечая, он съел четыре больших куска мяса и выпил полбурдюка воды) и вышел из пещеры, решив, что на этот раз вытерпит все, сохранит самообладание и выслушает столько горьких слов, сколько потребуется… А потом изложит свои доводы.

Но Гольда там, где он его оставил, не оказалось. Он расспросил часового и, не услышав ясного ответа, начал искать, все больше волнуясь и даже пытаясь звать. Через некоторое время, уже основательно обеспокоенный, он вернулся в пещеру. Солдаты, увидев его, прекратили разговоры.

— Лордос, Эгдех, — спокойно сказал он и отошел в сторону. Те пошли за ним.

— Где командир? — спросил он так, чтобы не слышали солдаты.

Десятники вопросительно переглянулись. Даганадан стиснул зубы.

— Лордос, твои тройки. Нужно найти сотника.

— Так точно, господин.

О чем-то вспомнив, Даганадан внимательно окинул взглядом лица сидевших неподалеку солдат. Того, кого он искал, не оказалось.

Не было Бельгона. Доносчика. Подсотник подумал о том, видел ли его с тех пор, как был убит Рбаль. Кажется, нет. Тогда Бельгон, не принимавший участия в драке, сидел в стороне, смертельно бледный. Подсотнику бросилась в глаза его бледность, потому он ее и запомнил. А потом забыл.

— Где Бельгон? Кто теперь командует десяткой Рбаля?

Десятники снова переглянулись. Командира никто не назначал. Бельгон же…

Даганадан быстро изменил свои распоряжения. Все, кроме раненых и покалеченных, должны были отправиться на поиски. Недалеко от входа в пещеру очень быстро нашли меч Гольда. Беспокойство Даганадана возросло. Он перекинулся несколькими словами с Эгдехом, рассказав ему о своих подозрениях, и послал десятника искать пропавшего сотника. Потом поговорил с Лордосом, наконец, взял под свое начало троих солдат, оставшихся из десятки Рбаля, и отправился с ними на восток.

Они шли под гору, петляя среди скал. Это еще были не настоящие горы, скорее неровности и возвышенности; местность не выглядела особо пересеченной. Однако для поисков она была худшей из возможных: повсюду возвышались разной высоты пирамиды из каменных обломков, осыпи… Солдаты внимательно смотрели по сторонам, понимая, что лишь случайно могут заметить спрятавшегося среди скал человека.

Короткий свист, а затем приглушенный удар — эти звуки были легионерам прекрасно известны. Шедший в середине отряда рослый подсотник, возвышавшийся над своими солдатами, неожиданно согнулся, а потом очень медленно выпрямился, сжимая рукой торчащий из-под ключицы арбалетный болт. Он открыл рот и что-то сказал — возможно, хотел отдать какой-то приказ.

13

После всего, что случилось в конце дня, Байлей и Каренира не могли заснуть. Сперва девушки довольно долго не было, и дартанец в конце концов пошел ее искать, не спросив у Старика совета и не поинтересовавшись его мнением по этому поводу. Некоторое время он кружил в темноте, пока наконец из какой-то дыры не послышался ее голос:

— Да хватит тебе. Я тут.

Внезапно он понял, что причиной того глупого приступа злобы и гнева было нечто странное и весьма опасное. Подойдя к почти невидимой в темноте армектанке, он сел рядом, а какое-то время спустя почувствовал, как ее рука легла в его ладонь. Они немного посидели молча, наконец вернулись к месту привала. Старик уже спал или притворялся, что спит. Легли и они — рядом друг с другом. Они лежали на мокрых от дождя камнях и тихо разговаривали.

— Несколько лет назад, — говорила она негромко и задумчиво, — я была маленькой глупой лучницей Армектанского легиона. Здесь, в Громбеларде, я оказалась совершенно случайно. Тогда громбелардцы как раз завершили большую облаву на горных разбойников, это была настоящая война, почти такая, как та, о которой рассказывал нам Дорлан. Ибо та недавняя облава, одними лишь силами бадорского гарнизона, — всего лишь небольшая заварушка. А тогда в горах действительно шла война. Когда она закончилась, командование Громбелардского легиона решило, что кампания не оправдала ожиданий… Не хватало хороших лучников. И по просьбе коменданта легиона в Громбе мой командир выделил отряд лучниц, которые должны были обучить некоторое количество местных солдат пользоваться этим оружием. Я командовала тем отрядом. Именно тогда я познакомилась с ним, с Дорланом. Мой комендант дал мне задание… Его уже нет в живых. Тысячник П. А. Арген, очень хороший командир. Тогда он был еще надсотником. И задание это…

Она замолчала и сглотнула слюну. Прошло несколько минут, прежде чем она с сожалением сказала:

— Нет, не могу. Правда, не могу… не умею об этом рассказывать. Это как дурной сон, я… собственно, даже не помню, что тогда случилось. Мне об этом рассказали, больше всего Дорлан, но он так странно говорит… Впрочем, случилось нечто страшное, для отца… то есть для Дорлана, не для меня. Хотя для меня тоже, потому что…

Она снова замолчала.

— Я и в самом деле не умею про это рассказывать, — наконец с грустью повторила она.

Как бы прося прощения, она на ощупь нашла его руку и снова взяла ее, как и до этого, во мраке у скалы. Она слегка погладила шершавую кисть, которая еще недавно не знала ни усталости, ни боли, и внезапно, неожиданно даже для самой себя, поднесла ее к губам, а потом быстро повернулась к нему спиной. Вскоре она услышала, как он перевернулся на бок, и ощутила на затылке его теплое дыхание. Когда он обнял ее, она грустно улыбнулась.

Время шло.

Она задумчиво смотрела в глубокую черноту ночи, ощущая горячее, обжигающее шею дыхание Байлея. Ей было хорошо, по-настоящему хорошо, несмотря на дождь, несмотря на холод и усталость. Та ссора, которая произошла между ними вечером, была нужна, очень нужна. Они выплеснули в лицо друг другу весь гнев, причиной которого, вероятно, главным образом было взаимное чувство вины. А потом, когда гнев прошел, наконец ясно и отчетливо проявилось все то, что их связывало. Больше всего ей хотелось, чтобы этот странный дартанец на нее не злился, чтобы он доверял ей, видел в ней кого-то близкого.

Пересилив себя, она сказала:

— Мне хорошо с тобой, знаешь? Я… послушай, я знаю, что не имею права… Ведь у тебя жена, Илара. Но… только сейчас, хорошо? Только чуть-чуть! Я не хочу ничему мешать… У меня никого нет, совсем никого. Дорлан… он для меня не кто-то, он… часть моей жизни, но у меня нет никого для себя, понимаешь? И никогда не было. Матери я даже не помню, а отец… тот, настоящий… любил только своего коня. Старый вояка, с пенсией из имперской казны… Когда он умирал, то спрашивал про своего коня, не про меня…

Она внезапно почувствовала, как на глаза навернулись слезы.

— Я знаю, я не должна этого говорить… Не должна мучить тебя своей… неудавшейся жизнью. Прости меня… если можешь. Но у меня еще никогда, никогда в жизни никого не было. Даже брата или сестры. Я пошла в легион, потом умер отец, оставил мне коня и полуразвалившийся дом, который забрали за долги… Потом я попала сюда, и никогда… никогда никого не было. А теперь я уже не смогу сама вырваться из этих гор. Вытащи меня, хорошо? Забери меня отсюда, в Дартан, в Армект — куда хочешь. Почему, — тихо всхлипывая, спросила она, — мужчина, который ради своей женщины идет в Дурной край… и намерен сразиться за нее с самим Брулем-посланником… не может быть моим мужчиной?..

Внезапно она расплакалась. Плечи ее дрожали, рука Байлея выскользнула из ее ладони и безвольно упала…

Измученный восхождением и убаюканный тихим женским голосом, Байлей спал.

Рассвет был тяжелым и мокрым — как обычно в Тяжелых горах. Она осторожно выбралась из-под руки спящего мужчины, села, протерла красные от недосыпания глаза и встала.

Оба спали. Старик негромко храпел, Байлей что-то неразборчиво пробормотал сквозь сон, перевернулся на другой бок и свернулся клубком. Она некоторое время смотрела то на одного, то на другого, потом отошла в сторонку. Вскоре вернувшись, она порылась в мешке Байлея, достала оттуда три куска соленого мяса. Съев один, она задумчиво посмотрела на маленький котелок Старика, который поставила вечером на камень. Теперь он был полон дождевой воды. Сделав пару глотков, она поставила котелок на место.

Вздохнув, она по старому армектанскому обычаю прошептала свое имя, обращаясь к небу. В Армекте каждое утро небу говорили, что оно прекрасно… Здесь она не могла на такое решиться. Здесь вообще не было неба, было лишь нечто похожее на потолок мрачной пещеры.

Она потянулась и громко зевнула, потом присела, уперлась ладонями в землю и медленно встала на руки, устремив к тучам выпрямленные ноги. Все так же медленно, не теряя равновесия, она согнула и распрямила руки, а потом повторила то же самое еще несколько раз. Лицо ее покраснело, дыхание становилось все чаще. Наконец она вернулась в нормальное положение и широко расставила ноги, словно акробат на ярмарке в Армекте или Дартане. Снова выпрямившись, она оттолкнулась от земли и, совершив полный оборот в воздухе, приземлилась на прямые ноги. Еще несколько раз повторив это упражнение, вперед и назад, она довольно вздохнула, потянулась и негромко позвала:

— Подъем! Подъем, подъем!

Старик открыл глаза и почти сразу же сел. Байлея пришлось будить, тряся его за плечо. Промокший и замерзший, он походил на человека, которого ничто не заставит двинуться в дальнейший путь. Не веря своим глазам, он смотрел на старика, который начал проделывать разные трюки, так же как до этого Охотница, пусть даже и не столь головоломные, но, учитывая возраст, стоившие ему не меньших усилий. Вот в чем заключалась тайна крепкой жилистой фигуры этого далеко уже не молодого человека… Байлею пришло в голову, что и ему стоило бы помахать мечом.

С этой мыслью он распрощался быстрее, чем она у него появилась.

Каренира сунула ему в руку кусок мяса и велела есть.

— Поторопись.

Он с трудом жевал жесткое мясо.

Когда он закончил, она уже ждала, готовая в путь. Наконец, видя, что ждут только его, он поспешно закончил сборы и доедал уже на ходу.

Они пошли дальше. Старик, как обычно, впереди, Охотница замыкающей. Все трое молчали, каждый был занят собственными мыслями. До полудня они не обменялись даже словом. Байлей еще год назад не поверил бы, если бы ему сказали, что можно шагать по горам, как по улице в Роллайне. И тем не менее, хотя дорога была несравненно тяжелее, он придавал ей не больше значения, чем прогулке по городу. Похоже, и в самом деле привыкнуть можно ко всему.

Дождь шел с перерывами. Он то переставал, то снова начинался. Они его не замечали. Байлей тащился за Стариком, уставившись ему в спину. Он настолько задумался, что, когда Старик обернулся и остановился, с размаху налетел на него, едва не сбив с ног.

— Так и убиться можно, мой мальчик… Что там делает наша проводница?

Байлей оглянулся — и не нашел девушки. Заметил он ее не сразу, в нескольких десятках шагов позади. Она сидела на корточках, лихорадочно копаясь в своих мешках, а может быть, в колчане со стрелами.

— Идем, — поторопил Старик.

Они повернули назад.

Армектанка забросила колчан на плечо, вскочила и выбежала им навстречу, держа в руке лук и несколько стрел. Однако вскоре стало ясно, что она направляется вовсе не к ним. Взгляд ее был устремлен в небо. Старик преградил ей дорогу.

— Стервятник! — крикнула она странным свистящим голосом. — Стервятник, отец! Стервятник!

Она обогнула Старика и побежала дальше.

Удивленный поведением девушки, Байлей проследил за ее взглядом. Где-то в вышине, посреди туч, виднелось маленькое черное пятнышко. Старик тоже смотрел в небо, но птицы, похоже, не видел. Он посмотрел на удаляющуюся Карениру, казалось, хотел ее позвать — но лишь стиснул зубы и сел на землю. Лицо его теперь действительно выглядело старым. Очень старым.

Девушка исчезла где-то среди скал. Байлей посмотрел на Старика, но тот лишь беспомощно покачал головой.

— Охотница, — глухо проговорил он. — Отсюда и ее прозвище…

— Да, я слышал, — неуверенно ответил Байлей. — Но… не понимаю.

— Когда-то с ней случилось страшное несчастье: стервятники ослепили ее, по своему обычаю. А в горы она пошла из-за меня, собираясь со мной встретиться, поскольку именно я пытался предостеречь солдат… Вот так порой добрые намерения ведут к беде. Если бы я никого не предупреждал, то мне не слали бы благодарственных писем и, возможно, ни с кем бы ничего не случилось… — Старик махнул рукой, словно полагая, что говорит не то, что следовало. — Я так хотел помочь этой девочке… и не знал как. Человек, принятый Шернью, вопреки тому, что повсюду болтают, не обладает никакой силой, у него есть лишь его знания. А когда знаний недостает…

Байлей понимал все меньше. Он видел перед собой растерянного старого человека, который пытался что-то сказать, но не мог подобрать подходящих слов.

— Но быть посланником Полос означает быть их частью. Познавший Шернь становится таким же, как она сама. Тогда… там был солдат, готовый отдать той девочке свои глаза. Там был старик, который очень хотел передать ей этот дар, хотя считал, что это невозможно. Там был кот, ненависть которого к тварям, искалечившим ее, была велика, как сами Тяжелые горы. И был Брошенный Предмет Гееркото, один из самых могущественных. Только тогда и, возможно, только таким образом… невозможное стало возможным. Девушка получила глаза солдата. Солдат умер, кот ушел, а старик перестал быть частью Шерни. С тех пор я о ней забочусь, а она называет меня отцом. Она бродит по горам и ищет мести… Не хочу больше об этом говорить.

Байлей не понял из всего сказанного ни слова. Прежде всего потому, что Старик делился с ним какими-то обрывками своих воспоминаний, не складывавшимися в единую картину. Но еще и потому, а может быть, главным образом потому, что тот был слишком обеспокоен исчезновением девушки.

— И что мы теперь будем делать? — помолчав, спросил Байлей.

— Ждать. А что еще можно сделать, сын мой? Мы не в силах ей помочь. Мы можем, самое большее, надеяться, что она вернется. Наверняка она ничего не добьется. В горах довольно часто можно увидеть стервятника. Но добраться до него — совсем другое дело. Эта тварь может опуститься на землю в нескольких днях пути отсюда. Здесь горы.

— Ей грозит опасность?

— Опасность? Когда человек в одиночку сражается со стервятником — он либо глупец, либо самоубийца. Лишь у нее одной во всем Шерере есть шансы пережить подобную встречу. Смерть ей, скорее всего, не грозит, но она может во второй раз лишиться глаз. До сих пор ей везло. Она не любит об этом говорить, но я знаю, что она убила уже немало стервятников. За всю историю Шерера не было для этих крылатых тварей большей угрозы, чем ее присутствие в горах. Она — проклятие всего их рода. Всего рода… — тихо повторил он. — Может быть, самого важного рода на свете.

Байлей достал из мешка свой меч, вытащил его из ножен, посмотрел на острие и, не говоря ни слова, двинулся следом за девушкой.

— Куда ты, сын мой?

Он не ответил, быстро преодолевая крутые скалистые склоны. Подняв глаза к небу, он высматривал маленькое пятнышко. Похоже, оно было ближе, чем тогда, когда на него показывала Охотница.

Он удвоил усилия, иногда помогая себе руками. Видя, что дорога впереди достаточно надежная, он поднимал голову и искал взглядом стервятника, потом снова смотрел под ноги.

Наконец, взглянув на небо, он не обнаружил птицы на прежнем месте. Она была ниже, значительно ниже, зловеще кружа над группой больших скал, до которых было около четверти мили.

Байлей побежал, поняв, что странная птица наверняка заметила его из своего поднебесного царства.

Слева открылась широкая расщелина. Он двинулся вдоль нее. В какое-то мгновение он заметил среди камней колчан и рассыпанные стрелы, потом увидел девушку. Охотница! Она бежала под гору так быстро, что он даже остановился от удивления. Она неслась длинными, легкими прыжками, казалось, прямо по воздуху, над неровными скалами. Словно дикая коза, перепрыгивая с камня на камень, она начала взбираться на груду каменных обломков, над которой кружил стервятник.

Птица описала еще один большой круг — и устремилась к земле. Байлей бежал, борясь с раздирающей легкие болью. Внезапно, ощутив какой-то странный, необычный ужас, он начал громко кричать:

— Каренира! Вернись! Каренира!

Девушка исчезла среди скальных обломков, и сразу же следом пропал и стервятник. Дартанец ощутил небывалое облегчение, словно зловещий вид этого необычного существа вызывал у него необъяснимый страх, но образ птицы с широко распростертыми черными крыльями еще долго оставался перед глазами. Он немного отдохнул, чувствуя, как кровь стучит в висках, потом двинулся дальше, карабкаясь на острые скалы — те самые, по которым с такой легкостью прыгала девушка. Наконец он оказался на вершине — и тут же в страхе бросился на землю, когда огромная птица, трепеща крыльями, пронеслась, самое большее, в полутора десятках шагов от него, быстро набирая высоту.

— Верни-и-ись!

Стоявшая у подножия скалы женщина швырнула на землю лук, взвыв от гнева и разочарования. Байлей осторожно набрал в грудь воздуха, так как вид дикой фурии пугал его больше, чем стервятники. Он спустился с груды камней и остановился — вместо проводницы и подруги перед ним был разъяренный горный зверь, готовый переломать ему кости, если он посмеет неосторожно приблизиться.

— Улетел! — внезапно сказала она, громко и отчетлива. — Опять!

Она дрожала всем телом. Байлей когда-то слышал, что самую дикую ненависть к стервятникам испытывают коты. Но эта женщина была полностью не в себе. Допустим, она искала мести… но то, что происходило с ней сейчас, напоминало внезапный приступ лихорадки.

— Я его не убила! — с трудом проговорила она, готовая разрыдаться. — Я его видела… уже могла выстрелить!

Она смотрела прямо на Байлея, и у него вдруг промелькнула мысль, что если ей придет в голову, будто это он своим появлением спугнул стервятника… За это она готова была пустить в него стрелу.

К счастью, подобная мысль ей в голову не пришла.

— Всегда так… — с горечью сказала она, уже спокойнее, и села на землю. — Всегда… часто… — говорила она, беря в руку обломок камня и ударяя им о другой. — Они меняют свои логова, сегодня тут, завтра там… Они редко остаются где-нибудь дольше месяца или двух. Когда я слышу известие о том, что кто-то где-то наткнулся на землю стервятников, я бегу туда. И, как правило, оказывается уже слишком поздно…

Он присел перед ней.

— А в открытую схватку они вступать не хотят, — продолжала она. — Они никогда ни на кого не нападают. Только как сегодня — снижаются, посмотрят и улетают… Это падальщики. Вонючие, трусливые падальщики.

Она вздохнула.

— Не каждый способен вынести их голоса. Ты слышал, как они говорят?

Он отрицательно покачал головой.

— Клекот. Клекот их клювов, — задумчиво пояснила она. — И это не речь… Сперва кажется, будто это речь, будто ты различаешь каждое слово… Но в конце концов ты понимаешь, что тут происходит. — Она постучала пальцем по лбу. — Ты слышишь… нет, даже не слышишь, скорее воспринимаешь их мысли. Коты говорят нормально, наверняка ты слышал речь кота. Не слишком разборчиво, но нормально. Стервятники не разговаривают. Это лишь клекот. Об этом знаю только я… и никто другой.

Он не пытался ее прервать.

— Никто, кроме меня, — продолжала она, пересыпая между пальцами мелкие камешки, — не слышал их больше чем однажды. Те, кто не погиб, теперь слепы и больше не ходят по горам… Все, все в Шерере думают, будто стервятники умеют разговаривать, так же как люди или коты. Но это неправда. Они лишь клекочут своими клювами.

Она снова вздохнула.

— И смотрят. Те их слова, которые появляются в голове, некоторые слышат хорошо, а некоторые слабо, нечетко. Тогда они могут им сопротивляться. Но их взгляду противиться не смог никто. Никто во всем Шерере, только я. Может быть, потому что я ненавижу стервятников так же, как все коты мира, вместе взятые. А может, потому что я смотрю на них чужими глазами? Ни у кого другого на свете нет чужих глаз, только у меня. Это глаза десятника Барга, потому что мои собственные… — Она сглотнула слюну. — Мои собственные глаза выклевали стервятники. Десятник Барг, солдат Громбелардского легиона из военного округа Бадора, — медленно и отчетливо сказала она. — Я всегда буду о нем помнить. Когда-то я решила, что, когда буду умирать, произнесу его имя. Если успею… ведь я не знаю, как я буду умирать…

Она поднялась с земли.

— Пойдем. Нужно еще найти мой колчан, я где-то его оставила и не помню где.

— Я знаю.

Она кивнула. Очень медленно она окинула его взглядом с ног до головы, задержав взгляд на обнаженном мече.

— А ты что тут делаешь? — спросила она. — Ты прибежал… опасаясь за меня?

Он молча кивнул в ответ.

— И ты прибежал… потому что хотел меня спасти?

Он снова кивнул.

Очень медленно она подошла к нему, глядя на него с немым вопросом, а потом, мягко и несмело, словно боясь, что он ее прогонит, поцеловала его в губы.

На ночь они остановились в небольшой нише, которую выдолбила вода в скалистой стене. Дождя не было, время от времени ветер даже разгонял тучи, и тогда они видели чистое небо, и Байлея это несколько удивило. Однако проводница, отличавшаяся железной выдержкой, на этот раз не скрывала, что нуждается в отдыхе. Дартанец, хотя и не знал, что минувшая ночь была для нее бессонной, слегка смутился, подумав о том, что девушка после случая со стервятником вполне может быть разбитой и уставшей.

До этого они вообще не разговаривали, и у Байлея было достаточно времени, чтобы подумать о том, куда он, собственно, направляется, с кем, зачем и ради кого… С пугающей ясностью он начал осознавать, что возвращение похищенной Илары для него — лишь обязанность. Он должен был ее спасти, но делал это ради себя, не ради нее.

Что произошло?

Он не был ребенком. Он понимал, что, отправившись спасать одну женщину, встретил другую. Возможно, куда более важную для него. Несколько дней, проведенных в горах вместе, не более того… Но в эти дни нашлось место для гнева, чувства вины, жалости, болезненного сердцебиения и, наконец, желания, которому он не мог противостоять. Не мог и не хотел. Пребывая в полной растерянности, он готов был бежать от ненужных мыслей, ему хотелось лишь плыть по течению. В глубине души его мучил вопрос — почему? Почему ему всегда приходилось делать не то, что хочется, а лишь то, что нужно? Неужели в этом и состоит жизнь?

При всем при этом… он не в силах был противостоять ощущению некоей нереальности происходящего. Все это было попросту невозможно и не должно было случиться. Он, потомок древнего рода дартанских рыцарей, — в громбелардских горах, с мечом…

И рядом с ним таинственная и странная, самая таинственная и странная женщина Шерера. И старик, величие которого невозможно было не признать.

Невозможно. Все это было просто невозможно. И Байлей решил идти дальше, поскольку не знал, каким образом мог бы проснуться от этого странного сна.

Но потом он вдруг решил попытаться восстановить изначальное положение дел. Он шел за Иларой, своей женой, его же сопровождала девушка, нанятая в качестве проводницы. Он искал возможность дать ей это понять, но на ходу подходящего случая не подворачивалось. Однако он обменялся с девушкой несколькими взглядами и понял, что ее беспокоят те же самые мысли. Она сожалела о том поцелуе у подножия скалы и с радостью дала бы ему понять, что произошла какая-то ошибка.

Они шли под гору, медленно и с трудом. Байлей все более убеждался, что гор попросту не любит. Он не находил в них ничего достойного внимания.

Перед сном, как обычно, они немного поговорили. Дартанец начал расспрашивать Старика о границе Дурного края. Однако ему ответила Охотница, поскольку Дорлан, угрюмый и мрачный, не особо был склонен к разговорам.

— Граница края? Это туманы, — сказала она. — Густые, сплошные бело-желтые туманы. Непрозрачные, как молоко. Их и при свете дня нелегко преодолеть, а ночью вообще ничего не видно… А туманы эти постоянно перемещаются. Иногда достаточно пройти милю, чтобы оставить их позади, иногда можно брести целый день. Очень легко заблудиться, ходят рассказы о путниках, которые навсегда остались в этом тумане, блуждая по кругу. Не знаю, правда ли это. Но ты, отец, сможешь нас быстро провести?

Старик молча кивнул.

— Ты там уже была когда-нибудь? — спросил Байлей. — В краю?

— Нет. Меня туда совершенно не тянуло. — Она на мгновение задумалась. — Но так получилось, что один раз я уже водила группу людей к границе края. Они тоже шли в Бадор. Только тогда была другая дорога, через перевал Туманов и долину, которой теперь уже нет. Может, когда-нибудь я тебе об этом расскажу…

— Ты все время говоришь — когда-нибудь. И никогда не спрашиваешь, хочу ли я вообще… — начал он, пытаясь в конце концов избавиться от вкуса того неожиданного (в самом ли деле?) поцелуя.

— Тихо! — шепнула она.

Понемногу смеркалось. Она вглядывалась в серый свет угасающего дня, прислушиваясь и даже, казалось, принюхиваясь… Старик и Байлей переглянулись и тоже напрягли зрение и слух.

14

Далекий крик привлек внимание Эгдеха. Он несколько мгновений прислушивался, потом сказал:

— Возвращаемся.

— Это оттуда, — сказал один из солдат, показывая пальцем. — Туда пошел подсотник и…

— Заткнись, — оборвал его десятник. — Возвращаемся в пещеру.

Солдаты переглянулись, но подчинились. Они бежали, огибая скалы и булыжники, пока не оказались перед входом в пещеру. Вскоре появился и Лордос со своими.

— В горах кто-то кричал. Слышал?

— Слышал, — ответил Эгдех.

Он отвел Лордоса в сторону.

— Бельгона нет, — сказал он. — Подсотник говорил мне, что это он мог командира… ну, ты понял. Он говорил, что Бельгон, похоже, свихнулся.

— Это ты свихнулся, — ответил Лордос. — Бельгон? С чего бы ему убивать сотника?

— Подсотник тебе ничего не говорил?

— Что-то говорил, но…

— Где Бельгон? А? Отлить пошел или как? Это ведь он, похоже, выдал Рбаля. Об этом тебе подсотник тоже говорил?

Лордос присвистнул.

— Что будем делать?

— Сиди тут, — ответил десятник топорников. — И следи за этой рыжей шлюхой. А я пойду посмотрю, что с подсотником и с нашими.

— Один?

— Один. Там в горах сидит сумасшедший с арбалетом, и я не собираюсь приводить ему легкую дичь. Одного он может и не заметить, но нескольких увидит наверняка.

Лордос кивнул.

Вернувшись в пещеру, Эгдех взял у одного из солдат Лордоса арбалет и мешок с болтами, после чего зарядил оружие и скрылся среди скал. Лордос выставил надежную охрану, остальным же велел возвращаться в пещеру. Сам он тоже вошел внутрь. Оглядевшись, он перекинулся несколькими словами с ранеными, а затем пошел посмотреть, что с дартанкой.

И не нашел ее.

Он начал лихорадочно бегать по пещере, обыскивая все закоулки, наконец вернулся к раненым легионерам.

— Девушка, — сказал он. — Где она?

Ему показали в угол, где она до этого сидела.

— Там ее нет. Сбежала?

Солдаты в замешательстве переглянулись. Лордос задрожал от ярости.

— Сотник… как только вернется… — прорычал он, скрежеща зубами. — Не хотел бы я оказаться в вашей шкуре!

Приложив руку ко лбу, он начал судорожно размышлять, что делать. Вести людей в горы на поиски? Сколько народу может бегать среди скал, играя в прятки? Им приходилось искать девушку, сотника, Бельгона… И среди них — одинокий Эгдех, понятия не имеющий, кто еще кроме него и обезумевшего Бельгона может кружить по горам. Готовый стрелять в каждого, кто подвернется ему под арбалет.

Лордос решил подождать — возвращения сотника, подсотника, Эгдеха… Кого-нибудь. Подобное ожидание его отнюдь не радовало, но ничего лучшего в голову не приходило.

Тем временем Эгдех осторожно пробирался среди скал. Не пользовавшийся особой любовью со стороны солдат и любивший войну за одну лишь ее жестокость, он тем не менее был преданным воином и ему даже в голову не пришло оставить подсотника и троих товарищей-легионеров на произвол судьбы. Вместе с тем он знал, что повести за собой весь отряд было бы ошибкой. Все говорило о том, что Бельгон действительно сошел с ума и начал стрелять по своим. В одиночку у Эгдеха оставались шансы проскочить незамеченным; группа же сразу бросится в глаза. Лысый десятник хорошо знал, как стреляют гвардейские арбалетчики. У него не было желания пасть замертво во главе своей выведенной из пещер армии.

Прячась и внимательно осматривая местность, он внезапно заметил лежащие неподалеку два тела. Со всей осторожностью, на какую только был способен, он подобрался к ним.

Однако осторожность уже не требовалась.

Подсотник лежал на земле мертвый. Лежавший рядом с ним легионер при виде десятника гвардейцев приподнялся на локте и сел. Из его правого бедра торчала тяжелая стрела. Бросив на нее взгляд, Эгдех понял, что у солдата наверняка раздроблена бедренная кость.

— Докладывай, — приказал он.

— Он стрелял оттуда, — с трудом проговорил легионер, показывая на скопление скал. — Он убил подсотника, но мы не знали, где он… Потом он попал и в меня.

— Где остальные?

— Побежали туда, как только увидели, откуда он стрелял… Их больше нет! — истерически крикнул солдат. — Он наверняка все еще сидит там… Он убил их! Я слышал, как они сражались!

— Вы нашли сотника?

— Убит! Все убиты!

— Ты видел труп?

— Да!

— Труп сотника видел? Где он?

Солдат судорожно сглотнул.

— Сотника? Нет… не видел. Но он наверняка убит!

Эгдех заскрежетал зубами.

— Лежи здесь. Пока я не вернусь.

— Я тебя убью!

— Лежи здесь! — рявкнул Эгдех. — Арбалет у тебя есть? Возьми его и лежи! Жди, пока не вернусь, и не стреляй в меня, когда увидишь! Откуда эта сволочь стреляла? Оттуда?

Легионер тяжело вздохнул и кивнул.

Прячась среди скал, Эгдех по большой дуге начал подбираться к тому месту, на которое показал солдат. Времени на это потребовалось немало — десятнику пришлось призвать на помощь весь свой опыт и терпение. Наконец он нашел позицию, откуда можно было увидеть предполагаемое убежище Бельгона. На земле виднелись два неподвижных тела. Похоже, раненый легионер был прав — бегавший по горам безумец медленно, но верно сокращал численность его отряда.

Бдительно оглядываясь по сторонам, готовый к любым неожиданностям, Эгдех обследовал место схватки. У одного солдата была разбита голова, а в груди торчал меч; десятник решил, что легионеры застали Бельгона врасплох, когда он перезаряжал свой арбалет, и безумец сперва воспользовался им в качестве дубины, оглушенного же солдата добил лишь после того, как расправился с его товарищем, — все следы указывали именно на такой ход событий. Но двое убитых отнюдь не были малыми детьми — десятник обнаружил многочисленные следы крови, даже не капли, но пятна… В нескольких шагах лежал порванный на куски мундир. Бельгон, видимо, был серьезно ранен, может быть, даже смертельно. Скорее всего, ему удалось победить, воспользовавшись коротким мгновением, пока его соратники (может быть, даже подчиненные из его собственной тройки!) с недоверием смотрели на убийцу, на товарища по оружию, легионера, который в них стрелял… Лишь потому тройнику удалось справиться с двумя противниками. Но и он не вышел из схватки невредимым.

Держа наготове арбалет, Эгдех двинулся по кровавому следу. Проклятая местность, изобилующая множеством укрытий, была самым большим его врагом. Десятник понял, что, ползая от скалы к скале, он никогда не доведет дело до конца. Все говорило о том, что вполне можно было рискнуть и пойти открыто, быстрее. Тяжелораненый арбалетчик, даже если бы заметил его первым и выстрелил, наверняка бы промахнулся. Эгдех не был трусом — опасность манила его, без нее жизнь утратила бы для него всякий смысл. Хотя, естественно, опасность должна была находиться в пределах разумного… Эгдех вовсе не искал глупой и внезапной смерти.

Из-за скал неожиданно появилась скорчившаяся человеческая фигура. Гвардеец молниеносно присел, в мгновение ока сообразив, что мундира на этом человеке нет, значит, это не пропавший сотник и не товарищ из отряда… Он выстрелил и услышал крик, подтверждавший, что выстрел попал в цель. Эгдех метнулся вперед, вытащив меч.

Девушка, которой стрела попала в живот, лежала среди острых каменных обломков, плача и извиваясь от боли. У Эгдеха потемнело в глазах — все враждебные силы этого мира как будто договорились его уничтожить! Подбежав к лежащей, он склонился над ней.

— Я уже… не убегу… — всхлипывая, проговорила она. — Не трогай меня… А-а… как больно…

Десятник выпрямился, беспомощно озираясь. Увидев свернувшееся в клубок тело у подножия скалы неподалеку, он на мгновение замер, а потом бросился туда.

— Не бросай меня… а-а-а! — крикнула девушка.

Он не обращал на нее внимания.

Бельгон лежал на боку, обхватив руками прижатые к груди колени. В широко раскрытых глазах застыла боль — и ничего больше. Эгдех немного постоял, потом несколько раз пнул труп, наконец сплюнул и ушел.

Несколько мгновений. Всего несколько мгновений, и он увидел бы мертвого Бельгона — и не выстрелил бы в эту проклятую дартанку.

Откуда он мог знать, что девка сбежала? Надо было поговорить с Лордосом…

Лысый десятник имел как глаза, так и разум. Он видел, что эта женщина небезразлична командиру. Ругаясь себе под нос, он пытался представить, что будет, если рыжеволосая красотка умрет. Умереть же она могла очень легко; могла и даже должна была… Десятник хорошо разбирался в ранах. Гладкие разрезы от меча, даже длинные и неприятные на вид, заживали довольно легко. Совершенно иначе обстояло дело с глубокими ранами, от острия или, как в этом случае, арбалетной стрелы. Небольшая дырочка в теле мало что говорила о повреждениях, учиненных стрелой внутри.

Торчащая в животе стрела из тяжелого военного самострела — дело почти безнадежное. Девушке предстояло умереть в муках. Небывалых муках.

Эгдех представил себе сотника, который на это смотрит…

Он наклонился над девушкой. Та открыла заплаканные глаза и попыталась протянуть руку. Именно тогда Эгдех вдруг обнаружил, что с удовольствием стоял бы так и смотрел на нее — до самой смерти. Ее смерти.

— Ваше благородие, — сказал он, — прекрасно знает, что сотник ее любит. Но похоже, сотника уже нет в живых. А представь, что будет, если он все-таки жив? Никто пока не нашел трупа. Может, сотник жив — и что тогда?

— Не бросай меня… А! Как больно…

— Не брошу, — ответил он, присев рядом.

Внезапно он зажал ей рот рукой, схватился за древко стрелы и дернул со всей силы. Девушка глухо взвыла, вытаращив глаза, потом вся напряглась и застыла неподвижно, неестественно выгнувшись и продолжая протяжно стонать; тяжелая мужская рука заглушала крик. Эгдех тщательно спрятал стрелу, ибо нарисованные на ней две черные полоски явно говорили о том, что она выпущена из гвардейского арбалета. Легионеры пользовались стрелами, обозначенными зеленым цветом, а Бельгон был легионером… Не убирая руки с лица пытавшейся безнадежно и слабо сопротивляться женщины, Эгдех сел ей на грудь, достал меч и, орудуя клинком — ему было довольно неудобно, — пронзил острием нижнюю челюсть, между подбородком и шеей. Она пыталась вырваться, и он всем своим весом оперся на руку, которой закрывал ей рот, чтобы прижать голову к земле и таким образом обездвижить. Он медленно проталкивал острие все дальше, протыкая язык, пока не наткнулся на сопротивление нёба. Девушка хрипела и стонала, придушенная тяжестью мужской руки, глаза почти вылезли из орбит. Десятник чувствовал, как упирающаяся в лицо дартанки рука начинает расплющивать губы, вдавливая зубы в рот. Он сильнее толкнул второй рукой, и меч неожиданно преодолел преграду; девушка под ним дернулась, ударила руками о землю и застыла неподвижно.

Эгдех убрал руку с ее лица и встал.

Рыжеволосая красавица из Роллайны после смерти выглядела отталкивающе. В полуоткрытом рту поблескивало озерцо крови, из которого вскоре потек тонкий ручеек; вытаращенные глаза тоже налились кровью. Лицо не сохранило даже следов красоты, и Эгдех подумал, что все это тщета, ничего больше. Перед лицом войны и смерти ничто не имело значения — армектанцы знали, что делали, вознося хвалу своей Арилоре… Гвардеец внимательно огляделся по сторонам и, не увидев ничего подозрительного, извлек из раны свой меч, вытер его и убрал в ножны. Потом быстро подбежал к трупу Бельгона, забрал меч безумца и одну, помеченную зеленым, стрелу.

Возвращаясь в пещеру, он едва не споткнулся о труп командира. Сотник лежал спокойно и безмятежно, словно спал, без боли на лице, без какой-либо ненависти, гнева или страха в широко раскрытых серых глазах. Судя по всему, он сидел на большом камне, возможно, о чем-то размышляя, когда стрела попала ему в спину. Эгдех немного постоял, думая, сколь странно порой складывается судьба, — а потом пошел дальше. Нужно было послать людей за раненным в бедро солдатом… и за всеми убитыми. А потом устроить похороны.

— И зачем ты, глупая, сбежала из пещеры? Сейчас я отвез бы тебя в Рикс, и ты могла бы дальше ехать куда хочешь!

Он словно просил прощения у дартанки…

15

Каренира поднялась с земли, напряженно вглядываясь в даль… В то же мгновение из-за скал выскочили несколько человек и бегом бросились к ней. Девушка нагнулась за луком, но было уже поздно; она оставила оружие и так, как была, с голыми руками, выбежала навстречу нападавшим. Байлей никогда еще не видел таких прыжков, а если бы ему кто-нибудь рассказал — не поверил бы. Быстро разогнавшись, она взмыла в воздух, словно степная пантера. Получив удар ногами, мужчина рухнул на землю, не издав ни звука. Она повернулась ко второму. Тот набросился на нее, подняв меч; она повернулась, присев, перехватила опускающуюся руку и подбросила ноги вверх. Нападавший по инерции перелетел через ее спину, перекувырнулся и грохнулся на скалы, словно мешок с песком. Все произошло так быстро, что Байлей застыл, остолбенев. Стряхнув оцепенение, он прыгнул с мечом вперед, плечом к плечу со Стариком. Противники набросились на них. Дартанец видел краем глаза, как его седобородый спутник отражает своим полумечом вражеский клинок, основанием раскрытой ладони останавливает снова бросившегося в атаку противника. Эффект был таким, словно тот на бегу зацепился головой за натянутую между деревьями цепь…

Впрочем, у Байлея тоже не возникло особых хлопот — его противник очень плохо владел мечом и, почти сразу же лишившись оружия, позорно сбежал. Байлей посмотрел на Охотницу, которая, молниеносно повернувшись вокруг собственной оси, со всей силы ударила ногами в лицо рослого детину. Тот рухнул. Удивительный способ борьбы, который Байлей видел впервые, ошеломил дартанца. Однако он тут же опомнился, поскольку перед ним вырос очередной противник.

Лязгнули скрещенные клинки, оружие в руке молодого человека дрогнуло. На этот раз он имел дело не с каким-то увальнем! Дартанец парировал второй, очень быстрый удар, с силой оттолкнул меч противника и попытался перейти в контратаку, но безуспешно. Отчаянно защищаясь, он внезапно услышал приглушенный, полный боли крик Карениры. Он отвлекся лишь на мгновение, но оно дорого ему обошлось: вражеский клинок сместился вдоль острия до самой рукояти его меча, почти мягко отодвинув его в сторону, после чего холодный металл коснулся его шеи.

— Неплохо, братец, — с уважением сказал тот, намереваясь проткнуть ему горло. — Даже жаль!

В то же мгновение послышался странно низкий, полный ужаса и изумления голос:

— Стоять! Хватит! Стоять, говорю!

Противник Байлея отступил и опустил оружие, продолжая бдительно наблюдать за его лицом. Байлей хотел прыгнуть вперед, но кто-то схватил его за плечо. Это был Старик.

— Нет, мой мальчик.

Байлей быстро огляделся по сторонам и почти сразу же увидел Карениру. Она неподвижно лежала на земле, с залитым кровью лицом. Рядом с ней, издавая протяжные стоны, сидел мужчина в потрепанной кожаной куртке, прижав руки к животу и тяжело дыша. Еще один безуспешно пытался подняться.

Среди вооруженных людей стоял человек, возвышавшийся над всеми больше чем на голову, плечи и руки которого потрясали одним своим видом. У его ног пошевелилось нечто, что дартанец в сгущающихся сумерках принял сперва за большой камень. Это был кот. И если этот человек был гигантом среди людей, то его спутник, должно быть, был гигантом среди котов.

— Убрать оружие! — яростно прорычал кот, прижав уши. Голос его звучал ясно и отчетливо, хотя и походил на звериный рык.

Кот посмотрел на Байлея и Старика, сверкнув желтыми глазами.

— Дорлан-посланник, — сказал он, преодолевая разделявшее их расстояние одним большим прыжком. — Мы были неосторожны.

Старик кивнул.

— Она жива? — нетерпеливо спросил он.

Кот, не говоря ни слова, побежал к девушке. Они поспешили за ним. Старик наклонился и приложил ладонь ко рту армектанки, потом осторожно стер кровь с бледного лица.

— Ее только оглушило, — сказал он, осматривая глубокую, идущую вдоль брови рану. — Вряд ли ее порадует такой шрам… Может быть, кровь его прикроет.

Байлей облегченно вздохнул. Те же чувства, похоже, испытывал и кот, поскольку его прижатые к голове уши дрогнули и поднялись.

Великан тоже присел рядом с лежащей. Удивительно осторожно он ощупал своими могучими пальцами края раны и спросил через плечо:

— Кто ее ударил?

— Я, — признался один из разбойников, показывая окованную железом дубину.

Великан покачал головой, словно чему-то удивляясь.

— Воды, водки и бинты! — приказал он.

Его люди бросились исполнять приказ. Он внимательно посмотрел на Старика, потом на Байлея.

— Дорлан-посланник. Великий Дорлан, — негромко сказал он.

— Дорлан умер, — возразил Старик. — Жив только Старик.

— Я слышал об этом. Что ж… хорошо, Старик. Прости за это недоразумение…

— Не будем больше на эту тему. Насколько я понимаю, передо мной — сам Басергор-Крагдоб?

— Ради Шерни, ваше благородие, — поспешно сказал великан, — позволь мне сообщить тебе мое настоящее имя! Я И. И. Глорм. Мое военное прозвище звучит просто смешно в твоем присутствии!

Сидевший на корточках возле Охотницы Байлей изумленно поднял голову.

— Басергор-Крагдоб, — повторил он.

Король гор пристально посмотрел на него.

— Ты что, знаешь меня, господин? Ты не похож на знатока гор, а судя по акценту и внешности, ты явно не громбелардец… Дартанец?

— Ты весьма наблюдателен, господин. Действительно, я лишь гость в этих краях. Но твое имя, господин, я слышал много раз.

Разбойник кивнул и вернулся к тому, что, похоже, беспокоило его больше всего.

— Рбита не было со мной, — объяснял он Старику. — Наши отряды назначили встречу именно здесь. Моя группа наткнулась на вас позавчера, похоже, мы шли одним и тем же путем. Гм… я думал, что лишь я о нем знаю… но ваша проводница… Это все объясняет.

Он обернулся к своим, побитым Охотницей подчиненным, словно только теперь вспомнив об их существовании. Те уже пришли в себя, но физиономии их все еще выглядели неважно.

— Эта женщина — сущий демон, — с уважением сказал он. — Тяжело покалечила двоих моих людей, а еще нескольким здорово наподдала. Говоришь, Ранер, что только этой дубиной ты…

Мужчина, могучее телосложение которого могло не броситься в глаза лишь на фоне его командира, кивнул.

— Если бы Рбит не оставил своих и не выбежал нам навстречу… — продолжал Крагдоб. — Могло случиться несчастье.

— Хватит об этом, — снова сказал Старик, перевязывавший голову девушки. — Здесь горы. А ошибки случаются повсюду. Несчастье могло случиться, но не случилось. Не случилось. Порадуемся этому, господин.

Охотница застонала и открыла глаза, потом пошевелилась и села, не без помощи Байлея. Великан-разбойник тотчас же снова присел и протянул ей обе руки.

— Ради Шерни, — попросил он, — подай мне руку, Охотница. Я не знал, кто ты, не узнал тебя! Проси чего хочешь, только прости меня за это недоразумение, ибо товарищи твои уже все мне простили!

— Но с кем… я говорю? — спросила она еще неуверенным голосом, приложив руку к голове.

— Я И. И. Глорм, а здесь, в Тяжелых горах — Басергор-Крагдоб. Мы сидим на одном троне, госпожа, — неожиданно добавил он несколько шутливым тоном.

— О… — пробормотала девушка, постепенно приходя в себя. — Басергор-Крагдоб… Раз уж на одном троне… то не садись, король, мне на колени.

Он прикусил губу, пытаясь подавить усмешку. Рядом с ним девушка выглядела словно белка рядом с медведем. Внезапно она заметила кота.

— Рбит, — сказала она, с недоверием и радостью. — Л. С. И. Рбит!

Кот поднял лапу в ночном приветствии.

— Горы большие, Охотница… — дружелюбно сказал он.

— …но и мы не маленькие, — закончила она, протягивая руку и касаясь кончиками пальцев бурого меха. — Я помню! Ты был прав, когда говорил, что мы еще встретимся!

Байлей подумал, что эти двое явно знакомы уже давно. Девушка снова посмотрела на короля гор.

— А мы… — сказала она. — Сидим на двух тронах, и оба стоят в разных концах Громбеларда. Много же понадобилось лет, чтобы мы наконец встретились. Мне было любопытно! — добавила она столь откровенно, что слова ее прозвучали почти игриво.

Великан снова улыбнулся.

— Мне тоже. И я не ошибся!

Он посмотрел на нее столь многозначительно, что у нее порозовели щеки.

Байлей не мог заснуть, не в силах освободиться от мучивших его впечатлений минувшего дня.

Сначала он видел могучую фигуру короля гор. Не зная почему, он возненавидел этого человека с первого же мгновения. После более близкого знакомства Крагдоб оказался натурой прямой и искренней, но первоначальная неприязнь осталась. Потом она снова усилилась…

Басергор-Крагдоб был человеком незаурядным — в этом у дартанца не было никаких сомнений. Однако в чем заключалась эта незаурядность, он не знал. В поведении? Во внешности? В манере говорить, в сообразительности? А может, во всем сразу? Этот мужчина тридцати с небольшим лет не вписывался в образ предводителя разбойников, сколь бы славен и знаменит он ни был. Байлей без труда мог представить его себе где угодно. В качестве гостя любого из Домов Роллайны. Во главе имперских войск. Или занимающим высокий пост. Но меньше всего — в горах, в окружении вооруженных бандитов…

Хотя, возможно… ему подошло бы и это. Когда он говорил, казалось, что с губ его льется вода. Медленно текли спокойные, тщательно подобранные слова, грудь ритмично набирала воздуха, сосредоточенно смотрели глаза… Он спрашивал и отвечал коротко, во всяком случае — не пространно. Его интересовало, что они делают в этой части гор, хотя он сразу же предупредил, что если это тайна, то он забирает свой вопрос обратно. К Старику он относился с огромным, неподдельным уважением; к Охотнице — с искренним дружелюбием и признательностью, которые казались Байлею неуместными — ведь эти двое почти не были знакомы. Потом он, однако, понял, что хотя Крагдоб и Охотница действительно до этого не встречались, но многое друг о друге слышали. Теперь он уже по-другому смотрел на девушку; конечно, он уже раньше понял, что она известная в Громбеларде личность, однако не предполагал, что личность эта чуть ли не легендарная. Люди из отряда Крагдоба относились к ней с величайшим уважением, до такой степени, что те, которых она победила, пришли к ней с вопросом, можно ли им теперь говорить, что они сражались с самой королевой гор. Дартанец, знавший Громбелард и Тяжелые горы весьма поверхностно, не мог надивиться подобным церемониям.

Когда Крагдоб узнал, что трое путников направляются в Дикий край, он уже больше ни о чем не спрашивал. Он задал один лишь вопрос — не за Брошенными ли Предметами? Когда Старик ответил отрицательно (с кислой усмешкой, о причинах которой Байлей мог лишь догадываться), разбойник кивнул.

— Рбит был в краю, — коротко сказал он. — Если бы вы шли за Предметами, — он обратился прямо к Охотнице, — то, возможно, я мог бы продать или подарить вам те, которые вы ищете.

Он нахмурился, о чем-то вспомнив.

— Хотя, — добавил он, — я совсем забыл… Вы ведь хотели сперва идти на форпост? Не ходите, не имеет смысла. Рбит был в плохом настроении и его сжег.

Потом они уже больше не говорили о Дурном крае. Разожгли костер; отряды Рбита и короля гор насчитывали вместе несколько десятков, что позволяло чувствовать себя в безопасности и пренебречь мелкими мерами предосторожности. Впрочем, как уверял кот, основываясь на донесениях разведчиков, в окрестностях все было совершенно спокойно.

Басергор-Крагдоб неожиданно продемонстрировал свой талант рассказчика. Сидя у костра, он развлекал своих новых друзей одной красочной историей за другой. Байлея удивила необычная скромность (а может быть, скрытность?) великана: он ни разу не упоминал о собственных подвигах, рассказывая лишь о свершениях других. Вокруг костра создалась безмятежная, дружественная атмосфера. К огню присели несколько человек Крагдоба, которые приняли участие в беседе, добавляя подробности и время от времени весело смеясь. Они не походили на бандитов, скорее на отлично обученных, живущих на дружеской ноге с командиром солдат. Байлей все меньше понимал, каким образом такие люди пополнили ряды горных разбойников. И тем не менее это были разбойники… Он не мог забыть холодного безразличия, с которым Крагдоб рассказывал о судьбе маленького военного подразделения: «Рбит был в плохом настроении и его сжег…» Байлей вез для коменданта форпоста письмо, написанное Гольдом. Гольд знал этого подсотника и его легионеров. Но — «Рбит был в плохом настроении…» Только такая причина, и никаких других.

Байлей довольно быстро сориентировался, кому из людей короля гор есть в банде что сказать. После командира самым главным был кот Рбит. Байлей пару раз видел в Громбе котов-воинов, двое даже служили в легионе, но этот был просто исключительным. Он держался пренебрежительно и свободно, как подобает лишь высокорожденным, говорил мало, но всегда по делу. Дартанец заметил, что Рбит и Каренира хорошо знакомы и, судя по всему, довольно давно. Но в их отношениях были какие-то тени, некие далекие, неприятные воспоминания, связывавшие их двоих печальной тайной.

В отряде Рбита его заместителем был Делоне («Делен, ваше благородие, громбелардский вариант моего имени сейчас никто уже не употребляет, это не модно, не по-армектански…») — щуплый молодой человек, с необычно красивым и дерзким лицом забияки и искателя приключений. Именно ему Байлей проиграл поединок на мечах… При первой же возможности молодой разбойник подошел к дартанцу, выражая ему свое уважение и признательность. Он дал ему прямо понять, что считает его настоящим мастером и что за время короткой схватки успел оценить талант своего противника. Они договорились о бескровном поединке, утром.

В разбойничьем отряде были и две женщины. Одна — симпатичная смешливая глупышка — была готова услужить каждому, для чего, впрочем, изначально предназначалась… При первой же возможности она начала клеиться к Байлею («Тебе не будет холодно ночью, рыцарь?..»), но он лишь сухо ее поблагодарил. Вторая, полная противоположность первой, явно была лишь гостем в горах, хотя все считали ее своей. По обрывкам разговоров Байлей догадался, что девушка действительно крайне редко бегает по горам со своими товарищами и, как правило, живет в одном из громбелардских городов, в качестве… может быть, разведчицы? Она не была красавицей, ее трудно было назвать даже симпатичной — настоящая громбелардка, не слишком высокая, широкобедрая, коренастая. Однако у нее были самые прекрасные волосы из всех, какие только доводилось видеть Байлею, — солнечно-желтые, закрученные в сотни колечек, густые и пышные. Она пару раз улыбнулась Байлею; наконец, заинтригованный, он наклонился к сидевшему рядом разбойнику (тому самому, который свалил Карениру своей дубиной) и спросил, как ее зовут. Разбойник смерил его серьезным взглядом, но, видимо, не нашел в вопросе ничего предосудительного, поскольку лишь слегка улыбнулся и сказал:

— Это Арма… моя старшая сестра. Но она, дартанец, видит только одного, зато очень крупного, мужчину…

Он подмигнул и посмотрел на своего командира. Байлей, только теперь заметивший сходство брата и сестры, что-то пробормотал и покраснел, как мальчишка.

Дартанец перевел взгляд на Карениру, потом — на короля гор. Тут же что-то укололо его в сердце. Девушка, с которой удивительным образом слетела накопившаяся за день усталость, слушала очередной рассказ великого разбойника, тот же явно рассказывал только для нее.

Пытаясь отвлечься от пары знаменитостей, он заговорил было со Стариком, но его спутник — странно задумчивый, отсутствующий и далекий, отделался несколькими ничего не значащими словами. И Байлей, среди такого количества людей, вдруг почувствовал, что он… совершенно один.

Теперь же он лежал и не мог заснуть, вспоминая минувший день, мгновение за мгновением… событие за событием… слово за словом.

В конце концов он решил пойти прогуляться. Байлей отбросил плащ, которым укрывался, и встал. Выбравшись из небольшой ямки, в которой он устроил себе лежбище, он начал не торопясь прохаживаться туда-сюда. Какой-то бдительный солдат Басергора-Крагдоба поднял голову, когда его миновала в темноте молчаливая фигура, но тут же снова погрузился в сон.

Байлей дошел до самой линии постов и хотел было пойти назад, но, неожиданно передумав, назвал пароль, который перед отбоем сообщили всем, и пошел дальше, предупредив часовых, что скоро вернется.

Он побродил еще немного… а потом увидел их.

Погода была исключительно хорошей; уже день и вечер не могли сравниться с предшествующими, ночь же — по громбелардским меркам — была просто прекрасной. Дождя не было, и впервые с тех пор, как Байлей оказался во Второй провинции, из-за туч время от времени выглядывала луна.

Занятые собой, они его не видели. Байлей поспешно спрятался в тени среди больших камней, сам не зная, зачем это делает. Обратного пути уже не было — они находились слишком близко и, если бы он начал выбираться назад, на этот раз наверняка бы его заметили.

Байлей видел их совершенно отчетливо. Каренира сидела на большом камне, разбойник стоял, наклонившись, прямо перед ней…

Они целовались.

Луна, до этого с трудом пробивавшаяся сквозь тучи, неожиданно вышла на клочок чистого неба, и Байлей увидел руки великана, шарившие под курткой девушки. Он почувствовал, как у него сжалось сердце, — как и тогда, у костра.

Каренира глубоко вздохнула и довольно отчетливо прошептала:

— Король гор…

Басергор-Крагдоб издал короткий смешок.

— Да уж, королевская из нас пара, — сказал он вполголоса, но с явно различимой иронией. — Ведь я на самом деле тебя попросту не выношу. Заносчивая, злопамятная армектанка с луком.

Каренира тихонько засмеялась, но это был смех довольной женщины. Она крепче прижала его руки к своей груди.

— Король гор не выносит королевы гор, — делано серьезным тоном произнесла она, подражая низкому голосу великана. — Громбелардец с большим мечом… не выносит армектанки с маленьким луком. А знает ли король гор, кому принадлежат те игрушки, что так ему нравятся?

— Король гор может таких игрушек иметь сколько захочет…

Она презрительно фыркнула, пытаясь выдернуть его руки из-под куртки.

— Раз так, то пусть он оставит эти две в покое!

Его руки даже не дрогнули. Он наклонил голову, и до ушей сжавшегося в комок Байлея донесся звук поцелуя. Он стиснул зубы. Несмотря на ночной холод, он весь вспотел.

Басергор-Крагдоб опустил руки ниже, плотнее прижимаясь к девушке. Она вздрогнула, и послышался ее странно сдавленный шепот:

— Новая… игрушка?

Разбойник не ответил. Еще мгновение, и Байлей услышал ее тихий, полный наслаждения стон. Не выдержав, он начал медленно подниматься. Негромкие, но отчетливые слова остановили его на полпути. Он узнал низкий голос кота.

— Глорм, Охотница! Прекратите.

Застигнутый врасплох, великан оторвался от девушки. Та вздрогнула и быстро сдвинула бедра.

— Прекратите, — повторил Рбит.

Во мраке блеснули его большие желтые глаза.

— Прекратить? — удивленно переспросил разбойник. — А мы как раз… Ты нам помешал, Рбит. В чем дело?

В его голосе не было гнева, лишь недовольство.

— Потом, Глорм… хорошо? — извиняющимся тоном ответил кот. — Я тебе все объясню.

— А я? — спросила в полный голос Каренира, рассерженная не на шутку. — Мне ты ничего не собираешься объяснять?

— Тебе объяснит кое-кто другой. Ты должна понять…

— Нет, ничего я не должна! Убирайся отсюда, кот! Мне жаль, что наша дружба заканчивается именно так!

— Дружба кота не кончается никогда. Она редко начинается, но никогда не заканчивается, запомни это.

Кот обратился к разбойнику:

— Глорм, поверь хотя бы ты мне. Иди в лагерь. И ты тоже, обиженная женщина.

Наступило тяжелое молчание. Наконец Глорм протянул ей руки. Каренира что-то яростно прошипела, оттолкнула его и сама спрыгнула с камня. Не оглядываясь, она быстро пошла в сторону лагеря. Слышно было, как она прокричала часовым пароль; ее наверняка услышали все горы.

— Ну так что? — спросил король гор.

— Иди в лагерь. Все завтра, — ответил кот.

Грозный Басергор-Крагдоб коротко рассмеялся, наклонился и на мгновение положил тяжелую ладонь на кошачий загривок, после чего ушел. Байлей понял, что дружба, связывающая этих двоих, выдержит любое испытание.

Байлей задержал дыхание, когда разбойник прошел мимо его укрытия. Потом осторожно выглянул и несколько долгих мгновений сидел неподвижно, вглядываясь во мрак и напрягая слух. Неожиданно у его уха послышалось тихое рычание.

— Хочешь спрятаться от кошачьего взгляда, приятель? Честное слово, превосходная идея.

Кот сидел рядом, глядя на него сверкающими глазами. Байлей судорожно сглотнул.

— Идем отсюда, — снова заговорил кот. — Зачем кому-то видеть нас вместе? Глорм вряд ли вернется, но Охотница готова это сделать, чтобы найти меня, и будет шуметь всю ночь. Идем отсюда, нам есть о чем потолковать.

Они отошли на приличное расстояние от лагеря. Рбит улегся на землю, аккуратно и не спеша, как и подобало коту. Он терпеть не мог лежать как попало. Дартанец сел рядом.

— Странный народ — люди, — задумчиво промурлыкал кот. — Смотрят, но не видят, слушают, но не слышат, чувствуют, но не понимают…

После столь необычного вступления он посмотрел Байлею в глаза.

— От необдуманных действий вреда часто куда больше, чем от преднамеренных. А сколько вреда лишь оттого, что вы смотрите — но не видите…

Для предводителя разбойничьей банды слова эти прозвучали довольно странно. Байлей хотел что-то сказать, но кот его опередил.

— Я знаю Карениру уже несколько лет, — сказал он, — но за все это время мы встречались лишь дважды. Первый раз — когда стервятники лишили ее глаз…

Байлей почувствовал, как по спине у него побежали мурашки.

— …а во второй раз, совсем недалеко отсюда, возможно, она спасла мне жизнь…

Кот помолчал.

— Я не хочу тебя утомлять, дартанский рыцарь. Скажу коротко лишь то, что вижу: она любит тебя, ты же — ее, но по каким-то причинам пытаешься отринуть от себя это чувство, убеждая себя в том, что это лишь дружба, — но ничего не выходит. На это способен кот, но не человек. Теперь насчет Глорма, или короля гор, если так тебе больше нравится: я люблю его и уважаю, он верный друг… но у него есть свои недостатки. И немалые. Охотница его раздражает, поскольку чересчур самоуверенна и, что еще хуже, имеет на то основания… Он охотно увел бы ее у тебя — хотя бы затем, чтобы потом немного унизить, — такой уж он есть. В любом другом случае я закрыл бы на это глаза, поскольку… легкая пощечина, возможно, ей порой бы не повредила, а я имею право так говорить, поскольку я ей как брат, самый близкий друг. И тому, кто действительно захочет причинить ей вред, придется иметь дело со мной — можешь мне поверить, дартанец, делать этого не стоит, ибо я могу созвать десятки ради прихоти, а сотни ради защиты или отмщения той, что мне как сестра. Но раз ты ее любишь — то не Глорму с ней забавляться, и пусть держится от нее подальше. Согласен со мной? Вижу, что да, поскольку ты уже собирался покинуть свое убежище. Так что не злись на меня за то, что я встал между тобой и моим лучшим другом. Сегодня ночью никто не должен умереть; ошибок уже и так было достаточно. И я хотел предотвратить еще одну.

Тишина.

— Хочу еще сказать слово в защиту этой девушки. Она глупее, чем ты думаешь, и не столь взрослая, как кажется. Она нуждается в твоей опеке. Ты должен взять ее за руку и вести, как ребенка, показывать ей жизнь, ибо она ее не знает. Ну и что — горы? Там она научилась валить с ног мужчин — и все. Во всем остальном она столь же беспомощна, как та армектанская легионерка, на которую я когда-то прыгнул из засады, защитив от когтей трупоеда… Она зрелая женщина и должна время от времени с кем-то спать, но нужно уметь и владеть собой, а вот этого она, похоже, еще не умеет.

— Армектанская шлюха.

— Ты сам знаешь, что это не так. Во-первых, в Армекте в этом нет ничего дурного. Во-вторых, так поступают все женщины, и дартанки тоже. Если бы ты вмешался, она бы с радостью воткнула Глорму нож в спину, стоило лишь ему попытаться напасть на тебя.

Тишина.

— Может быть, ты думаешь, что кот ничего не смыслит в человеческих делах, но это неправда. Я живу среди людей, мой юный друг. Может быть, я и держусь несколько в стороне, но у меня есть глаза, которые видят, и уши, которые слышат, а к тому же еще и разум. И это все, что я хотел тебе сказать. А теперь — рассчитаемся, ваше благородие.

— Рассчитаемся? В каком смысле?

— Хоть и с добрыми намерениями, но я все же влез в чужие дела. Глорм меня еще поблагодарит, поскольку умеет признавать свои ошибки… Охотница поймет, а скорее всего, забудет… Но тебе я кое-что должен. Скажи что, дартанец. Я понесу любое наказание, какое только мне назначишь.

Байлей молчал, глядя во тьму.

— Ты ничего мне не должен, ваше благородие, хотя еще никогда и ни от кого мне не приходилось слышать таких слов, — наконец сказал он коту. — Но я никогда в жизни и не встречал таких, как ты. Но теперь — иди, я хочу этой ночью… хотя бы немного побыть один.

16

Делен молча смотрел на него.

— Ты и в самом деле дартанец, господин? — наконец спросил он. — Почему же тогда все над вами смеются?

Байлей кивнул и медленно отвел острие клинка противника от своей груди.

— Невероятно. — Разбойник все еще не в силах был скрыть удивление. — Кроме Глорма, который разрубил бы меня вместе с моим мечом пополам, я не знаю никого, на кого я потратил бы столько времени!

Байлей не знал — может быть, это лишь насмешка? Они скрестили оружие раз двадцать, не больше…

Делен убрал меч и дружелюбно обнял дартанца. Доверительный жест, который в Золотой Роллайне разгневал бы гордого магната, здесь лишь придал ему уверенности, хотя и ненадолго. Тяжелые горы… Они были в Тяжелых горах. Громбелардский мастер меча дружески обнял достойного противника, который не был его врагом. Только и всего.

— Идем, господин, нам нужно поговорить. Дашь мне подержать свой меч? Он просто великолепен, стоит любых денег! И я их выложу, если позволишь мне узнать имя мастера, который кует такое оружие.

Они прошли через круг зрителей и присели в сторонке. Мгновение спустя они уже жестикулировали, убивая десятки невидимых противников.

Рбит, наблюдавший за поединком с видом знатока, повернулся к Каренире, Глорму и Старику:

— У него невероятный талант… Уверенная, быстрая рука и реакция, какой я не видел ни у кого, кроме Делена. Но ему еще не хватает ловкости, достаточного количества настоящих схваток, где приходилось бы защищать свою жизнь.

— Искусство меча, — заметил Старик, — уже почти умерло. То, чем обычно занимаются, — обычная резня, ничего больше. Эти двое, попади они в руки старых мастеров-шергардов, засверкали бы как бриллианты. — Он слегка нахмурился. — Но ведь, — обратился он к Басергору-Крагдобу, — ты, господин, как я слышал, сражаешься двумя мечами?

Великан, не притрагиваясь к висевшему за спиной оружию — обычному гвардейскому мечу, без единого слова достал из ножен невероятно длинный узкий клинок и подал его Старику.

— Откуда у тебя это оружие, господин?

— Есть один человек, который любит железо, так же как и железо любит его. Он живет в Громбе. Но сражаться этим оружием научил меня однорукий старик, почти моего роста. Он никогда не говорил мне, кто он, а я в конце концов перестал его спрашивать. То было самое удивительное время в моей жизни, — признался разбойник. — Человек этот также рассказал мне, как соединить выпады этим мечом с ударами другого, короткого. Он только рассказывал — поскольку показать не мог… Но рассказал, похоже, неплохо; я все еще жив, хотя не раз и не два мне приходилось браться за оба моих меча. Похвастаюсь, ибо хотел бы воздать честь своему учителю, — я убил бы мастера, равного Делену, не потому, что я сильнее…

— Однорукий… и твоего роста? — Дорлан задумался.

— Может быть, ты его знаешь, господин? — оживился Крагдоб. — Порой мне казалось, что он может быть мудрецом-посланником!

Однако он тут же поднес руку ко лбу.

— Нет… — поспешно сказал он. — Нет, если даже… Нет, господин. Если даже знаешь, не говори мне, кто он. Я уважаю его тайну, поскольку он не захотел сам мне ее открыть. Он никогда не брал денег за свои уроки, а научил меня многому, очень многому, не только умению владеть мечами. Раз я ничего ему не дал — то тем более не стану отбирать. Этот секрет — его собственность.

Старик кивнул.

— У тебя большое сердце, король гор, — задумчиво сказал он. — Большое, честное сердце… Разве для такого, как ты, это не недостаток?

Разбойник удивился.

— Если действительно так, как ты говоришь, то я горжусь твоей похвалой… Однако я правлю Тяжелыми горами, и недостатки у меня есть куда серьезнее, чем мое, как ты утверждаешь, честное сердце.

Он посмотрел на Охотницу и кивнул ей, словно на что-то намекая. Девушка надула губы и отвернулась.

— Нам пора, — громко сказал Старик, меняя тему. — Мы должны…

— Конечно, — подтвердила Охотница. — Я с самого рассвета жду каких-то состязаний… Раз они закончились, то пошли. Общество разбойников мне уже наскучило.

— Так же как и некоторым разбойникам, — неожиданно сказала появившаяся из-за спины Басергора-Крагдоба Арма, — наскучило общество ее благородия Охотницы.

Наступило недолгое молчание.

— Арма, — мягко, хотя и укоризненно сказал Рбит.

— Это что, сцена ревности? Или просто глупость? — агрессивно спросила армектанка.

— Каренира, — усовестил ее Старик.

Она яростно повернулась к нему.

— Во имя Шерни, неужели и ты, отец, будешь меня теперь упрекать или поучать? Со вчерашнего дня все почему-то думают и решают за меня!

Подошел Байлей, только что разговаривавший с Деленом. Она заметила его и показала на восток.

— Ну что, идем, или ты передумал? Тогда бери свой мешок!

Люди Крагдоба переглядывались, не вполне понимая, кто, с кем и из-за чего спорит. Дартанец кивнул.

— Идем, — сухо сказал он.

Прощание было холодным. Только Старик и Басергор-Крагдоб пожали друг другу руки без какой-либо враждебности или неприязни, зато с явным взаимным уважением.

17

Они преодолевали милю за милей, и не происходило ровным счетом ничего. Не хлынул прославленный ядовитый дождь; они не провалились в живой песок; на них не напали чудовищные обитатели края… Как Байлей, так и Каренира ожидали совсем иного. Ведь они находились в Дурном краю.

Но кругом царило полное спокойствие.

Голая, выжженная солнцем равнина тянулась, насколько хватало взгляда. Безымянный край…

Приграничные туманы, о которых говорила Каренира, давно остались позади. Они провели две ночи под открытым небом, на котором не было ни облачка, а утром шли дальше. Впереди шагал Старик. Вел он их столь уверенно, что Байлей даже не спрашивал, знает ли он, где искать Бруля-посланника.

Переход от громбелардского дождя к жаре и зною был столь внезапным, что Байлей не скоро сумел к этой перемене привыкнуть. Он все еще машинально тянулся рукой к плечу, чтобы поправить плащ, которого не было; то и дело поглядывал на небо в поисках туч — и каждый раз удивленно тряс головой. Подобным образом вела себя и Каренира. Он видел, что и она боится края и не доверяет его спокойствию. Один Старик шел вперед так, словно ничто его не волновало. Говорил он столь же мало, как и в Тяжелых горах; они давно уже привыкли к его молчанию, но здесь, в краю, воспринимали его как нечто новое. В Тяжелых горах молчал старый человек. Здесь — мудрец Шерни. Посланник.

Великий Дорлан, Дорлан-посланник. Так назвал Старика король гор, а до этого — Охотница. Когда-то Байлей слышал очень похожее имя. Может быть, то же самое? Но мудрецы Шерни казались ему едва ли не сказочными персонажами. Они понимали законы, правившие висевшей над миром могущественной силой, понимали настолько, что становились как бы ее частью. Она принимала их, делая своими посланниками в мире…

Но посланником был и Бруль…

Байлей попытался собрать вместе все то, что узнал от Старика, когда Охотница побежала сражаться со стервятником; ему хотелось добавить сюда и то, что он узнал от нее самой… Но ничего не получалось. Он совершенно иначе представлял себе мудреца Шерни. Уж в любом случае не как вечно молчащего и задумчивого старичка в простой мантии, под которой звенела стальная кольчуга и скалило зубы острие полумеча… Он слышал, будто эти люди умеют черпать силы прямо из Полос, используя ее по своему желанию. Старик же, несмотря на то что был мудр и для своих лет весьма силен и подвижен, наверняка никакой исключительной силой не обладал. Он не собирался помогать Каренире, которую называл дочерью, когда она побежала драться не на жизнь, а на смерть с крылатым чудовищем. Потом их едва не прикончили разбойники — а ведь они могли убить всех. Если даже какие-то правила запрещали мудрецам Шерни использовать свое могущество по малозначительным поводам, то смертельная угроза таковым отнюдь не являлась. Человек же, которого называли Великим Дорланом, размахивал пиратским полумечом, защищая свою жизнь. И каждое утро совершал смешные подскоки и приседания, вероятно, на случай, если ему придется с кем-то бороться.

Байлей вспомнил слова Старика, обращенные к королю гор: «Посланник давно умер…» Конечно, он не был дураком и отдавал себе отчет в том, что их не следует воспринимать буквально. Но что на самом деле скрывалось в этой фразе? Что Старик на самом деле был когда-то посланником, но потом перестал? Он сам рассказывал о том, как дал Каренире глаза другого человека, а она подтвердила его слова. Подобное было не под силу обычному смертному. Но что случилось потом?

И откуда он, Байлей, мог знать это имя — Великий Дорлан? От Гольда? А может, слышал еще раньше, в Дартане или Армекте? Точно он не мог вспомнить.

Он оглянулся на Карениру, но не стал ни о чем спрашивать. Их взгляды встретились — угрюмые и даже слегка враждебные. С той памятной ночи, когда большой кот указал троим людям на их место, армектанка все время молчала, то ли от обиды, то ли от безнадежности. Порой он испытывал непреодолимое желание обнять девушку, прижать к себе, целовать заживающую рану над широкой густой бровью, касаться пальцами и губами ее маленького рта и подбородка, ласкать… Он не мог, не имел права — хотя Рбит был прав. Он любил ее.

Но у него была жена. Илара.

Он ощущал к ней неприязнь, она уже почти не была для него человеком, скорее горьким воспоминанием и вместе с тем, увы, обязанностью, которую он должен был исполнить. Он не мог себе представить, какой окажется их встреча. Байлей ощущал странную уверенность, что своего добьется и ее найдет. Неизвестно от чего зловещий Бруль-посланник казался ему нив чем не виноватым; Илару же нужно было просто откуда-то забрать. Возможность неудачи он не принимал во внимание, он вообще не мог представить, что нечто может встать у него на пути. Это было бы глупо, слишком глупо. Глупо, как… смерть какого-нибудь знаменитого рубаки, которому выстрелили из лука в спину.

Но он тут же понял, что не менее глупым и даже попросту бесчестным было пользоваться помощью женщины, которую он любил и которую потом должен был оставить ради другой, как только осуществятся все его планы.

Погруженный в мрачные размышления, он шагал вперед, не нарушая всеобщего молчания. Внезапно ему показалось, будто он слышит отдаленное пение… Возможно, он слышал его уже давно — сперва очень тихое, потом все громче. Остановившись, он быстро огляделся вокруг. Пение звучало как хор сильных мужских голосов… но, возможно, это было вовсе не пение, а лишь очень далекий шум океана… Наклонив голову, Байлей пытался понять, что же он слышит на самом деле.

Каренира тоже остановилась. Байлей услышал приглушенный, словно доносившийся с большого расстояния, обеспокоенный голос Старика:

— Что слышите? Быстро!

— Грозу… — ответила Каренира. — Гроза над Великими равнинами…

— А ты, мой мальчик? Что слышишь?

Байлей хотел ответить — и не смог. Каренира тряхнула его за плечо. Он хотел успокоить ее жестом, но оказалось, что он не в состоянии даже пошевелиться. Старик поспешно подошел и заглянул ему в глаза.

— Ударь его! — приказал он. — Слышишь? Ударь его, немедленно!

Она с испугом посмотрела на него, не понимая, чего он хочет. Старик не стал ждать, сам отвесил остолбеневшему Байлею могучую пощечину, потом другую. Голова дартанца бессильно дернулась; в широко раскрытых глазах застыло бессмысленное выражение. Каренира тоже шлепнула его по щеке. Старик взорвался.

— А это еще что? Ударь его как следует! — крикнул он, хватая дартанца за руку и силой таща за собой. — Ты уже три дня мечтаешь, как бы ему врезать, а когда подворачивается случай… Ему должно быть больно!

Идя рядом, она размахнулась и хлестнула так, что Байлей застонал и неловким движением приложил руку к щеке.

— Очень хорошо, прекрасно! Ты слышишь меня, мой мальчик?

Он попытался было ответить, но лишь кивнул.

— Пение? Это пение?

Снова получив подтверждение, Старик стиснул зубы.

— Плохо… — бросил он. — Идем, идем скорее.

Поддерживая дартанца с обеих сторон, они потащили его за собой. Он с трудом передвигал ноги, наконец колени его подогнулись.

— Поставь его! — приказал Старик.

Схватив Байлея под мышки, она поставила его на ноги. Однако было ясно, что стоит перестать его поддерживать, и он тут же упадет.

— Ну? — закричала она, скорее в страхе, чем в гневе. — Долго я еще буду с тобой нянчиться?

— Ударь его! — крикнул старик, копаясь в своем мешке. — Это не шутки, ему должно быть больно! Боль иногда помогает!

Достав какой-то флакон, он открыл его и сунул Байлею под нос. Безрезультатно.

Девушка, все еще державшая дартанца под мышки, откинула назад голову и со всей силы стукнула его лбом в лицо. Он что-то хрипло пробормотал, из носа потекла кровь… но армектанка почувствовала, что ноги его уже держат.

Она ударила его лбом еще раз.

Байлей застонал, вырвался и пошатнулся.

— Хорошо, хватай его! — сказал Старик. — Хватай и веди. Недалеко отсюда Мертвое Пятно, нужно успеть… — добавил он.

Однако Байлей, когда Каренира подхватила его за руку, снова обмяк и осел на землю. Девушка в ярости пнула его под ребра. Он глухо застонал, но на этот раз в себя не пришел. Она пнула его еще раз и, видя, что это ничего не дает, неожиданно наклонилась, рывком подняла бесчувственное тело и, застонав от усилия, взвалила его себе на плечо.

— Куда?! — с трудом проговорила она.

Старик показал направление. Она двинулась вперед тяжелой трусцой, потом почти бегом. Болтающиеся руки Байлея били ее по бедрам и ногам. Старик бежал за ней следом. Время от времени голова Байлея ударялась о ее спину. Она была сильна как волчица, но чувствовала, что силы постепенно иссякают. Безжизненное тело казалось невероятно тяжелым и сползало с плеча, она тратила много сил на то, чтобы его удержать. У нее потемнело в глазах, она несколько раз споткнулась, а потом упала. Хрипло дыша, она схватила голову дартанца и изо всех сил прижала ее к груди.

— Спаси… слышишь, спаси его… Ты по… сланник… Слышишь? Спаси… слышишь, спаси его…

Она схватила Байлея за холодеющие руки.

— Он умирает… Ради Шерни, отец… отец! Слышишь меня? Спаси его… умоляю…

Она внезапно разрыдалась, но тут же яростно закричала сквозь слезы:

— Ты — посланник, проклятый старик! Да или нет? Что застряло в твоем больном мозгу, что ты не хочешь использовать свою силу?! Ну что?! Я убью… убью тебя, если он умрет… слышишь?! Слышишь?! Убью, убью…

Она снова разразилась рыданиями.

— Отец… Ведь ты Дорлан-посланник, Великий Дорлан… Ты можешь все, когда-то ты вернул мне глаза… А теперь?

Старик молчал. Она повторила, с отчаянием и болью:

— А… теперь?..

Кивнув, он отодвинул ее в сторону.

— Хорошо, давай его сюда, — тихо сказал он.

Наклонившись, он легко поднял бесчувственного Байлея, что-то негромко сказал и, словно выпущенное из пушки большое каменное ядро, взмыл в воздух.

Байлей закашлялся и открыл глаза. В них тут же ударил блеск огромного, медленно поднимающегося из-за невысоких холмов солнца. Он быстро зажмурился, но успел еще увидеть лицо склонившейся над ним девушки. Почувствовав на губах вкус воды, он начал пить из подставленного бурдюка.

— Как ты себя чувствуешь?

Отодвинув бурдюк, он кивнул и снова открыл глаза.

— Что это было? — спросил он довольно уверенным, почти нормальным голосом.

— Это? — пошутила она, поднимая мешок с водой, который как раз завязывала ремнем. — Когда пью — сама не понимаю… Мешок с водой. Но от нее воняет козлом или вообще не знаю чем.

— Ты же знаешь… ведь ты же знаешь, о чем я спрашиваю.

Пошарив рукой, он нащупал под затылком свою сумку с вещами и остатками провизии и повернул голову, глядя на колени сидевшей скрестив ноги девушки.

— А ты красивая, Охотница… — сказал он.

— Тебе чаще следует слышать пение, — покраснев, ответила она.

Внезапно он все вспомнил и на мгновение замер.

— Не знаю, что со мной творилось…

— Зов стражей, — слегка неуверенно сказала она. — На море так поют сирены… немного похоже. Но они — не женщины, это сказка. Просто большие рыбы, как говорит Дорлан.

— Дорлан?

Она кивнула.

Посланник стоял неподалеку, выпрямившись… и словно помолодев. Улыбнувшись, он кивнул дартанцу, словно говоря: «Ну вот, все уже хорошо». Байлей испытующе вглядывался в знакомое лицо Старика, не в силах понять, какая с ним произошла перемена.

— Ты посланник, господин, — сказал он, садясь.

Он приложил руку ко лбу, ощутив внезапную головную боль.

— Не знаю, мой мальчик. Может быть.

Каренира тряхнула головой, многозначительно улыбнувшись. Она-то знала. Но Дорлан, неожиданно нахмурившись, подошел к ним и сел рядом.

— Не улыбайся, дочка, ибо ты не умнее меня. Разные штучки можно увидеть даже на ярмарках, а по всему Шереру бегают сотни дураков с Брошенными Предметами за пазухой. Достаточно знать формулу, чтобы с помощью этих Предметов творить разные глупости. Твоему приятелю-коту помогает ползать по скалам, как муха, сила Гееркото, называемого Серебряным Пером. Темная Полоса, отражением которой является этот Предмет, была самой важной среди всех, вызвавших из небытия первый шерерский разум — человеческий… Силами этой Полосы пользуются, чтобы ходить по самой большой груде камней в мире — и лишь бы только для этого! А уж здесь, в Ромого-Коор, каждый, кто хоть что-то знает о Шерни, может вовсю использовать ее силы без Брошенных Предметов. По-твоему, они все — посланники? Все — посланники? Те, кто вынес отсюда Предметы, чтобы лазать по горам, или те, кому хочется издавать на ярмарках на потеху толпы всяческие невероятные и забавные звуки? Словно одних фокусов им мало!

Каренира посмотрела на Байлея и слегка прикусила губу. Дорлан разгневался не на шутку.

— Во второй раз в жизни я делаю то, чего делать не следовало. В первый раз… я не справился с собственными желаниями. Не каждый день увидишь юную девушку, которая никогда уже не прозреет… Или услышишь искренние, идущие от самого сердца слова солдата, который прибежал к ней на помощь и не успел. Жалость! Человеческая слабость… Я не имел права, не мог… но в самой глубине души, вопреки всему, мне захотелось помочь. Но сегодня еще хуже: я сознательно пошел на поводу у своих желаний. А тем временем твои глаза, дочка, и даже твоя жизнь, мой мальчик, вовсе не важнее, чем Шернь и ее мир. Люди теряют зрение и умирают, ибо так устроен этот мир, созданный Полосами Шерни. Шерер означает «мир Шерни», и следует об этом помнить. Не говори мне, дочка, что я — посланник, ибо «посланник» вовсе не означает «тот, кого послали» куда-то или зачем-то. Не от меня зависит, сочтут ли Полосы меня своей частью. И при всем при этом я делаю все, чтобы этого не случилось. Не случилось.

Он встал.

— А теперь пойду поговорю с Брулем.

Каренира открыла было рот, готовая предложить свою помощь, но ничего не сказала. Да и чем она могла помочь при разговоре двоих… таких людей?

В наступившей тишине они смотрели, как он уходит, направляясь в сторону ряда невысоких холмов. Держась за руки, они долго молчали, до тех самых пор, пока силуэт идущего не скрылся за хребтом возвышенности.

Каренира вздохнула.

— Где мы, собственно? — спросил Байлей, с некоторым удивлением окидывая взглядом довольно большое круглое пространство, кое-где поросшее травой и даже кустарником. В других местах края растительности не было вообще.

— Посланники говорят о месте под названием Мертвое Пятно. Я о чем-то таком слышала. Об этих местах должен знать каждый, кто идет в край… Ты не слышал?

— Это то же самое, что и Добрый Круг?

— Да! Именно так.

— Мне об этом рассказывал Гольд. Здесь не действуют силы Дурного края? Никакие силы?

— То же самое говорил и Дорлан.

Взгляды обоих вернулись к тому месту, где исчез их спутник.

— Дорлан-посланник, — ошеломленно проговорил Байлей.

— Да, Дорлан-посланник, — эхом отозвалась она. — Пусть он на меня и злится, но я-то знаю… Посланник, самый могущественный и великий из всех когда-либо живших посланников. Его боится весь край, о нем ходят легенды. Я их столько слышала в Армекте! Его видели в моем краю еще во времена Кошачьего восстания. А ты ничего о нем не слышал?

— Только имя. Не помню, когда и от кого.

— Дартан — странный край.

— Это прекраснейший край на свете, — серьезно сказал он. — Я видел Армект и знаю небо над равнинами, Каренира. Но нет ничего прекраснее городов и лесов Дартана.

— Ведь вы не умеете любить свой край. Вы его отдали. Для вас существует лишь ваше благородное происхождение, важно лишь благо вашего Дома… — с сомнением проговорила она, поджав губы. — Арены… Ваше рыцарство…

— Это примерно как если сказать про Армект, что все там ходят голые.

— Не ходят… Каждый знает, как выглядит голый человек, так что нет необходимости постоянно это скрывать, даже во время купания, ибо это глупо… Но голыми мы не ходим.

— Но ведь ходите, — возразил он. — Например, солдаты.

— Солдаты, прежде чем отправиться в бой, доверяют друг другу самое сокровенное, прощают все обиды. И тогда нагота имеет значение… — Она не договорила, увидев его улыбку.

Ведь он прекрасно знал, как это бывает.

— Понимаю, — сказала она. — Ты хочешь мне показать, что кто-то видит Армект так же, как некоторые — Дартан? Повторяя лишь то, что где-то слышал? Но у вас ведь есть эти ваши арены, для вас очень многое значит происхождение… церемонии…

— Так было. Да, и сейчас так же, и так и должно быть. Но армектанцы, навязавшие нам свои законы… порой весьма глупые законы, продемонстрировали кое-что, о чем в Дартане когда-то никто не имел понятия. Что можно по-настоящему гордиться тем, что ты армектанец или дарт.

— Дарт?

— Дартанец — это каждый, кто родился и живет в Дартане. Но я и то и другое, Каренира. В первую очередь я дарт, то есть тот, чьи предки всегда жили в этом краю. Они ниоткуда не прибыли. Когда Шернь давала людям разум, первая сознательная мысль моих праотцев зародилась где-то в Золотых Холмах, которые тогда еще никак не назывались.

— Про дартов я ничего не знала.

— У нас же о них не помнили — значение имели лишь Дома и родословные. Какой-нибудь свинопас тоже имел предков на дартанской земле, и потому именовать себя дартом означало в каком-то смысле сравняться с ним. В армектанских племенах все были воинами и все были друг другу равны, так что могли все вместе называть себя армектанцами. У нас всегда было иначе.

— Откуда ты все это знаешь? Ты очень много знаешь, — удивилась Каренира. — Как будто я слушаю Дорлана… И ты уже не боишься сравнивать себя с вашим свинопасом?

— А разве ты себя с кем-либо сравниваешь? Я не свинопас. Мой род принадлежит к числу самых знаменитых, мои предки заслужили почет и уважение, оставаясь на королевской службе. Я не боюсь никаких сравнений, с кем бы то ни было. Но именно потому я могу тебе сказать: да, я дарт, так же как и жители моих деревень. Разница заключается в том, что я — кто-то, они же — ничто. Их кровь ничего не стоит, это лишь вонючая жидкость. Ни у кого в этих деревнях не было великого предка, который сумел бы стать важной и значительной персоной.

— Ты это так понимаешь… — прошептала она.

— Супружество с армектанкой, — неприязненно бросил он, — многому учит. А больше всего — ненависти к презрению, с которым вы относитесь ко всему остальному миру. Но и помогает гордиться тем, кто ты есть. Когда-нибудь вы заплатите за нашу пробудившуюся гордость.

Байлей замолчал.

— Илара… — внезапно сказал он. — Ведь он пошел встретиться с Брулем. Он ее освободит!

Он вскочил.

— Освободит ее, слышишь?!

— Слышу. Сядь.

— Я пришел сюда за своей женой! Твой Дорлан…

— Он пошел куда-то — неизвестно куда. Поговорить о чем-то — неизвестно о чем… Известно лишь, с кем. С другим посланником. Побежишь туда со своим мечом и начнешь рубить этого посланника? — холодно спросила она. — Ты пришел сюда не затем, чтобы освободить жену, ибо это невозможно. Ты пришел, чтобы погибнуть. Но ты не погибнешь, так как встретил Дорлана и меня.

Он набрал в грудь воздуха.

— Спокойно, — предупредила она. — И не говори больше при мне «моя жена». Если хочешь, можешь говорить «Илара». Но не «моя жена» — потому что мне больно оттого, что на самом деле ею должна быть я.

18

Бруль-посланник стоял на галерее, окружавшей большой пустой зал, и смотрел на маленькую фигурку, шедшую по выщербленным плитам забавными мелкими шажками, чуть покачиваясь, внимательно глядя под ноги. Бич волочился за ней по земле.

— Я здесь, — негромко позвал он, чтобы ее не испугать. Она посмотрела вверх и просияла от радости.

— Господин?

Лицо его озарилось улыбкой, он махнул рукой и спустился вниз по широким каменным ступеням. Его до сих пор удивлял небывалый размах, с которым строители шергардов возводили свои здания. Причины, по которым этот могущественный народ исчез, растворившись среди других народов Шерера, считались, возможно, самой большой загадкой мироздания.

Он подошел к Иларе, слегка обнял ее и поцеловал в лоб. Она прижалась к нему всем телом. Пальцами приподняв маленький подбородок, он заглянул в огромные голубые глаза. Она смешно наморщила нос и, совсем как капризный ребенок, сказала:

— Мне скучно, поиграй со мной.

С трудом сдержав смех, он провел пальцем по розовой щеке. Осмелев, она схватила его за палец зубами и укусила. Она не отпускала его, смеясь и жмурясь. Он шутливо упрашивал ее, страшно грозился, топал, вертел пальцем, но она была непреклонна.

— Ну и что мне с тобой делать? — наконец спросил он.

Она покачала головой.

— Ничего? Совсем ничего? Так и будешь меня держать целую вечность?

Внезапно она посерьезнела и, глядя ему в глаза, медленно кивнула. Это его растрогало. Повинуясь какому-то странному порыву души, он сказал:

— Вижу, дочка, что сегодня твой день. Проси что хочешь. Я все сделаю.

Она отпустила палец и посмотрела на него со столь серьезным видом, какого он прежде у нее не встречал.

— Правда?..

— Правда.

Она наклонила голову и тихо, очень тихо сказала:

— Чтобы… не бить псов.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Как это тебе пришло в голову? А? Дитя мое!

Подбородок ее дрогнул.

— Я знаю… что нужно их бить… Ты мне объяснил, господин. Но… но объясни теперь, что больше не надо! Пожалуйста…

Он внезапно нахмурился. Происходило нечто странное. Неужели формула послушания ослабла? Нет, этого не может быть. Но как тогда… Каким образом она понимает, что именно от него зависит, что необходимо, а что нет? Что только по его воле необходимо бить псов… или не бить.

Он посмотрел на ее склоненную голову. Неужели она плачет? Почувствовав, как болезненно сжалось сердце, он осознал очевидную истину, от которой до сих пор пытался бежать: он испытывал к этому созданию отцовские чувства, или, может быть, лишь подобные им — ведь он не знал, что такое отцовское чувство… Но она явно была ему небезразлична. Она уже давно перестала быть лишь орудием, необходимым для выполнения определенной работы. В ушах у него со всей силой зазвучал вопрос, который он постоянно откладывал на потом: что он станет делать с этой беззащитной малышкой, когда она уже больше не будет ему нужна? Станет ли он всю оставшуюся жизнь заботиться о полубезумной рабыне, ненужной, обременительной, более не вызывающей никаких чувств, кроме угрызений совести? Или освободит ее и отправит куда-нибудь, сперва лишив памяти? Есть ли у него на это время?

Естественно, нет. Времени ему не хватало больше всего.

— Да, дитя мое. Я ошибся. Псов больше не надо бить.

Ошеломленная неожиданным согласием, она долго смотрела ему в лицо.

— Пра… правда?

— Да, дитя мое. Правда.

Внезапно она прижалась к нему столь крепко, что у него перехватило дыхание. Он снова рассмеялся, но смех его уже не был полностью искренним. Вернулись сомнения. Каким образом лишенная воли девушка могла просить отказаться от того, что в ее понимании было столь же неизбежно, как дыхание или еда?

— Ну хорошо, — сказал он. — Можешь меня не благодарить.

Он погладил ее прекрасные черные волосы, тронутые узенькой полоской седины — особый знак, символ другой, чуждой силы, висящей над рубежами мира. Басе-крегири, властительница мира, армектанка. Знак этот был у нее всегда — ее благословение или, может быть, в большей степени его благословение, поскольку для нее он был скорее проклятием.

Он мягко отодвинул ее от себя и еще раз поцеловал в лоб.

— Ну, иди, — сказал он. — Я хочу побыть один.

Она хотела нагнуться за лежащим на полу Бичом, но он ей не позволил. Он сам поднял его и вложил в ее маленькую ладонь.

— Иди, иди…

Он остался один. Постояв в задумчивости, он начал ходить вдоль стен.

Происходило что-то странное. Внезапно он осознал, что с какого-то момента вокруг ощущается странная, чужая аура. Что же это? Наверняка ничего хорошего, нужно быть бдительным. Остерегаться.

Но чего?

Он поднял голову, потом снова опустил ее и снова стал ходить. Формула послушания не ослабла, поскольку это было невозможно. Она была попросту разрушена. Скоро Илара освободится полностью.

— Дорлан-посланник, — тихо сказал Бруль. — Отвергнутый Мудрец вернулся к Шерни. Мне следовало догадаться. Приветствую тебя, Дорлан, в моем доме.

Дорлан медленно спустился с галереи, по тем же ступеням, которые до этого напомнили Брулю о шергардах.

— Приветствую тебя, Бруль, — ответил он. — Я не вернулся к Шерни. Я не знаю, приняла ли она меня обратно.

— Это невозможно, мастер. Ты сам должен знать.

— И я так считал. Однако — не знаю. Мне кажется, что Шернь приняла меня… условно. Что-то должно случиться. Или, может быть, чего-то я должен избежать.

— Приняла условно? О чем ты говоришь, мастер? Разве можно быть живым условно? Или мертвым условно. Посланник условно? Ты либо таковым являешься, либо нет.

— Мне кажется, мой мальчик, ты понимаешь, на каких основаниях Шернь признает нас своей живой частью?

Смысл слов почти ускользнул от внимания Бруля, поскольку Дорлан не заметил, что назвал его мальчиком… Старый учитель на мгновение забыл, что в Шерере, кроме Ромого-Коор, прошли века с тех пор, как он демонстрировал своему ученику первые законы, зафиксированные в Книге всего…

— Я старик, мастер, — мягко сказал он. — Можешь и дальше называть меня «мой мальчик», ибо это пробуждает самые лучшие воспоминания из всех, какие у меня есть. Но помни, что это лишь слова, поскольку сегодня я старик, как и ты. А теперь отвечу: да, мне кажется, мастер, что я понимаю, на основании чего Шернь признает нас символом своей сущности. Знание о том, кто мы, зиждется на предположении, что мы такие же, как и она сама. Иначе вообще было бы неизвестно, чем или кем мы являемся. Или ты сейчас скажешь, что, в сущности, никому не известно, являются ли люди людьми, поскольку, возможно, их вообще нет, а есть лишь разумные порождения лишенных разума Полос?

Дорлан присел на одну из каменных ступеней шергардов.

— Я пришел поговорить с тобой, но не об этом, — устало проговорил он. — Но уже с самого начала разговора стало ясно, что я отправился не к тому, к кому следовало… В самом деле, Бруль, ты старик, как и я.

Последовала короткая пауза.

— И чему это мешает?

— Я пришел, чтобы передать тебе итоги своих трудов. Мой вклад в Книгу всего давно завершен, и ты знаешь об этом лучше, чем кто бы то ни было. Но в последние годы я занимался историей Шерера, точнее, той ее частью, которая оторвана от Шерни. Я пришел, чтобы рассказать своему бывшему ученику, где найти все мои записи. Я хотел сесть вместе с тобой и поведать о нескольких открытиях, которые я совершил. Но запомнил я именно ученика, а нашел такого же, как я, старика, который может умереть даже раньше меня. Каким образом ты мог бы стать исполнителем моего завещания? Неужели каждый учитель, — с горькой усмешкой спросил он, — до конца своих дней помнит ученика сорванцом, к которому он привык обращаться «мой мальчик»?

— Возможно, так оно и есть… Я никогда никому не передавал знания о Шерни, Дорлан, поскольку ты сам велел мне этого не делать.

— Может быть, я ошибался, и было время, когда я не скрывал от тебя своих сомнений. Но я всегда считал, что учитель должен передавать ученикам одни факты, предоставив им возможность самим делать выводы. Ты же, мой мальчик… — Дорлан улыбнулся, заметив, что вновь поддался старой привычке, — ты же, мой самый способный ученик, всегда чересчур смело строил гипотезы, слишком много истин отрицал, и хотя столь беспокойный разум весьма ценен на пути познания, но не у учителя. Не у учителя. И потому я предостерегал тебя перед выбором пути, на который, как я считал, тебе вступать не следовало.

— Многое изменилось, Дорлан. Сегодня именно ты приходишь ко мне и подвергаешь сомнению фундаментальные истины.

Старый мастер покачал головой.

— Именно так. Но поговорим все же о тебе. Когда-то ты прислал мне записки, которые… скажу прямо… показались мне записками безумца.

— И что же в них было безумного?

— В них одно противоречило другому. Ты писал как о необходимости воспитать преемника, который будет посланником еще в утробе матери, так и о сверхсуществе, воплощающем в себе две соперничающие силы, Шернь и Алер. Первое само по себе звучит достаточно безумно, второе — тем более. Тот, кто подобен самой Шерни, не может предполагать, что призовет на свет существо, которое станет лишь его преемником. Очень редко оказывается, что это вообще человек… Ты об этом знаешь не хуже меня.

— Знаю! — резко бросил Бруль. — Я знаю, что будет так, как я сказал! Не спрашивай, откуда я это знаю, ибо тебе этого не понять, мастер!

Дорлан немного помолчал.

— Позволь, Бруль, тебе не поверить. Твои слова ничего не значат. А если даже действительно все так, как ты говоришь, то намерение воспитать преемника-посланника, то есть живую часть и символ Шерни, полностью противоречит намерению призвать существо, соединяющее в себе обе враждующие силы. Значит, ты полагаешь, что твоя цель — примирить воду с огнем, Бруль? Ты, именно ты, сделаешь так, что две противостоящие друг другу силы примут одно и то же существо и признают его своим, символизирующим сущность каждой из них? Это безумие. Это безумие, не побоюсь сказать.

— Повторяю — тебе не понять, мастер, того, что знаю я! — В голосе Бруля чувствовался нарастающий гнев. — Знаю! Точно так же, как я знаю, что живу и дышу, мыслю, осознаю существование Шерни — то есть существую и чувствую! Но я понимаю, зачем ты пришел на самом деле, и ты меня не обманешь. Ты хочешь ее у меня отобрать!

— Что или кого я хочу у тебя отобрать?

— Басе-крегири. Армектанку, зачатую под небом Алера.

— Значит — так тому и быть! — сказал Дорлан, вставая с каменной ступени. — Я уже все понял. Да, несчастный безумец, я отберу ее у тебя, если сумею. Но не затем, чтобы помешать твоим планам, которые и так закончатся ничем. Ко мне пришел муж этой женщины. Человек, который ради ее спасения переступил через самого себя.

— Скажи, мастер, — негромко спросил Бруль, — почему тебя волнуют подобные мелочи? Я должен поверить, будто ты явился ко мне из глубины Шерера, чтобы вернуть кому-то его жену? Ты называешь меня безумцем, но безумие — скорее то, что ты говоришь! Нет, мастер, я знаю, зачем ты пришел! Да, ты хочешь забрать ее у меня, но для того, чтобы мое дело никогда не было доведено до конца.

— Ты обвиняешь меня во лжи, Бруль, а это — уже чистое безумие. Зачем мне лгать? От страха?

— Хочешь со мной сразиться, мастер?

— Нет. Но если потребуется — буду сражаться. Я не нашел здесь наследника моих исторических знаний, ибо утратил чувство времени и найти его не мог. Безумия твоего я тоже не излечу. Так что, может быть, я хотя бы освобожу эту несчастную армектанку и верну ее мужу, который ради нее победил противника куда более могущественного, чем сами Тяжелые горы — собственную слабость.

— Еще никогда в истории двое посланников не выступали друг против друга с подобных позиций, — неожиданно спокойно сказал Бруль. — Пусть даже я безумец. Но в своем безумии я пытаюсь проникнуть в тайну висящих над миром сил, в чем и состоит мое предназначение как лах'агара. С другой стороны — ты, Дорлан, готов использовать мощь Полос не для открытий и познания, но вопреки правящим миром законам. Ты хочешь использовать Шернь для борьбы с созданным ею равновесием? Ты отрицаешь законы всего?

— Не знаю, посланник ли я, — в очередной раз за день отметил Дорлан. — Чтобы в этом удостовериться, я должен что-то совершить или, может быть, чего-то не совершать… Возможно, речь идет именно о том, о чем я тебе только что сказал.

— Сделай выбор — откажись от своих намерений!

— Предпочитаю действовать.

— Прошу тебя, мастер, не вынуждай меня к схватке, которой я не хочу!

— И я не хочу. Отдай мне девушку.

— Нет, Дорлан.

— Тогда сразись со мной.

— Я не хочу за это сражаться, мастер. Твои доводы не стоят даже многих посланников, даже многих! Ты думаешь о схватке? То, зачем ты пришел, — не дело посланника, это дела обычных людей, и они должны их решать. Пусть муж этой женщины явится за ней — это его право, и в чем-то оно справедливо!

— И тогда ты ее ему отдашь?

— Нет, она нужна мне самому! Но его доводы я признаю, в то время как твоих признать не могу!

Дорлан протянул руку.

— Вот мой довод, — сказал он. — Пусть Полосы Шерни решат, является ли мой путь путем посланника.

В его руке блеснул длинный белый клинок — оружие, как две капли воды похожее на меч короля гор.

— Тарсан, древнее оружие шергардов, — сказал Бруль, отступая на шаг. — Что ж, хорошо, будем сражаться оружием шергардов в возведенном ими здании.

Он вытянул руку, и в ней тотчас же появился узкий черный клинок.

— Вот мой довод, Дорлан. Ты готов проиграть? Пусть же Полосы признают правоту того, кто этого заслуживает.

Даже не притворяясь, будто наносит настоящий удар, он выставил оружие перед собой и позволил мечу противника его коснуться. Белый клинок мгновенно почернел. Бруль вытянул левую руку; меч Дорлана вырвался из его руки, взмыл в воздух и лег прямо в левую ладонь хозяина старой крепости.

— Если бы ты вел со мной спор с позиции посланника, — без какого-либо торжества, но с неподдельной грустью сказал Бруль, — исход схватки мог бы быть другим. Но ты поставил себя в позицию обычного человека, и Полосы снова тебя отвергают. Ты не стал снова посланником, Дорлан. Уходи, прошу тебя.

Он уронил черные мечи на пол, и они громко зазвенели. Неожиданно Бруль присел и встал, в последний раз отдавая честь своему учителю.

— Может, я и безумец, но не в большей степени, чем мудрец Шерни. Уходи, мастер. Твой труд велик, но он завершился раз и навсегда. Теперь ты уже не знаешь, что такое Полосы, и не можешь быть живым символом их неодушевленной сущности.

Дорлан молча поклонился — и ушел.

Она ласкала их, задыхаясь от рыданий, обнимала за лохматые шеи, дрожащими пальцами, сдавленно всхлипывая, гладила огромные уши… Псы стояли неподвижно, не пытаясь убежать, но и не отвечая на ее ласки. Давясь слезами, она поняла, что уже никогда больше не сможет поиграть с псами — ибо она предала их, и теперь они ждали от нее незаслуженного наказания. В любой момент она могла снова причинить им боль, без какой-либо причины — ведь они не понимали, что тогда причина была, и весьма важная. Они стояли как камни, холодные и неподвижные. Не в силах этого вынести, все еще плача, она вскочила и тяжело побежала, размазывая слезы на щеках кулаком, в котором судорожно сжимала Бич.

Ее охватила чудовищная, страшная жалость, которая, казалось, схватила ее за горло и держала, держала… держала. Жизнь снова оказалась неприязненной и враждебной, так же как тогда… В памяти начали всплывать обрывки воспоминаний, которых еще мгновение назад не было: Дартан и Армект… какой-то мужчина, близкий и далекий… Она пыталась удержать воспоминания, но они тут же исчезли, словно испугавшись.

Наконец она остановилась, не в состоянии бежать дальше. Она села на землю и, шмыгая носом, уставилась в одну точку.

Внезапно она поняла, где находится, — и перепугалась. Бруль показывал ей это место, странный, сложенный из достигавших до пояса камней лабиринт, приказав, чтобы она никогда по нему не ходила. Она хотела встать и уйти, но внезапно ей пришло в голову, что, в конце концов, не каждое слово Бруля должно быть для нее священным. Впрочем, она ведь не заходила за камни. Она просто была рядом, только и всего.

Она посмотрела на небо, ясное, как всегда в краю. Вытирая с лица остатки слез, она ощутила усиливающийся ветер, горячий и душный, что бывало нечасто.

Наконец она встала, намереваясь вернуться в руины, которые Бруль называл домом.

Но был ли это дом?

Она успела сделать лишь несколько шагов…

Все произошло столь неожиданно, что она пришла в себя лишь тогда, когда окровавленный Бич ласково обвился вокруг ее ноги, словно заверяя о своей могущественной опеке и прося награды. То, что он убил на границе между тенью Полос и светом, уничтожало своей смертью песок, поднимало клубы горячего воздуха, превращая их в шары ледяного огня. Она отшатнулась, объятая страхом, какого никогда еще не испытывала, нечеловеческим, несусветным, который передавался ей прямо от издыхающего стража края. Она не понимала, что она чувствует и видит… и чувствует и видит ли ЭТО вообще. Сердце отчаянно колотилось, ей было душно… душно, душно! Тело внезапно свело болезненной судорогой.

Она сделала шаг и медленно опустилась на колени, прижав руки к вздувшемуся животу. В глазах потемнело. Чудовищная боль нарастала. Она вскрикнула, потом еще раз и, скорчившись, упала на бок.

— Бруль! Бруль! А-а-а!..

Ребенок был мертв.

Байлей и Каренира видели на востоке белые молнии и клубы пурпурного дыма, но не признали в них страшного гнева, горя и отчаяния Бруля. Ребенок был человеком, без каких-либо уродств, обычным, человеческим новорожденным, возможно, носившим в себе могущество двух сил, висящих над миром. Но он был мертв.

Черное побережье узнало гнев мудреца Шерни, который — вопреки всему, что недавно говорил своему бывшему учителю, — использовал силу Полос для мелких человеческих дел, давая выход ненависти, отчаянию и ярости. С гулом и грохотом взлетали в воздух целые холмы, фиолетовое пламя металось по широким пляжам, выжигая отмели и испаряя соленую морскую воду. Чудовищные обитатели Ромого-Коор гибли десятками — раздавленные, сожженные, разорванные между судорожно отступающей тенью Полос и сиянием света. Более слабые Брошенные Предметы трескались, плавились от жара, горели, превращались в прах…

Где-то в глубине материка над равнинами края прокатился глухой, жуткий крик, поднимая песок и пыль.

Затронутая катаклизмом старая крепость шергардов, столетия стоявшая там, где ее возвели, начала рушиться. Остатки старых башен и стен с грохотом исчезали в клубах пыли; трескались полы в темных залах. На подпиравших потолки колоннах появлялась черная сетка трещин…

Потом наступила тишина. Пыль медленно оседала, но посреди ее клубов отчетливо вырисовывалась фигура идущего со склоненной головой старика.

— Бруль! Бруль, останься, умоляю! Не бросай меня! Бруль! Бруль!

Он не оборачивался. Новые клубы пыли полностью скрыли его из виду.

— Бруль!!!

У нее не оставалось сил даже для того, чтобы ползти за ним следом. Слезы прочертили на сером от пыли лице кривые дорожки. Она еще раз приподнялась на руках, но тут же упала на холодные плиты пола, лишившись чувств.

Пыль оседала, оседала, оседала…

Тишина. Абсолютная тишина, казалось, оседала вместе с пылью, покрывая землю толстым слоем. Молчали обвалившиеся стены, молчали разрушенные башни, потрескавшиеся плиты… Вместе со старой крепостью шергардов молчало все Черное побережье. Ромого-Коор, месту, в котором Шернь находилась ближе всего к земле, предстояло долго залечивать раны, нанесенные тем, кто символизировал сущность Полос…

Илара лежала неподвижно, лицом вниз. Ее черные волосы покрывала серо-белая пыль, сделав неразличимой седую прядь. Она лежала долго. Лишь вечером, когда туманная пыль сменилась влажными сумерками, плечи девушки дрогнули.

— Бруль…

Она медленно, тяжело села. В воздухе заклубилась стряхнутая с волос, спины и плеч пыль. Обхватив голову руками, она снова прошептала:

— Бруль…

Никто не ответил. Она снова заплакала. Веснушки на маленьком, покрытом пылью лице побледнели, нос покраснел. Она беспомощно утерла его рукавом и, продолжая плакать, встала. Она шла медленно, неровно, пошатываясь и прикусив губу, держась за стены.

Она выбралась из руин и остановилась.

Ей некуда было больше идти.

И у нее никого не было. Ни ребенка, ни Бруля… Никого. Она осталась одна на свете.

Ребенка не было.

Отчаяние душило ее. Из-под опухших красных век скатились последние слезы. Она опустилась на землю, еще раз судорожно всхлипнула — и снова застыла неподвижно, борясь с болью во всем теле и пытаясь найти причину, по которой ей стоило бы жить.

Но не нашла. Ребенка у нее не было.

У нее не было никого. И ничего.

19

Старик умер вечером.

В эту ночь они впервые любили друг друга. Он любил ее, словно безумный, — и при этом почти ненавидел. За то, что ее любит, что должен ее любить, за то, что она отобрала у него Илару, за то, что растоптала священную цель его путешествия. Он ненавидел ее за то, что она разрушила иллюзии, которые он носил в себе столько лет, за новую, настоящую любовь, которая заняла место той, ненастоящей. Он желал ее тела, желал ее всю — ее сердце, душу, разум. Это было подло и низко, так низко по отношению к той, чистой теперь, как сама идея любви. Илара была для него долгом и потому чем-то возвышенным. Он пренебрег своим долгом, чтобы угодить телу и сердцу.

Они похоронили Старика, и никто из них даже не заплакал, хотя он был их другом и она называла его «отец». Когда он вернулся, он казался маленьким, беспомощным и никому не нужным… Они не восприняли как должное его смерть, ибо тот Старик, который утром ушел в сторону солнца, — Великий Дорлан-посланник, не имел ничего общего с тем, которого они похоронили. Он должен был где-то жить, он не мог просто так вернуться — слабый, дрожащий, согбенный. Дряхлый старик, лежащий теперь в могиле, был ничем. Никем и ничем, словно бездомный бродяга.

Они дали волю своей дикой страсти — почти на самой могиле, с еще грязными от земли руками. Ошеломленные, почти в ужасе, они спешили так, словно это был последний раз. Она кусала его за губы, язык, за все лицо, он же тянул ее за волосы, словно хотел вырвать их все с корнем. Она кричала от боли сквозь его собственные крики, поскольку то, чем они занимались, скорее напоминало пытки, чем что-либо иное. Жесткий песок сдирал кожу с ягодиц и спины то ей, то ему; она вцепилась в его бедра руками и лодыжками, не позволяя оторваться от нее, словно он мог уйти навсегда. Он приподнял ее раз, другой, сплетясь с ней в тесных объятиях, чтобы потом снова бросить на землю, прижать грудью и душить всем своим весом. Они уже не кричали, лишь стонали — глухо, протяжно, болезненно…

До самого конца.

Потом — тяжело дыша от боли и чувствуя онемение во всем теле — они ждали, когда придет сон. Наверняка последний… вместе.

Заснул только Байлей. Она — не могла.

Она лежала с открытыми глазами, полуобнаженная, в разорванной юбке, и смотрела в небо, такое же, как над ее Армектом. Она узнавала яркие звезды, знакомые с детства. Им было все равно, над какой страной и для кого светить…

Она искала в памяти названия созвездий, ведущих конных лучников через равнины. Топор — концом рукоятки указывающий на север… Конь… Лук и Стрела… Волк…

Она встала и тихо оделась.

Быстрым, стремительным шагом она преодолевала пространство. Для мускулистой горной козы, бегом пересекавшей склоны и прыгавшей по острым скалам, ровное открытое поле было словно воздух после глубокой воды. Оно не оказывало никакого сопротивления, сдаваясь почти без борьбы. Колчан ритмично ударял по бедру, лук покачивался за спиной. В темноте слышалось ее ровное, глубокое дыхание.

Она освободит дли него Илару. Отдаст ему. И уйдет…

Вскоре она добралась до полосы пологих, невысоких холмов, за которыми прошлым утром скрылся Дорлан. Поднявшись на вершину, она остановилась, чтобы передохнуть.

По другую сторону, залитая светом звезд и луны, простиралась очередная равнина. Каренира не сумела разглядеть на ней ничего, что могло бы быть обителью Бруля. Однако Дорлан пошел именно в ту сторону. Может быть, то черное пятно, вдали… Действительно ли там что-то было? Вспомнив молодую глупую девчонку, которая видела в темноте как никто другой, Охотница грустно покачала головой и горько улыбнулась… Впрочем, она тут же вспомнила старого легионера, который отдал все, что имел. Благодаря которому она увидела сегодня Топор… Коня и Волка… и даже едва различимые Лук и Стрелу.

Она посмотрела на небо и выбрала себе путеводную звезду.

Ноги понесли ее вниз — ровно, легко и быстро.

Она бежала, пока не наткнулась на приземистую, совершенно черную груду развалин, которая когда-то была крепостью шергардов, а потом домом посланника. Руины возвышались перед ней, все более массивные, по мере того как она к ним приближалась. Она миновала жалкие остатки каких-то строений, которые много веков назад могли быть расположившимся возле крепости городом; сложенные из серого шергардского кирпича дома не смогли устоять против времени, в отличие от возведенной из камня крепости. Однако выложенная большими плитами дорога все еще была видна. Заброшенный тракт вел прямо к воротам цитадели.

Было тихо, совсем тихо. Однако в этой тишине поверженные башни и смертельно раненные стены, казалось, беззвучно стонали. Побежденные, разрушенные, они казались еще более грозными оттого, что были мертвыми. Разлагающийся труп огромного сооружения внушал отвращение, но больше всего — страх. Каренира не знала, какие разрушения вызвал гнев Бруля, но тем не менее ей казалось, что тишина в разрушенной крепости — не совсем тишина… Она чувствовала, что не только минувшие века оставили свой след на каменных стенах.

Откуда-то посыпались остатки раскрошившейся штукатурки, а за ними — каменные обломки. Крепость все еще умирала. Перепуганная девушка замерла, а потом быстро достала лук и вложила стрелу. Прислушавшись, она медленно двинулась к большому пролому в стене, мимо ворот. Вот он, внутренний двор…

Сердце ее забилось сильнее.

Тишина.

Стены отбрасывали тень; в густом мраке она почти ничего не видела. Ей помогало чутье, выработавшееся за много лет. Она обошла двор вдоль стен, потом углубилась в самое сердце руин, выбрав, как и до этого, большую дыру в стене. Темнота еще больше сгустилась; девушка спрятала лук и достала меч, поскольку с этим оружием можно было выбирать дорогу вслепую. Несколько раз она споткнулась, обходя большие груды обломков. Потом стало чуть светлее — обвалившийся потолок пропускал свет луны и звезд. Она начала подниматься по какой-то лестнице, но, увидев, что та наполовину обрушена, вернулась.

То блуждая в кромешной тьме, то вновь пересекая островки лунного света, она проходила зал за залом, коридор за коридором. Наконец ей начало казаться, что невозможно себе представить, чтобы мудрец Шерни обитал в столь разрушенном строении. Ей не попалось ни одного хоть сколько-нибудь обустроенного места. Человек не мог жить посреди груды развалин. Она поняла, что, скорее всего, пришла слишком поздно, но вместе с тем ощутила и облегчение, в котором ей стыдно было признаться перед собой.

— Бруль! — воинственно крикнула она.

Шаг вперед.

— Бруль! Покажись! Ты же посланник, неужели ты боишься армектанской лучницы?!

Никто ей не ответил. Охотница двинулась вперед, время от времени продолжая звать. Она перепрыгнула через упавшую треснувшую колонну… но за ней не оказалось каменного пола. Девушка обо что-то ударилась, падая; крик застрял у нее в горле, потом последовал еще один удар, и она услышала звон своего меча, который выпал из ее руки и покатился по камням…

У нее была разбита голова и вывихнута нога. Она вся основательно расшиблась, и опухшая лодыжка причиняла боль при каждом шаге. Очнувшись, она довольно быстро пришла в себя, но могла лишь неуклюже ковылять, о беге и прыжках даже речи не было. Вот и конец жалкой авантюры, необдуманного поступка, на который она решилась, движимая жалостью, гневом и ощущением, что теряет своего мужчину…

Еще один шрам на голове.

Был уже день; хотя свет с трудом проникал в глубь руин, она отчетливо видела все вокруг. Ночное предчувствие ее не подвело — это были лишь развалины, и никто тут наверняка не жил.

Медленно и с трудом выбирая дорогу, избегая любых препятствий, она выбралась на двор, а потом за пределы стен. Опираясь на лук и сильно хромая, она шла вокруг гигантских руин. Наконец, устав, она присела на камень, тупо глядя на свой старый верный лук, который теперь заменял ей трость. Горько рассмеявшись, она вдруг почувствовала, как к глазам подступают слезы. Жалкое зрелище — в разорванной, помятой одежде, с разбитым носом и лбом… Какая из нее противница для посланника Шерни? Снятый с распухшей ноги сапог торчал из колчана; она пошевелила грязными пальцами. Там… где-то там спал после ночи любви мужчина, который ради своей женщины отправился в Дикий край. Он найдет ее, конечно найдет… Ее звали не Каренира. Она была не из тех, кто вынужден видеть над головой лишь громбелардское небо, бегая по величайшей груде скал на свете и чувствуя, как проходит молодость. И красота… Она поднесла руку к глазам, глядя на отвердевшие от тетивы пальцы, изуродованные ногти… На груди лежала коса, которую она не переплетала уже неделю, запыленная и грязная, даже смотреть жалко…

— Что ж, — с горечью и злостью сказала она, — тому, другому, ты тоже не была нужна, слишком легко он от тебя отказался, стоило лишь достославному коту сказать одно слово. Но чего же ты хочешь? Ты выглядишь не лучше его разбойников, а может быть, даже хуже. Ты умеешь только убивать стервятников. Мужчина? Мужчины у тебя никогда не будет.

Горечь и злость становились все сильнее.

— Впрочем, в этом нет ничего странного, — сказала она, вставая. — Кому нужна такая дура… И чего ты сюда прибежала? Честь потребовала, как же…

Поверившая, что старая крепость шергардов — вовсе не дом посланника, армектанка не сразу поняла, что перед ней. Ничего подобного она просто не ожидала. Неподвижное, покрытое пылью тело почти не отличалось цветом от столь же запыленной земли… Едва не наступив на лежащую, девушка, вскрикнув, отшатнулась; вывихнутая нога не выдержала, и лучница во второй раз за этот день расшиблась, упав на неровные камни, а потом бессильно сползла в канаву, которая когда-то была рвом. Ободранные ладони жгло; прикусив губу и борясь с желанием расплакаться, Каренира не чувствовала ничего, кроме растущей жалости, гнева и отчаяния. До нее вообще не дошло, что раз она нашла девушку, то могла бы найти и того, кто ее похитил… Карабкаясь по склону, она в конце концов добралась до подножия стены.

Вид тела мертвой женщины вновь потряс ее — она вдруг поняла, что, а вернее, кого видит. Она подползла к лежащей и с трудом перевернула ее на спину, внимательно разглядывая серые от пыли густые волосы, грязную рубашку, голые босые ноги… Она начала осознавать, что означает смерть этой женщины.

— Так это ты… — хрипло прошептала она. — Значит, это… это была ты… Вот ты какая, Илара…

Ей вдруг показалось, будто она слышит тихий вздох или стон… Застыв неподвижно, она сглотнула слюну, потом осторожно и медленно протянула руку, собираясь коснуться губ лежащей… но тут же ее отдернула, испугавшись при одной мысли о том, что может почувствовать дыхание.

Илара снова вздохнула и слабо пошевелила головой. Лучница внезапно ощутила, будто ей самой не хватает воздуха.

— По… подожди, — проговорила она. — Я…

У нее потемнело в глазах. Схватив бесчувственную девушку под мышки, она попыталась ее тащить… но сил не хватало, вывихнутая нога напомнила о себе пронзительной болью. Охотница бессильно рванула лежащую за рубашку и, пошатнувшись, оперлась предплечьем на ее шею. Она попыталась убрать руку, но та словно окаменела.

— Подожди… — прохрипела она чужим, скрипучим голосом. — Я сейчас… сейчас… Тяжело дыша и дрожа всем телом, она не понимала, что с ней происходит. Она пыталась поднять руку, давившую на горло девушки, — но вместо этого наваливалась на нее всем своим весом. Она мысленно повторяла: «Сейчас… сейчас…» — и за каждым «сейчас» оказывалось следующее. Она все сильнее прижимала лежащую к земле.

«Сейчас… нет, сейчас…»

20

Байлей проснулся от какого-то странного предчувствия и сразу же сел. Мгновение он смотрел перед собой, пытаясь опомниться, потом огляделся по сторонам.

— Кара?

Тишина.

— Каренира?!

Ее не было. Над Дурным краем вставал туманный рассвет; если бы она находилась рядом, он бы ее обязательно увидел.

Внезапно он понял, что случилось нечто необычное… нечто страшное. Где она, куда пошла? Шернь… ведь это Дикий край!..

— Каренира! — крикнул он что было сил. — Каренира! Кара!

Он испугался — за нее, не за себя. Хотя и за себя тоже… Впервые он понял, сколь одинок и беззащитен человек в Дурном краю, когда рядом никого нет.

Только эта могила… Могила друга, смерти которого он почти не заметил.

Он вскочил и схватился за меч. Безымянный край — хотя и казавшийся тихим и спокойным — был насыщен холодом страха… того страха, который охотнее всего нападает на одиноких.

Знакомая форма рукояти вернула ему спокойствие. Он вытащил клинок из ножен и оперся на него, словно на трость. Гольд когда-то учил его, что так никогда нельзя делать. Меч, воткнутый в землю, был армектанским символом сдачи в плен; в Громбеларде считали, что без необходимости ранить горы — значит навлекать на себя несчастье…

Но здесь был не Армект и даже не Громбелард.

Байлей посмотрел на юго-восток, туда, где вечером они видели молнии и слышали грохот. Именно оттуда появился пылевой смерч, с небывалой скоростью прокатившись через равнину, — полмили ближе, и он бы унес их с собой. Именно в ту сторону, к холмам, отправился Дорлан. Опасность, которая забрала Карениру, пришла оттуда. Наверняка.

Забыв о мешке с провизией, забыв вообще обо всем, он бросился бежать. Когда из-за холмов появился край восходящего солнца, он побежал еще быстрее, словно увидев некий знак, заставлявший спешить.

Он бежал и бежал.

Оказавшись на вершине холмов, он увидел вдали черное пятно, похожее на скопление скал или, возможно, руины огромного сооружения. Дальше, позади этого пятна, простиралось море.

Он немного отдохнул, опираясь на меч, потом снова вытер пот со лба и побежал. Вскоре он увидел, что впереди действительно остатки какой-то могучей крепости. Когда-то могучей… Из всех башен, какими бы они ни были высокими много веков назад, осталась лишь одна — черная полуразрушенная культя, грозно торчавшая на фоне голубого неба.

Он снова остановился передохнуть. Однако ему тут же показалось, будто он слышит пронзительный женский крик, доносившийся со стороны руин. Нет, не показалось! Крепче схватив меч и отшвырнув ножны, он понесся быстрее ветра.

Кричала женщина, в том уже не оставалось сомнений. Пронзительный вопль раздался снова, но на этот раз его заглушили другие голоса, от зловещего звука которых дартанца бросило в дрожь — столь нечеловеческими они были.

— Ка-а-ра-а-а!!

Тяжело дыша и обливаясь потом, она со стоном бросила на каменную груду последний обломок стены и бессильно упала на нее. Ее тошнило от ужаса, отвращения к самой себе и усталости. Она чувствовала, как рот наполняет водянистая слюна с характерным вкусом. Она несколько раз закашлялась, но в желудке уже ничего не было.

Ее охватил ужас, смертельный ужас от того, что она совершила. Ей уже приходилось убивать людей. Но никогда… никогда…

Когда она наконец оторвалась от Илары, та была уже мертва. Задушенная женщина, полностью беззащитная… скорчившаяся на земле… Увидев, что она сделала, Охотница зажала рукой рот, чувствуя, как желудок подкатывает к горлу. Потом она хотела бежать, но ноги ей не повиновались; на коленях, опираясь на одну руку и продолжая другой зажимать рот, она отползла в сторону, и ее вырвало. Плача, она шептала какие-то бессмысленные слова, ибо ЭТО уже случилось, страшное и необратимое… и ничто не могло помочь, пути назад не было.

— Прости меня, Илара! — со слезами повторяла она. — Я не хотела… в самом деле не хотела… Не знаю, как так получилось…

Прошло немало времени, прежде чем она достаточно набралась сил, чтобы вернуться к мертвой девушке. Однако, увидев ее, она едва не лишилась чувств. Снова борясь с тошнотой, она оттащила хрупкое тело к стене и, чувствуя, как ком подкатывает к горлу, начала заваливать каменными обломками. Каждый камень, уложенный на чудовищную могилу, напоминал о страшной правде — она убийца. Она убила беззащитную, лежащую без сознания женщину…

Соперницу.

Она судорожно ловила ртом воздух.

Она задушила соперницу. Девушку, которую даже не знала. Теперь она лежала на ее могиле, постепенно приходя в себя.

Наконец она встала и, прикусив губу, с трудом оперлась на вывихнутую ногу. Наклонив голову, она неуклюже двинулась вперед — и замерла, чувствуя, как на нее накатывает новая волна страха. Перед ней стояли два огромных лохматых пса. Звенели оборванные цепи, а из глубины могучих глоток доносилось зловещее глухое рычание.

Он увидел их издалека — но ничего не мог поделать, кроме как кричать и бежать. В конце концов он добежал, едва не лишившись чувств от ужаса и усталости, и все оставшиеся силы вложил в два удара мечом; клинок обрубил могучую лапу, а потом лязгнул о позвоночник. Второй чудовищный зверь метнулся к нему, но он успел подставить острие, и пес напоролся на него… Меч пробил горло. Сражаясь с тварью, которая даже в агонии пыталась до него добраться, прижатый к земле тушей, превосходившей весом взрослого человека, он последним усилием отвоевал себе жизнь. Из пронзенной клыками руки текла кровь, но он не чувствовал боли, отталкивая громадный труп в сторону. Байлей бросился к неглубокой пещере среди груды обломков, из которой торчала изгрызенная нога в разорванном в клочья кожаном сапоге. Он кричал как безумный, вытаскивая девушку из укрытия, которое, как он полагал, стало для нее последним. Он не знал, что делать с изуродованными ногами и руками, как остановить кровь, идущую из прокушенного бока, и лишь плакал от бессилия.

— Ради Шерни… Кара… Каринка…

Держа ее безвольную голову на коленях, он, словно слепой, коснулся пальцами разбитой макушки и исцарапанной щеки. Отрывистый, приглушенный стон и хрип стали для него самыми прекрасными звуками, которые он когда-либо слышал.

— Подожди! — крикнул он. — Ради Шерни, подожди… Подожди! Слышишь?! Я здесь… здесь… Подожди…

Не переставая упрашивать ее подождать, он дрожащими руками срывал доспехи, рвал на длинные неровные полосы рубашку, штаны… Он просил, умолял, успокаивал ее и перевязывал раны — так быстро, так аккуратно и, несмотря на дрожь в руках, так ловко, словно всю свою жизнь только этим и занимался. Наконец он закончил и попытался привести ее в чувство, но безуспешно.

Нужна была вода.

У него не было ни капли. Бурдюк, провизия — все осталось в Мертвом Пятне, вместе с остальными вещами.

Он нашел еще одну пещеру, подобную той, где искала спасения девушка, — на то, чтобы отыскать действительно безопасное укрытие, у него не было времени. Отнеся ее туда, он завалил вход большими камнями, поскольку не знал, нет ли поблизости других псов. Потом разорвал остатки одежды и побежал искать колодец. В цитадели должен был быть колодец. Если в этой крепости кто-то жил, пусть даже Бруль-посланник, он наверняка не обходился без воды.

Вскоре он вернулся бегом, с комком мокрых тряпок в руках, и выдавил немного грязной воды ей в рот, а потом влажной тканью начал смывать кровь с ее лица. Потом снова побежал к колодцу — и вернулся.

Потом снова побежал. И снова вернулся.

ЭПИЛОГ

Место, где она очнулась, напоминало спальню какого-то безумного старьевщика… Спальню, которую покидали в страшной спешке — из многочисленных сундуков забрали лишь некоторые вещи, остальные бросили. Морщась от боли, которую ощущала всем телом, она осторожно поворачивала голову, окидывая взглядом комнату.

Она лежала на довольно удобной и широкой постели, накрытая мягкой вышитой тканью, какую делали в Дартане. Повсюду виднелись сундуки… какие-то полки… У окна — стол и большое кресло.

Через полукруглое окно падал дневной свет. Слышались крики чаек — значит, рядом море…

Она находилась в крепости Бруля-посланника.

В одно мгновение вернулись воспоминания. Застонав, она закрыла глаза, схватившись за голову. К глазам подступили слезы. Услышав скрип двери, она в ужасе приподнялась…

— Что ты делаешь?! Не двигайся, лежи!

Ни голос, ни лицо, которое она увидела, не принадлежали зловещему мудрецу Шерни. Едва сдерживая рыдания, она протянула руки — но неожиданно отшатнулась и сжалась в комок.

— Нет, — глухо сказала она. — Не прикасайся ко мне… Не прикасайся…

— И тем не менее — прикоснусь, — решительно сказал он. — Прикоснусь точно так же, как прикасался пять долгих дней. Взамен же требую лишь одного: ты должна лежать и не мучить себя. Раны очень глубокие и, хуже того, рваные. Они могут открыться. Ты же не хочешь, чтобы остались уродливые шрамы?

Она испуганно смотрела на него. Вид у нее был покорный и несчастный.

— Эти мази творят настоящие чудеса, — помолчав, добавил он с несколько двусмысленной улыбкой, показывая на небольшие глиняные сосуды. — Я не сразу решился ими воспользоваться… но, к счастью, воспользовался. Вскоре ты будешь здорова, Охотница.

Она сглотнула слюну и снова закрыла глаза. Он ни о чем не знал.

— Эти мази! — снова восхищенно повторил он. — Видишь? Он показал на предплечье. — После укусов не осталось ни следа! За пять дней!

— Где мы? — тихо спросила она. — Ты спас меня от… псов?

— Я успел. И что тебе только в голову пришло… Нет, ничего не говори, — с искренним раскаянием сказал он. — Потом у нас еще будет время. Отдыхай. Выздоравливай побыстрее, сейчас только это имеет значение.

Она почувствовала, как он взял ее руки в свои и, хотя она пыталась слабо сопротивляться, поднес к губам.

— Я очень тебя люблю, — серьезно и совершенно спокойно сказал он. — И у меня нет никого, кроме тебя.

У нее перехватило дыхание.

— Я тоже тебя… тоже тебя люблю, — со слезами на глазах ответила она; до сих пор она никому такого не говорила. — Но…

Она замолчала, не в силах признаться в том, что совершила. Но он… знал, наверняка знал. «У меня нет никого, кроме тебя…»

— Отдыхай, — сказал он. — Мы в старой крепости на берегу моря. Здесь когда-то был дом Бруля-посланника, мы находимся в его комнате, — задумчиво добавил он.

— Я его здесь не нашла.

— Знаю. Он был тут и говорил со мной.

Она не могла поверить.

— Ты говорил… с Брулем?

Внезапно у нее потемнело в глазах; для подобных волнений она была еще чересчур слаба.

— Илара умерла, — услышала она и замерла в болезненном ожидании. — Я знаю о том… от него.

Она услышала собственный голос:

— Ты ему веришь? Что он тебе сказал?..

— Не сегодня, Каренира. Отдыхай.

— Скажи. Что он тебе говорил?

Байлей глубоко вздохнул.

— Он пришел сюда совершенно открыто. Я готов был броситься на него с мечом, но он меня остановил… остановил одним лишь жестом. Я не мог сражаться, хотя и очень хотел. Он сказал… — Байлей снова вздохнул. — Сказал: «Я не позволю себя убить, господин, а ты тоже не ищи смерти, ибо вижу, что у тебя есть ради кого жить. Я виноват перед тобой в том, что забрал у тебя жену, но ее ждало великое предназначение. Теперь все это уже неважно». Так он сказал, а я спросил, что с ней стало. С Иларой.

— И тогда… — почти беззвучно шевельнула она губами.

— Сперва я ничего не узнал. Я боялся… — Байлей сглотнул, — что он с тобой что-нибудь сделает, а я не мог этому помешать, не мог вообще пошевелиться; он сначала долго тебя разглядывал, а потом осмотрел раны. Он нашел мази, вот эти, и велел мне их применять. Тогда я снова спросил про Илару. Он сказал… сказал, что ее убила собака, королевская сука из своры, ревновавшая ее к хозяину. Но, сказал он, поскольку это всего лишь собака, винить нужно человека, которому не хватило ума проследить за любившими его существами.

Лежавшая на постели женщина побледнела и поднесла руки ко лбу.

— Потом он забрал несколько своих книг и… ушел. Прошло четыре дня, но мне до сих пор кажется, словно все это случилось только что. Я помню каждый его жест и каждое слово, — сказал он, нахмурившись и глядя в окно.

Снова повернувшись к девушке, он быстро встал.

— Как ты себя чувствуешь… О, Шернь! — испуганно проговорил он. — Зря я об этом…

— Нет, не зря, — прошептала она. — Бруль…

Она прикусила губу, а потом сказала:

— Нет, ничего.

Королева Громбеларда