Громбелардская легенда — страница 8 из 11

Ветер и дождь

15

Ночь была холодной и дождливой. Черные тучи клубились вокруг угрюмых вершин, опускались к перевалам. Каменный громбелардский город спал. Одиночные тусклые огоньки, мерцавшие тут и там, напоминали скорее призрачные огни, встречавшиеся порой на дартанских болотах. В этих огнях мало было тепла. Проклятый Шернью край давал своим обитателям лишь холод, ветер и дождь. Казалось невозможным, чтобы хоть кто-то мог его полюбить.

Однако его любили многие.

Мрачная громбелардская цитадель, в которой обитал князь-представитель императора, была столь же мрачной и холодной, как и все прочее во Второй провинции, хотя прилагались немалые усилия для того, чтобы превратить это древнее разбойничье укрепление в изысканную резиденцию. Тщетно. Ткани и меха, покрывавшие стены, быстро пропитывались влагой, плесневели, воняли тухлятиной. Ковры гнили. О всяческих документах и книгах приходилось заботиться специально — в помещениях, где они хранились, днем и ночью поддерживался огонь. На это уходили немалые средства, учитывая, что дрова для отопления доставлялись в Громб издалека. Тяжелые горы не изобиловали лесами. Лишь кое-где росли карликовые ели.

Ее высочество Верена, супруга Н. Р. М. Рамеза, императорского наместника в Громбеларде, каждое утро надевала влажное платье.

Дочь императора, первая дама Громбеларда и одна из первых дам Шерера, бывало, порой попросту мерзла.

Сейчас, посреди ночи, она стояла возле узкого окна, опираясь рукой о стену, а лбом о руку. Она смотрела во тьму, позволяя влажному ветру обдувать ее лицо.

— Иногда я просто вне себя от отчаяния, — сказала она.

В комнате мерцала лишь одна свеча. Лицо женщины, к которой были обращены слова княгини, скрывалось во мраке. Пламя свечи освещало сзади ее волосы, создавая вокруг головы оранжевый ореол.

— Здесь ничего нет. Совершенно ничего, — тихо, поспешно заговорила Верена. — Понимаешь? Ничего. Только эти стены, вечные и вечно влажные. У меня нет сада, в который я могла бы выйти. Даже звезд, которые я могла бы считать. Я… Ведь я уже много лет, слышишь, — много лет не видела настоящего дерева… Или травы. Не ездила верхом. Я уже забыла, как удлиняется и укорачивается тень на солнце. Здесь никогда нет солнца. По собственной воле я вышла замуж за человека, которого мой отец сделал королем этой провинции, и не жалею об этом. Но я умираю в этой тройной тюрьме, в этих стенах, в этом городе и вообще в этом краю. Умираю, понимаешь? Нет, не понимаешь… Ведь ты любишь эту проклятую каменоломню, которая каким-то чудом еще не растаяла под дождем. Любишь, скажи?

— Но я люблю и то, о чем ваше высочество так тоскует, — последовал ответ; у говорившей был низкий, чуть хрипловатый голос. — Полагаешь, госпожа, я больше не хочу увидеть высокое небо над Армектом?

— Так что же тебя здесь держит?

Ответа долго не было.

— Ничего. Лишь то, что я — часть этих гор. Я принадлежу им так же, как ты принадлежишь князю Рамезу, ваше высочество. Это и хорошо, и плохо.

Наступила тишина.

— Возвращаешься в горы?

— Да, госпожа.

— Неужели это так необходимо? — Княгиня повернулась спиной к окну и посмотрела на окутанное тенью лицо собеседницы. — Каренира, чего недостает тебе у меня? За три месяца я сделала тебя намного значительнее, чем… Я подарила тебе свою дружбу, настоящую дружбу. Взамен мне не нужно ничего, кроме твоего общества. Останься со мной. Прошу.

Ответа не было.

— Почему ты уходишь? Чего ты ищешь на этих бездорожьях? — настаивала княгиня. — Ветер и дождь, дождь и ветер… Ты стала королевой пустошей, о тебе рассказывают легенды, солдаты тобой восхищаются, разбойники обходят стороной, коты уважают, стервятники ненавидят… Чего тебе еще надо? Что еще тебя ждет?

— Ветер и дождь, дождь и ветер, — повторила та с легкой усмешкой. — Да, я легенда. Самая прекрасная легенда Громбеларда о мести, долгой как жизнь. Здесь любят такие легенды.

— Это низко…

— Это величественно, ибо оно — мое.

Княгиня не уступала.

— Но… что случилось на этот раз? Снова стервятники? Из-за того, что много лет назад они причинили тебе вред, ты будешь охотиться на них до конца своих дней? Так ты потеряешь больше, чем они пытались у тебя отобрать. Ты впустую потратишь жизнь, Охотница. — Она замолчала, увидев, несмотря на мрак, язвительную усмешку на лице собеседницы.

— Прошу прощения, ваше высочество. Это не стервятники. Стервятников нет и никогда для меня не было. Может быть, когда-то… в самом начале. Но потом… теперь… одни только ветер и дождь.

— И значит?..

— Значит — ветер и дождь. Стервятников я наверняка оставлю в покое. Или не оставлю? Откуда я знаю? Так или иначе, я хочу ходить по горам.

Молчание.

— Не понимаю. Но — ладно. Ты говорила, что ищешь одного человека?

— Ну да. Ведь нужно же мне заниматься чем-то еще, кроме как мокнуть под ветром и дождем.

— Значит, для тебя найти его не так важно?

— Важно, не важно…

Княгиня пожала плечами и подошла к столу. Кроме подсвечника там стояло большое блюдо с фруктами и наполненные вином бокалы. Она взяла один и выпила.

Каренира встала рядом с ней. Мерцающий язычок пламени выхватил из темноты лицо тридцатипятилетней женщины с правильными чертами, к которому странным образом не подходили серые, мужские глаза. Но они были частью легенды… Легенды о юной девушке, ослепленной стервятниками.

— Ваше высочество, — сказала Каренира, беря свой бокал, — я рассказала тебе про всю свою жизнь. Ты ведь знаешь, что однажды я уже сбежала из гор. Я вышла замуж за прекрасного мужчину, дартанского воина, который дал мне золото и выдающуюся фамилию. Оказалось, что я больше люблю горы, чем его. Польза от того приключения хотя бы в том, что ты вообще желаешь со мной разговаривать.

— Неправда, — перебила ее Верена.

— Правда, ваше высочество, — весело возразила Каренира. — В Армекте мы не столь впечатлительны по отношению к титулам и рангам, как в Дартане, однако пропасть между дочерью императора и небогатой женщиной чистой крови, дочерью простого солдата, преодолеть невозможно. Ее уравнивает лишь моя дартанская фамилия… и золото, которого бывший супруг предоставит мне столько, сколько я пожелаю. Благодаря такой независимости мое присутствие рядом с тобой воспринимается как нечто вполне нормальное. Грязная, полудикая лучница с гор, может быть, и вызывала бы у тебя любопытство, но примерно такое, какое вызывает редкий экземпляр хищного зверя… Э, я вовсе не о том хотела сказать! — буркнула она.

Она отвернулась и оперлась бедром о стол.

Характерная черта делала двух женщин необычно похожими — у каждой из них была на правом виске небольшая седая прядь. Сходство на этом не заканчивалось. Обе были родом из Армекта, с чуть смуглой кожей, прямыми длинными черными волосами и примерно одного роста. Охотница была на несколько лет старше, но разница в возрасте не бросалась в глаза, если не считать седины на висках.

Княгиня была красивее, ее собеседница — чуть крепче, но также и более гармонично сложена. Каренира отпила глоток вина.

— Я уже один раз сбежала из Громбеларда, — повторила она. — Никто мне не скажет, что я не пыталась. Я вернулась и больше бежать никуда не собираюсь. Здесь мое место. Я хочу в горы. Они мои. Год назад их ранил человек, который лишил меня разума, а тебя унизил и похитил. Ты простила его, ибо он был безумен. Я его тоже прощаю… тем более что он умер… Но это не все. Ходят истории о каких-то моих поступках, о которых я ничего не помню. В горах сидит калека, который якобы был моим союзником в борьбе с Брулем-посланником. Может, и был. Но если не был, а так только рассказывают, то мое достоинство… Я хочу проверить истинность этих рассказов.

— Твое достоинство… У женщин нет достоинства, — задумчиво сказала княгиня, тонкой струйкой выливая вино из бокала в блюдо с фруктами. — Не такое, о каком ты думаешь. У женщин есть честь. Достоинство, то самое достоинство, — дело мужчин. Только мужчин, к счастью. Ну и кажется, еще котов, как я слышала.

— Хм… — пробормотала Каренира. Она допила вино и поставила бокал.

— Да, я солгала, — помолчав, с улыбкой сказала она. — Видишь? Я все еще работаю на собственную легенду. И правда, какое там достоинство. Меня злит, что кто-то размахивает моей фамилией, а я даже не помню… не знаю, кто это. Я хочу увидеть этого человека.

Верена кивнула.

— Это совсем другое дело. Это я понимаю.

Она рассеянно взглянула на пустой бокал, потом взяла большое яблоко и бездумно начала запихивать его внутрь. Уже на первый взгляд видно было, что оно туда не войдет… И тем не менее! Края бокала прорезали тонкую кожуру, и искалеченный фрукт оказался засунут в бокал. Верена облизала мокрые от сока пальцы и торжествующе показала дело своих рук Каренире.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросила она, беря второй бокал и грушу. — Людей, оружие, деньги? Может, коня?

— У меня все есть, ваше высочество. Конь мне ни к чему. Хотя, хм… может быть, жеребца?..

Княгиня прикусила губу. Шутка явно не пришлась ей по вкусу.

— Когда отправляешься? — холодно спросила она.

— Утром. Рано утром.

Громбелардские горы давали очень многое. Но и отбирали немало. Глядя на огромное зеркало, Каренира отдавала себе отчет в том, что хочет быть желанной, что она обожает словесные, и не только, игры, которые так часто заводили с ней и здесь, и раньше — в Дартане. Она нравилась мужчинам почти всегда. Почти везде. Но в горах она была лишь самкой… Здесь, рядом с княгиней — женщиной-драгоценностью. Ибо, как подобает драгоценности, она обладала надлежащей оправой.

Зелено-белое платье стоило целое состояние, но достойно было своей цены. Его скроил и сшил настоящий мастер. Трудноописуемым способом были соединены крайности — богатство со скромностью и простотой, серьезность с фривольностью… Воистину чародейская мантия, подчеркивающая все достоинства и затушевывающая все недостатки тела. Мечта каждой женщины.

Она вовсе не хотела уходить. То, что она говорила княгине, было правдой лишь отчасти.

Она разделась донага и снова посмотрела в зеркало. Не слишком высокая, с довольно длинными ногами, округлыми бедрами и очень узкой талией. Необычно густые, черные волосы уходили на внешние части бедер, достигая узкой полоской до самого пупка, но у стройных черноволосых дочерей Армекта подобное не считалось недостатком. Даже черные волоски на женских предплечьях и ногах или легкий пушок на верхней губе воспринимались в Армекте как нечто вполне обычное. К изъянам скорее можно было отнести широко расставленные маленькие груди с торчащими в стороны и вверх сосками. И еще проклятые шрамы… Отчетливо видимая отметина уродовала правую грудь, а на предплечьях и на боку, несмотря на чудодейственные снадобья Бруля, остались светлые следы. Так же выглядели и лодыжки, на спину же она предпочитала не смотреть. Однако, если учесть, сколько времени она провела в Тяжелых горах, могло быть хуже. Намного хуже. Она вообще могла остаться без носа или ушей. Она невесело рассмеялась.

Чуть расставив ноги, она сплела руки на затылке. Расслабленные до сих пор мышцы напряглись, в мгновение ока изменив фигуру. Она медленно распрямляла руки, разглядывая раздвоенную волну брюшных мышц, внезапно потолстевшую, массивную шею, широкие плечи, сплетения мускулов на руках и бедрах. Она опустила руки, потом заложила их за спину. Маленькие груди дрогнули, отчетливо приподнимаясь. Иронически прикусив губу, она оценила все вместе.

— Неплохо, — подытожила она. — Боевая версия госпожи Карениры. Могло быть хуже, намного хуже. Но, надеюсь, ты не позволишь себя убить кому попало. Похоже на то, что нет.

Она подумала о старике, который был ее опекуном. Великий Дорлан-посланник приложил немало усилий, чтобы научить ее искусству выживать в Тяжелых горах.

Язвительная гримаса постепенно превращалась в нечто иное. Посторонний наблюдатель мог бы не на шутку забеспокоиться, видя происходящие на лице женщины изменения. Вид собственной силы явно одурманивал ее и опьянял; в широко раскрытых глазах таилось нечто грозное и странно отталкивающее.

Все было ложью. Как тело, так и лицо или взгляд ничего не значили. Она думала о том, что можно менять и формировать их как угодно. Нагой человек — никто. О нем ничего невозможно сказать, он может быть нищим или королем. Ведь боевая машина в зеркале была одной из первых дам Дартана, здесь же — личной подругой княгини Громбеларда.

Но все же — правду ли говорила одежда?

— Э, все — ложь! — фыркнула она.

Раскрытая левая ладонь оказалась на уровне лица, словно заслоняя его от удара, туловище совершило молниеносный полуоборот, правый локоть описал очень короткую пологую дугу, на мгновение соприкоснувшись с поверхностью зеркала…

Стекло разбилось с треском, смешавшимся со вскриком женщины.

Она еще мгновение стояла неподвижно. Дикая гримаса на лице сменилась удивлением, а потом некоторым замешательством.

— О? — язвительно проговорила она, удивленно разглядывая раненый локоть. — Ну, не знаю… Эти месяцы бездействия все-таки сделали свое дело. Пока… хм, пока что не слишком рисуйся. Только сделаешь себе хуже и выставишь себя на посмешище.

Покачав головой, она разорвала прекрасное платье и перевязала кровоточащую руку. Потом начала заплетать волосы в косу.

16

Неподалеку от рынка в Громбе когда-то жил человек, который единственный протянул ей руку, когда она — беспомощная, немая и полубезумная — больше всего в этом нуждалась. Он был оружейником, выдающимся оружейником. С неподдельной болью она подумала о том, что никогда уже не сумеет вернуть ему свой долг. Ввязавшись в войну с Брулем, старый мастер заплатил жизнью за желание помочь женщине, которую почти не знал. Разум его пострадал, так же как когда-то ее собственный. Из-за преклонного возраста заклятие Бруля снять не удалось. Мастер Хааген, человек с золотыми руками и большим сердцем, угас, прежде чем она успела хоть как-то выразить ему свою благодарность.

Боль утраты не проходила. К тому же ей было ясно, что в последние дни жизни старика в его разбитой голове мерцал крохотный огонек — и это была мысль о ней. Он умер, не зная, что судьба его подопечной переменилась к лучшему; он наверняка верил, что это когда-нибудь произойдет, ибо в сундуке, где он хранил ее вещи, она нашла засунутый в дорожную сумку отличный гвардейский меч — оружие, которым она охотно пользовалась. Старик об этом знал… Увидев его последний подарок, она расплакалась. Сейчас, вспоминая своего благодетеля, она с грустью коснулась рукояти висевшего на поясе оружия.

Насыщенный дождем ветер, явно повинуясь движению ее руки, ворвался под коричневую накидку, приоткрыв небрежно зашнурованную куртку из лосиной кожи и короткую юбку, едва прикрывавшую голенища крепких, доходивших до середины бедер кожаных сапог. Она раздраженно дернула полы плаща. Налуч, скрывавший в себе не слишком большой лук, чуть сдвинулся; она поправила широкий ремень на плече и двинулась дальше.

Пора была еще ранняя, народу на улицах ей встретилось немного. Сгорбившись под напором ветра, люди безразлично проходили мимо. Она удивленно остановилась, когда дорогу ей преградил высокий массивный мужчина. Подняв взгляд, она долго смотрела прямо ему в лицо, скрытое в тени обширного капюшона.

— Нет, — наконец сказала она, — я, кажется, сплю… Ранер? Ведь не сошла же я с ума? Ну нет, не в этот раз.

— Именно что сошла, Охотница, — ответил он, оглядываясь по сторонам. — Я уже три дня караулю тут словно пес. Дай это. — Он протянул руку.

— Мой лук? — изумилась она.

— Как раз лук больше всего привлекает внимание, — нетерпеливо бросил он. — Женщина без лука — ничего необычного. Ну давай же, наконец! Быстрее, Охотница, нет времени.

Он с трудом запихнул лук под плащ.

— Идем, госпожа. Расскажу все по дороге.

Они пошли дальше. Она выжидающе молчала, но, несмотря на данное обещание, Ранер за первые несколько десятков шагов не произнес ни слова.

Кроме него, в Громбе не осталось никого, кто знал бы Басергора-Крагдоба. Когда король гор покинул Громбелард, грозный силач не сумел найти себе места. Он хотел и умел быть лишь орудием; он желал служить, приносить кому-то пользу, но служить было некому. Хель-Крегири, наследница Крагдоба, сделала его своим рабом; она не любила его и не ценила, о дружбе не было даже речи. Ранер, говоривший когда-то: «Скажи, что сделать, и я сделаю», мучился, служа тому, кто не умел и даже не хотел воспользоваться его возможностями. Однако Тяжелые горы были только одни, и в них правила именно Хель-Крегири. Правление это выглядело не лучшим образом, но было достаточно жестким, ибо отдельный человек не в силах был из-под него вырваться. Отказавшись повиноваться, Ранер вынужден был бы бежать из Громбеларда. Этого он, однако, делать не хотел. Просто не мог.

Молчание затягивалось. Каренира потеряла терпение.

— Ну? — раздраженно буркнула она.

— Хель-Крегири хочет тебя заполучить, — объяснил он… по крайней мере, считал, что объясняет.

После чего он снова замолчал.

— Нет, ради всех… — После долгого тщетного ожидания разозленная лучница остановилась. — И это все? Ничего больше не скажешь?

— Идем, госпожа. Она назначила награду за твою голову. Высокую награду.

Армектанка изумилась не на шутку.

— Ранер, да ты бредишь!

— Несколько дней назад я услышал об этом в корчме. Слышишь, госпожа? В корчме. Раз о таких вещах болтают за пивом, значит, об этом знает весь Громбелард. Ты не знала? — Его слова прозвучали скорее как утверждение, а не вопрос. — Любой бандит на тракте готов ткнуть тебя ножом, Охотница. Твой лук прямо-таки кричит о том, кто ты такая. Никто здесь не носит подобного оружия. Идем же, наконец!

— Нет, этого не может быть, — возразила она. — Еще что-нибудь знаешь?

— Нет, — отрезал Ранер. — Не люблю знать больше, чем следует, — совершенно искренне добавил он.

— Но ведь ты — из воинов Хель-Крегири? — заметила она, помолчав.

— Воин, который о таком деле, как награда за голову Охотницы, узнает в трактире, — язвительно бросил он. — Я ей больше не принадлежу. Нашел себе командиршу получше.

— И кого же?

— Арму, — с улыбкой ответил он.

Арма была сестрой Ранера. Она ушла из Громбеларда вместе с Басергором-Крагдобом.

— Арма вернулась? — Каренира снова остановилась.

— Идем, госпожа. Это тебя беспокоит или радует?

Если это было иронией, то вполне уместной. Трудно сказать, любили ли они с Армой друг друга. Хотя… Отношения, сперва попросту невыносимые, вместо того чтобы ухудшаться дальше, какое-то время спустя несколько улучшились.

— С Хель-Крегири можно больше не считаться, — заявил Ранер, не скрывая удовлетворения.

Каренира покачала головой. Она знала Хель-Крегири… Но Арма и в самом деле была крепким орешком. Для любого. Хитрая интриганка, она была лучшей шпионкой Крагдоба. Она редко уходила в горы. Ранера знали все люди короля гор — об Арме знали немногие. Мало кто вообще слышал, что у силача есть сестра.

— Куда мы идем?

— Здесь живет один купец, который много путешествует. Как и положено купцу. Я забочусь о его доме.

— Ага.

Разбойник сторожил дом купца.

Арма изменилась не слишком сильно; чуть иначе укладывала необычно пышные, солнечно-желтые волосы, стала больше заботиться о себе. Каренира с удивлением обнаружила, что вид этой женщины, которую она когда-то недолюбливала, теперь доставляет ей истинное удовольствие. Может быть, потому, что Арма, как и ее брат, были частью старых добрых времен? Охотница внезапно затосковала по огромному, всегда спокойному мужчине, который вместе со своим другом-котом столь легко и уверенно заправлял в Тяжелых горах. Прежде чем она успела спросить, Арма сказала сама:

— У них все прекрасно… Они передают тебе привет.

Армектанка кивнула.

— Рбит велел тебе сказать, — добавила блондинка, — что… вы обе должны ждать. Он сказал, что ты поймешь.

Каренира улыбнулась.

— Понимаю.

Внезапно она помрачнела.

— Что случилось? — спросила Арма. — Не думай ничего дурного, — быстро сказала она. — Я только хочу… хотела…

— Нет, ничего… Последнее, что я слышала от Рбита, было именно «жди», — вздохнула лучница. — Он сказал, что они еще вернутся. Вот я и… жду.

Блондинка прикусила губу.

— Я ушла вместе с ними, потому что думала, что мне удастся уговорить Глорма вернуться. Но от этой мысли я уже отказалась. Басергор-Крагдоб счастлив в Роллайне, — сказала она с легкой иронией, но вместе с тем с сожалением и горечью. — Рбит — совсем другое дело. Ведь это кот. Ему везде хорошо, но все-таки лучше всего он чувствовал себя здесь. Решение Глорма провести остаток жизни в Роллайне — непробиваемая стена, но если только в этой стене образуется хоть малейшая щель, Рбит тотчас же в нее пролезет. Он умеет быть терпеливым… и ждать… — Она медленно кивнула. — Я уже поняла, что он хотел тебе сказать. Я не знала, что ты настолько… — Она не договорила.

Армектанка молчала.

— Да, настолько, — наконец сказала она. — Я тоже не знала. Узнала лишь тогда, когда он уже ушел…

Она шмыгнула носом и, подняв голову, огляделась по сторонам — но Ранер, к счастью, вышел из комнаты какое-то время назад, оставив женщин одних. Она пожала плечами, явно стесняясь проявления собственной слабости.

— Извини.

— Не извиняйся. До Дартана с некоторых пор доходят… хм… странные известия. — Арма сменила тему. — Для того, кто не знает Громбеларда, это просто очередные байки с края света. Но я здесь родилась. Я разговаривала с Рбитом, и он со мной согласился. Я здесь на разведке. — Она развела руками. — Уже четыре недели.

— Так долго?

— Ровно четыре недели, — повторила Арма. — И уже две недели, — помолчав, добавила она, — я пытаюсь вытащить из дворца представителя некую армектанскую воительницу. Не помню уже, когда мне выпадала столь безнадежная задача, — подытожила она.

Каренира чуть нахмурилась.

— Не понимаю?

— Думаешь, ваше благородие, — спросила Арма, пожимая плечами, — в личные покои княгини можно войти просто так? Это не столь легко. Я передала письмо для тебя, естественно, подписанное другим именем, но ты, скорее всего, догадалась бы. Через неделю в канцелярии князя меня ждал ответ… — После коротких поисков она нашла письмо. — Читай. Тебя нет ни во дворце, ни вообще где-либо в Громбеларде. Ты уехала в Армект. Достаточно спросить первого попавшегося придворного, чтобы услышать, что это неправда. Вывод? Та, кому адресовано письмо, не желает никого видеть и потому попросила дать такой ответ.

— Малая печать, — проговорила лучница, поднимая удивленный взгляд. — Письма подобного содержания князь-представитель диктует секретарям. Или даже не диктует, лишь излагает их содержание. Они скрепляются канцелярской печатью, а не малой печатью князя.

— Я знаю.

Каренира отдала документ.

— Это почерк Верены. Я ни о чем не имела понятия. Ответ написала ее высочество Верена.

— Ты что-нибудь понимаешь?

— Может быть, больше, чем тебе кажется…

— Объяснишь?

Армектанка задумалась.

— Нет… Пока не хочу, — помолчав, ответила она.

Арма кивнула, пытаясь скрыть, сколь неприятен ей этот разговор.

— Хорошо, — подытожила она. — Меня, собственно, не волнует, какие интриги сейчас плетутся при дворе, — позволила она себе маленькую колкость. — Ладно, слушай, я примерно знаю, что в последнее время происходило в горах. — Она начала расхаживать по комнате. — Поправь меня, если ошибаюсь. Бруль-посланник вообразил, будто он может воскресить остатки Лент Алера, разорванных Шернью во время древней войны двух сил. Он хотел соединить силы Шерни с силами Алера, чтобы получить новую, совершенную сверхъестественную мощь, которая дала бы ему власть над миром. Не помню в точности, впрочем, весь этот бред не имеет ни малейшего значения. Ему нужна была женщина, с рождения отмеченная символом Серебряной Ленты. — Она многозначительно посмотрела на висок собеседницы.

— Ты мало что знаешь…

— О, знаю. Я знаю, что эта прядка у тебя недавно, а точнее, с того времени, когда Бруль лишил тебя памяти. К счастью, тобой занялся другой мудрец Шерни и ты снова стала сама собой. Много их у тебя было? — прикидываясь наивной, спросила она.

— Кого?

— Мудрецов Шерни. Дорлан, Бруль, теперь этот… Они к тебе как будто липнут, тебе не кажется?

— Успокойся, — поморщилась Каренира. — Я все еще многого не помню.

— Но с твоей головой уже все в порядке. Подожди, я закончу. У ее высочества Верены седина была всегда. Бруль похитил ее, но погиб, прежде чем успел осуществить свои замыслы.

— Он умер. Бруль умер, — поправила армектанка. — Он был стар, никто его не любил, у него было слабое сердце…

— Я об этом не знала, — удивилась Арма. — Ну ладно, это, впрочем, неважно. Достаточно того, что еще до похищения княгини он имел удовольствие встретить на своем пути тебя.

— Он уничтожил водопады Медевы, — мрачно сообщила Каренира. — Величайший водопад мира — теперь всего лишь груда камней. Бруль пытался воскресить Ленту, лежащую у истоков Медевы.

— Кто-то тебе помогал в борьбе с Брулем.

Лучница покачала головой.

— В том-то и дело, Арма, — задумчиво проговорила она, — именно об этом я знаю совсем немного. Возможно, даже меньше, чем ты. Бруль пытался использовать Ленту, лежащую у истоков Медевы. Каким-то образом я ему помешала. Не знаю, как именно. Не знаю, кто мне помог. Якобы ученик Бруля. Бруль потерял свою Ленту, я же потеряла речь и у меня съехала крыша, — она покрутила пальцами у висков; к ней явно возвращалось прежнее воодушевление, — а мой союзник якобы стал калекой, лишившись ног. Якобы, якобы, якобы… Меня все это немного злит, так что я решила выяснить, что и как.

— Пару дней назад, — осторожно сказала Арма, — до меня дошли слухи, что ты намерена отблагодарить князя за гостеприимство. Слухи, — повторила она, видя вопросительный взгляд собеседницы. — Я все еще умею собирать нужные мне сведения. Умею также не говорить, откуда они у меня. Я послала Ранера на тот случай, если эти слухи окажутся правдой. Он ждал тебя и дождался.

— Ты и в самом деле не нашла возможности как-то до меня добраться?

Арма подняла брови.

— После того как получила письмо, что тебя нет в Громбеларде? Что я должна была сделать? Сказать представителю, что это вранье? А тайное проникновение во дворец в расчет не входило. Слишком мало у меня здесь людей, а среди них нет никого, кому я могла бы доверить подобную миссию. Что мне, самой было идти? Там все еще сидят те, кто когда-то меня знал. Что я сказала бы, представ перед князем? «Привет, ваше благородие, ты ведь меня помнишь. Это я пару лет назад изображала двоюродную сестру одного из твоих советников, который дал себя подкупить за тысячу золотых»?

Каренира махнула рукой.

— Ладно, чего ты хочешь от меня? Я все еще так и не знаю, зачем я тебе понадобилась.

Блондинка покачала головой и развела руками.

— Собственно, я тоже не знаю, — призналась она. — Погоди… То есть знаю, но… Странные дела творятся в горах. И не только в горах. Ты ничего не слышала?

— Какие-то заварушки. Разные банды сводят счеты… Кое-что слыхала.

— Счеты… — пробормотала Арма. — Счеты. Хель-Крегири режет всех и всюду. Странно, что столь громкая история до тебя не дошла. Кто-то очень старался держать тебя от всего этого подальше. Хель-Крегири пытается сделать то, чего не сумели даже имперские легионы во время войны за Громбелард. Она истребляет в горах все живое. Предает огню селение за селением. Набрасывается словно бешеная на купеческие караваны, независимо от того, что они везут, причем уничтожает больше, чем забирает. Похоже, она хочет лишь одного — чтобы разоренные купцы перестали платить ей дань. В городах все чаще гибнут люди, кто-то убивает их где и как попало. Нападают на всех без разбора — на взрослых мужчин, детей, женщин, богатых и бедных, честных и нечестных. А три дня назад пошли слухи о награде за голову Охотницы. Еще мало? Ну так теперь слушай внимательно: где-то в горах пропал целый отряд имперцев. Карательная экспедиция, почти пятьдесят солдат.

— В этом как раз нет ничего необычного.

— Неужели? Может, спросишь, что это за отряд? Так я отвечу: гвардейцы. А знаешь, откуда? Из Рахгара. Да, именно этих гвардейцев я и имела в виду, и никаких других.

Каренира молчала.

Гвардейцы из Рахгара… Ночные воины, имевшие в горах собственные и только для них годившиеся тропы, были истинным кошмаром для разбойничьих банд. Они появлялись словно по волшебству среди потоков дождя, могли перехитрить лучших разведчиков, обмануть самых бдительных часовых… Неуловимые, действовавшие по-звериному молниеносно и беспощадно, они заработали себе прозвище «убийц». Каренира хорошо знала котов. Захватить врасплох и перебить пятьдесят гадбов было попросту невозможно.

— Ушли? Бросили службу? — удивилась она. — Не может быть! Ведь их связывает слово.

Пятьдесят гвардейцев-гадбов, одновременно совершающих измену или дезертирство? Подобное вообще не имело смысла.

— Или их всех перебили? — подсказала Арма.

— Шутишь?

— Ну так что с ними случилось? Можешь мне сказать?

Каренира покачала головой.

— Не знаю, никогда в жизни… Но это действительно верные сведения?

Арма возмутилась. Лучница подняла руки.

— Ну ладно, ладно, я просто спросила. Я ничего не знаю, ничего не приходит в голову.

— Ну так вот, именно так выглядит то «сведение счетов» в горах. Знаешь, что сейчас делает Хель-Крегири?

— Откуда мне знать?

— Именно. Никто не знает. Уже давно никто ее не видел. Зато постоянно приходят известия о новых ее деяниях, все более громких… и все более бессмысленных.

— К чему ты клонишь?

— Есть одна деревня, называется Овраг. Там видели калеку, который якобы помогал тебе в борьбе с Брулем.

— Это правда. Именно в эту деревню я и собираюсь.

— Превосходно. Чудесно. То есть тебе знакомо это место?

— В окрестностях Бадора и Громба нет мест, которые мне незнакомы. Я хожу по этим горам уже полтора десятка лет. Я не ночевала в той деревне, если об этом речь, но я точно знаю, где она находится и как туда добраться.

— В Овраге последний раз видели Хель-Крегири, — сообщила Арма. — Похоже, что эта деревня по каким-то причинам имеет неслыханно важное значение. Хотя бы потому, что она до сих пор существует. Насколько мне известно, все другие селения в тех окрестностях сожгли. Три или четыре… Да, — кивнула она, видя вопросительный взгляд Карениры. — Там нет пастушьих селений. Похоже, что Крегири сожгла собственные заставы.

Каренира задумалась.

— Не скажу, что у меня есть очень уж большое желание встречаться с Кагой, — наконец сказала она. — Но эта награда за мою несчастную голову… Просто верить не хочется. Крегири — штучка, конечно, та еще, — она подняла взгляд и пристально посмотрела на Арму, — но насылать убийц? На любого, но не на меня. Если бы она и в самом деле нашла какой-то повод желать моей смерти, то явилась бы сама и с огромной радостью пристрелила бы меня из арбалета. По крайней мере, попыталась бы. Что-то тут дурно пахнет… Лучше пойду и просто спрошу ее, в чем дело. А чего ты от меня ожидаешь?

— Я думала, ты расскажешь что-нибудь о том, что происходит при дворе князя-представителя. — Арма пожала плечами. — Ведь что-то же там происходит? Или нет? Но раз это тайна… Ничего я не ожидаю. Известий. Я хочу знать, что происходит в горах и почему. Я дам тебе несколько человек в помощь и в качестве гонцов. Я хочу знать, кто или что сидит в этой деревне и каковы его намерения. Думаю, Хель-Крегири — лишь прикрытие для каких-то странных дел. И только это беспокоит меня по-настоящему, — призналась она. — Ты знаешь Кагу. Признаться, я понятия не имею, как можно ею управлять. У Глорма с этим хватало хлопот, она подчинялась ему лишь номинально, а на самом деле всегда делала что хотела. Даже Рбит, которого она уважала как никого другого на свете, не смог взять над ней верх. Однако теперь, похоже, кто-то превратил ее в бездумное орудие. Я не знаю, кто это, но уже его боюсь.

— Я пойду туда. Твои люди мне не понадобятся. Я никогда не командовала войском.

— А Ранер?

Каренира наклонила голову.

— Ранер? Хм… Не обижайся, Арма, но — пожалуй, нет. Твой брат…

— Он вовсе не глуп, не дай себя обмануть. Многие горько жалели, что поддались первому впечатлению. Он ленив, мысли его утомляют, иногда трудно с ним договориться… Но когда нет другого выхода, он неплохо соображает. Он отважен и положит голову за тебя, если возникнет такая необходимость.

— Одни достоинства… Ну хорошо.

Она тряхнула волосами.

— Теперь слушай. При дворе не происходит ничего.

— Отлично, — подытожила Арма. — Я уже говорила, если это тайна…

— Перестань. Ты меня слушаешь? При дворе не происходит ничего, — повторила она. — Совсем ничего.

Блондинка нахмурилась.

— Что ты хочешь сказать? Что значит — ничего?

— Именно это и значит. Ты рассказала мне сегодня много интересного. Я при дворе… просто развлекалась и больше ничего. Однако, хотя я и старалась изо всех сил ни о чем не знать, что-то все-таки извне просочилось. Достаточно, чтобы я поняла, что еще немного, и Громбелард рассыплется в прах. А при дворе не происходит ничего… Так что я распрощалась с их высочеством.

Арма молчала, глубоко задумавшись.

— Честно говоря, так это выглядело. Я сама не верила… Говоришь, вся эта буря никого во дворце не взволновала?

— Никого, никого… Ты что, не знаешь двора? Все это не волнует князя, и этого достаточно. Если завтра на горы падет огонь с неба, а князь поглядит в окно и изволит улыбнуться, то все во дворце тут же покатятся со смеху. Ну как, ваше благородие? Да или нет?

— Но — князь Рамез? — недоверчиво переспросила Арма. — Ведь этот человек — настоящий демон, безраздельный властелин, какого не было в Громбеларде уже сто лет! Что все это значит?

— Не знаю и сомневаюсь, чтобы кто-то знал. Но есть кое-что… — Она на мгновение задумалась. — Тот посланник, который вернул мне речь и разум. После смерти Бруля, по возвращении из Черного леса, они очень долго разговаривали о чем-то важном. Рамез прекрасно разбирается во всем, что связано с Шернью, он почти, один из посланников. Он изучает хроники, летописи… ну, ты ведь знаешь. Кроме того, он получил от меня все книги и записи Дорлана — ты помнишь. Возможно, это его странное безразличие — результат той беседы с посланником. Может быть, они что-то обнаружили… нет, не знаю. — Она махнула рукой. — Предположение не хуже любого другого. Не принимай все это чересчур всерьез.

Арма кивнула.

— Значит, поэтому ты и сбежала из дворца.

— Не поэтому. — Она замолчала. — Да, поэтому. Прежде всего поэтому, хотя и не только.

— Ага, значит, все-таки есть маленькая тайна?

— Тайна, сразу тайна! — разозлилась армектанка; у нее неожиданно покраснело лицо и даже шея. — Тебе не скажу! Скорее уж я сказала бы Ранеру. А тебе не скажу… потому что мне стыдно.

Блондинка открыла рот.

— Ладно, — сказала она. — Теперь ты уйдешь, а я останусь здесь. И попросту сдохну от любопытства.

17

Крутая, исхлестанная дождями дорога, соединявшая горные города, несмотря на громкое название (ибо ее именовали трактом), на самом деле была всего лишь тропинкой. В крайнем случае ее можно было преодолеть верхом, но путь от этого становился не намного короче, зато намного более рискованным. Каренира и Ранер пошли пешком. Так или иначе, им пришлось бы оставить лошадей в Бадоре.

Охотница поздоровалась с горами. Трудно было сказать, что они ответили на ее приветствие. Холодный ветер, дувший с вершин, с легкостью пронизывал до костей, промокшие плащ и куртка не представляли для него никакого препятствия. Вернулись старые боли в костях. Каренира прекрасно знала, что это означает. Через несколько лет руки ее будут выглядеть так же, как и руки многих других жителей Второй провинции. Проклятый край дождей в награду за упорное желание жить здесь насылал хвори на исковерканные, негнущиеся пальцы, деформировал суставы ног и рук, ветром и влагой подпитывая нескончаемую тупую боль во всем теле. Воистину стоило любить Громбелард. Уже сейчас случались дни, когда для того, чтобы натянуть тетиву лука, Охотнице требовалось приложить немало усилий.

Она боялась старости, не думала о ней. А та была недалеко. Здесь, в Тяжелых горах, она приходила на десять-пятнадцать лет раньше, чем в Дартане или Армекте. Каренира надеялась, что, прежде чем наступит старость, какой-нибудь меткий громбелардский арбалетчик сжалится и поможет ей решить эту проблему…

Пока же она шла в Бадор и чувствовала себя совсем неплохо. Необходимые в пути припасы тащил Ранер. Приятно было смотреть на размазанные в струях дождя горы, неся на спине лишь собственное оружие.

На ночлег они остановились так, как обычно делали это все знакомые с громбелардским трактом путники: достаточно близко от дороги, чтобы видеть, кто по ней идет, и вместе с тем достаточно далеко, чтобы самому остаться незамеченным.

Сумки из пропитанной жиром козьей кожи были сделаны так, чтобы, развязав два ремня, можно было их расстелить на сухих одеялах (сухих — ибо все, с чего не капала вода, считалось в Громбеларде сухим). В свою очередь, под эти одеяла нужно было забраться. Существовало несколько способов согреться перед сном. Первый и самый лучший обеспечивала водка. Второй способ не всегда годился; сейчас, однако, они могли им воспользоваться, поскольку не питали друг к другу неприязни и их было двое — мужчина и женщина. Как следует согревшись, они заснули рядом друг с другом, чтобы не терять с таким трудом добытое тепло.

Ранним утром они двинулись в дальнейший путь.

Тяжелые горы не похожи ни на какие другие горы на свете. Образ иззубренных, сверкающих от снежных шапок вершин не имеет ничего общего с туманными, нереальными, странно неопределенными очертаниями, которые можно наблюдать в Громбеларде. Из-за непрестанных потоков дождя картина постоянно преображается и изменяется; трудно не поддаться впечатлению, что каменные массивы все время дрожат, перемещаются… О вошедшей в поговорку прозрачности горного воздуха можно лишь мечтать. Даже если не идет дождь (что бывает иногда зимой или летом, но почти никогда осенью), всюду клубятся облака и тучи — перемешанные, просачивающиеся друг в друга, скользящие над головой, стекающие с горных склонов, собравшиеся в долине или плывущие у ног, вдоль отвесной стены пропасти… Время от времени откуда-то налетает сильный ледяной порыв ветра и уносит все — тучи, облака и паутину дождя. Тогда видимость ненадолго улучшается и можно разглядеть словно внутренность огромной пещеры, длиной и шириной в милю или пару миль, — ибо где-то там, далеко, все так же остаются тучи, источающие дождь.

Ранер и Каренира разговаривали мало. Лишь увидев в котловине у своих ног, среди клубящегося тумана, фрагменты черных угрюмых стен Бадора, они обменялись несколькими малозначащими словами. Пора было сделать привал и поесть.

Они уселись на краю пропасти, вдоль которой извивалась дорога. Каренира набила рот сыром. Она ела с наслаждением, даже немного жадно, запивая то водой, то водкой. Ранер не проявлял особого аппетита, медленно жуя кусок хлеба.

— Такой крупный мужчина, — сказала она, — должен много есть. Что дает тебе силы?

Тот не воспринял ее шутки, задумчиво глядя на угловатые очертания старой бадорской крепости, торчавшей посреди города. Могучие башни словно дрейфовали в море тумана.

— Не знаю, я никогда чересчур много не ел, — коротко ответил он. — Охотница, что ты знаешь о Хель-Крегири? — спросил он, меняя тему.

Она проглотила очередной кусок сыра и запила водой.

— А что я должна знать? — спросила она.

— Ты хорошо с ней знакома?

— Собственно, нет. Мы познакомились очень давно, но она никогда мне не доверяла своих тайн. Когда-то мы немного помогли друг другу. В другой раз я основательно ее поколотила… Перед этим, правда, вытащила из ловушки, расставленной котами-гвардейцами. А что тебя интересует?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Странно, что ты так мало знаешь о той, что хочет заплатить за твою голову.

— Почему странно?

— Не знаю. Странно.

На этот раз она пожала плечами.

— Ладно, странно. Ну и?..

Он пожал плечами. Она пожала плечами. Он посмотрел на нее… и пожал плечами. Оба улыбнулись.

— До вечера мы будем в Бадоре, — сказал Ранер. — Это как будто ее столица… Хель-Крегири, — пояснил он. — Там полно ее людей. Не знаю, сумею ли я защитить кого-то, кто вовсе не хочет, чтобы его защищали.

— Мне не требуется… — начала было она, но тут до нее дошел смысл его слов. — Именно. Я не хочу, чтобы меня защищали.

— Это нехорошо. Плохо.

— А почему это? Я сама могу справиться.

— Нет.

— Нет? — удивилась она. — Не смогу?

— Нет. Никто не сможет справиться сам. Не тогда, когда на него охотятся. Много лет я защищал того, с кем ты воистину не можешь сравниться, Охотница. Правда? Глорм…

— Глорм задушил бы меня одной рукой, — согласилась она. — Думаю, и тебя тоже. Но…

— В моем случае ему пришлось бы воспользоваться двумя руками, — без улыбки проговорил Ранер. — Послушай, Охотница, я мало что умею делать по-настоящему хорошо. Но я умею защищать своих друзей. Позволь мне защищать тебя.

— О, значит, я принадлежу к кругу твоих друзей? Даже так? Это что, после прошлой ночи? — язвительно спросила она.

— Нет, ночь здесь ни при чем. Не смейся надо мной, Охотница. — Он решительно не понимал шуток. — На свете есть несколько человек, заслуживающих того, чтобы их защищали. Ты одна из них, ваше благородие. — Он редко обращался к ней подобным образом. — Если я погибну, защищая тебя, весь Громбелард скажет: он погиб, защищая Охотницу. Впрочем, если я погибну, мне все равно, что они скажут. Но если погибнешь ты, а я уцелею, все скажут: он допустил, что Охотницу убили. Может, кто-нибудь скажет: он струсил. Я не хочу услышать чего-то подобного.

Она нахмурилась.

— Ранер, я не собираюсь погибать! Посмотри на меня: я симпатичная и дружелюбная, но на самом деле перед тобой сидит страшно грозная воительница! Ты этого не знаешь? Я ведь тебе уже говорила, что…

— Я тебе тоже говорил, но ты не поняла. За твою голову объявлена награда. В такой ситуации никто на свете сам себя не защитит. Верно? Глорм это понимал. У него было много врагов.

Он потянулся за луком и колчаном и подал их ей.

— Умеешь из этого стрелять? — спросил он.

Вопрос был довольно глупым, так что она не ответила. Он взял бурдюк с водкой и отошел на десять шагов в сторону.

— Попадешь мне в голову, Охотница?

— Если бы захотела… то даже в глаз.

— А теперь? — Он вытянул перед собой руки, подняв бурдюк на уровень лица.

— Могу попасть в бурдюк, — сказала она, уже поняв, к чему клонит силач.

— Именно, — ответил он, опуская руки. — Можешь, самое большее, продырявить бурдюк. Но зачем? Тебе незачем портить бурдюк.

— Он мне мешает. Этого достаточно. Потом я попаду в тебя.

— Не успеешь. За испорченный бурдюк ты награды не получишь. А тот, кто его держит, может оторвать тебе голову, прежде чем ты пошлешь вторую стрелу. Охотница, ведь я тоже умею о себе позаботиться. Так зачем же я воспользовался бурдюком? Этот бурдюк, — продолжал он, подходя и присаживаясь перед ней на корточки, — вовсе не лучше и не сильнее меня. Но он мне нужен, а у меня хватает мозгов, чтобы им воспользоваться. Иногда достаточно показать, что имеешь какое-то прикрытие, чтобы нападение вообще потеряло всякий смысл.

— А если оно все же произойдет?

— Тогда мы его отобьем. Позволь мне защищать тебя, Охотница.

Каренира задумчиво прикусила губу. После долгой паузы она взялась за распахнутые полы плаща Ранера, чуть притянула его к себе и боднула головой в лоб.

— Ну ладно, — буркнула она. — Пусть будет так… бурдюк.

Все громбелардские города были похожи друг на друга — а больше всего бросавшейся в глаза общей чертой был их неописуемо уродливый вид. Черный камень и коричневый кирпич служили как для строительства башен и стен, так и укрытых в их кольце домов. Почти все строения имели узкие небольшие окна, через которые можно было выпустить стрелу из арбалета — но, по сути, ничего больше. Все лестницы были крутыми, все помещения — мрачными, тесными, запущенными и холодными; улицы узкие, крыши черные… Каждый, кто впервые побывал в Громбе, Бадоре, Рахгаре или Риксе, чувствовал себя так, словно его заперли в угрюмом, темном и сыром лабиринте. Одно-, двух-, а иногда трехэтажные дома отличались друг от друга исключительно высотой. Запущенные, перерезанные сточными канавами улицы были удивительно похожи, почти неотличимы.

Однако Ранер и Каренира чувствовали себя в городе совершенно свободно. Армектанка по совету своего спутника спрятала колчан под плащом и надвинула капюшон на лоб, чтобы скрыть черные волосы, бывшие в Громбеларде редкостью. Ее злили подобные средства предосторожности, но у нее хватало ума принять во внимание добрые советы.

Ранер шел впереди. На одной из улиц побольше жил знакомый купец. Для разбойника Ранер имел весьма своеобразных друзей — впрочем, обе профессии не так уж сильно и отличались…

Дом, где размещался большой купеческий склад, не выделялся ничем особенным. Когда-то он был снабжен специальной табличкой. В Громбеларде, в отличие от Армекта, грамотой владели немногие — так что на вывеске, скорее всего, были нарисованы соответствующие картинки. Скорее всего — ибо трудно сказать, что там, собственно, было. Вывеска явно представляла собой первое и одновременно последнее творение неизвестного художника; человек этот, выполнив работу, то ли умер сразу же после этого, то ли уехал куда-то далеко — поскольку творения своего никогда больше не подправил. Не сделал этого и никто другой. Жаль. Все смыл дождь. Разноцветные бледные пятна мало что говорили.

Однако Ранер каким-то образом узнал дом и вывеску, что было тем более необычно, что подобных домов и вывесок было в Бадоре не меньше сотни.

— Здесь мы купим все, что нам нужно, — с довольным видом сказал он. — Получим и ночлег. Даром, тепло, безопасно.

Армектанка кивнула.

Большая комната на первом этаже была заполнена всяческим добром. Вдоль стен лежали седла; четверть помещения занимали мешки и сундуки с провизией, видны были крупы и фасоль, а дальше — неисчерпаемые запасы сухих колбас. Для всевозможного оружия были предназначены специальные козлы и стойки. Дальше находились попоны, пледы, сумки и мешки; еще дальше — разнообразная одежда. Кроме того, на многочисленных полках и полочках можно было найти какие угодно мелочи: домашнюю утварь, посуду, да что там — даже приборы для письма (но ничего — для рисования вывесок); словом, все, что могло пригодиться… и даже то, что пригодиться не могло абсолютно никогда, нигде и никому. Впрочем, именно это было самым дорогим.

Прилично одетый и знающий свое дело слуга быстро понял по акценту, что гостья — армектанка, и тотчас же похвалил красоты ее края, в котором, по его словам, он часто бывал. В результате он заработал несколько благосклонных взглядов. Каренира, прекрасно зная, что купеческий люд с готовностью похвалит даже навозную кучу, если покупатель испытывает слабость к навозным кучам, все же не в силах была возразить человеку, который в сырой бадорской норе восхищенно расхваливал равнины. Оказалось, однако, что он поступал так скорее по привычке, чем рассчитывая на существенную выгоду — поскольку, оценив одежду, решил, что гости не принадлежат к особо богатым, и не побежал за хозяином. Лишь кошелек, который достала женщина, дал ему понять, что дело действительно серьезное. Окинув взглядом мешочек, содержимого которого наверняка хватило бы, чтобы купить все содержимое склада, он поспешно выскочил за дверь и устремился искать своего господина.

Ранер, обычно невозмутимый, чуть не взорвался от ярости.

— Во имя Шерни, госпожа! — бросил он. — Еще до утра весь город будет знать об этом золоте! Что ты хочешь доказать и кому? Купеческой прислуге?

— А что я такого сделала? — удивленно спросила она. — Ранер, не слишком ли много ты себе позволяешь?

Тот развел руками.

— На тебя охотятся. Все! А ты только что крикнула: «Я здесь!» Когда-то ты могла так делать, но сейчас? Сейчас на тебя идет охота, понимаешь?

— Ранер, с меня хватит! — предупреждающе бросила она. — Мне казалось, ты знаешь этого купца.

— Купца — да, но не подручного… Тихо!.. — прошипел он, ибо слуга как раз вернулся, пропустив хозяина вперед.

Увидев клиентов, купец тотчас же отослал помощника, после чего подошел к Ранеру и обменялся с ним несколькими тихими словами. Обиженная Каренира отошла в сторону и начала копаться в груде какого-то хлама.

— Мы переночуем здесь, госпожа, — сказал, подходя, Ранер. — Нужно купить что-нибудь специально для тебя?

— Пурпурное платье, — ответила она. — Ну и вот это. — Она показала на сундук с колбасами.

Ранер извлек откуда-то немного серебра и дал купцу.

— Два приличных плаща, тридцать локтей веревки, еды на неделю для двоих, — сказал он. — Ага, еще хороший кремень. Хватит?

— Даже слишком, — последовал ответ, — Я подготовлю все к утру. Да, ваше благородие?

— Да.

Вскоре они оказались в большой комнате, обставленной довольно скромно, ибо, кроме стола, скамьи и трех кроватей, в ней ничего не было. Хозяин принес свечу и зажег от нее несколько других. Потом гости остались одни.

— Когда-то, — хвастливо проговорил Ранер, бесцеремонно укладываясь на одну из кроватей, — я оказал этому человеку немалую услугу. Я спас его жизнь, ну… во всяком случае, имущество, что для купца означает то же самое. Хель-Крегири не знает, что у меня есть личная квартира в Бадоре. Впрочем, кроме Армы, никто об этом не знает. Думаю, мы здесь в безопасности.

— Послушай, Ранер, — помолчав, сказала Каренира. — Не нравится мне все это. Признаюсь, я не привыкла к обществу. Чьему бы то ни было. Не хочу быть несправедливой, но мне почему-то кажется, что ты постоянно пытаешься навязывать мне свою волю. Я уже устала слушать о том, как все на меня охотятся, что мне угрожает, где я в безопасности, а где нет. С этого момента, прежде чем ты примешь какое-то решение, а тем более воплотишь его на практике, поговори сначала со мной. Возможно, мне потребуется защита. И возможно, ты и в самом деле защитишь меня лучше, чем кто-либо другой. Но на этом — все. Думать за обоих буду я. Я уже выбиралась из таких переплетов, какие тебе и не снились.

Ранер ничего не ответил. Помолчав, он встал с кровати и начал расхаживать по комнате.

— Ты была когда-нибудь на моем месте? Ты знаешь, как себя вести? — наконец спросил он.

Каренира присела на край стола.

— Все когда-то бывает в первый раз, — заметила она. — Ранер… да ты просто забыл, кто я…

Он посмотрел под ноги.

— Возможно, — неожиданно согласился он. — Но не так давно, — продолжил он после короткой паузы, — Хель-Крегири поручила мне следить за одной сумасшедшей женщиной в лохмотьях. Правда? Я ходил за тобой по Громбу и насмотрелся достаточно, чтобы сказка о непобедимой Охотнице вылетела у меня из головы раз и навсегда. Тебя это не удивляет? Скажи.

На этот раз она отвела взгляд.

— Однако я кое-как все же справилась. Похоже, я больше не хожу в лохмотьях и даже говорить умею — ты не заметил?

— Заметил. Да, ты справилась, но вовсе не сама. Не морочь мне голову, Охотница.

— Ранер, — спокойно сказала она, но под этим спокойствием чувствовалась злость, — я в самом деле сыта по горло. Мне очень хочется тебя ударить. Но мне пришла в голову идея получше, а именно: завтра ты возвращаешься в Громб. Меня утомил вид твоей рожи, тем более что выражение ее редко бывает умным. Я пойду в Овраг одна.

— Послушай, Охот…

— Одна, или не пойду вообще. Заткнись.

Она подняла палец.

— Ну а теперь оставляю тебя в этой норе.

— Куда ты идешь? — рассерженно спросил он.

— Ну, Ранер… Куда хочу, туда и иду.

С этими словами она взяла свои вещи, набросила плащ и вышла.

Каренира сказала Ранеру искреннюю правду — действительно, чье бы то ни было общество рано или поздно начинало ее тяготить. Она любила себя и хотела быть предоставленной только самой себе. В том, что говорил Ранер, было немало истины. Но она не в силах была просто так взять и отбросить старые привычки. Кроме того, ей казалось, что она и Ранер попросту друг другу не подходят. Она явно видела, что этот человек всегда подумывает о бегстве, когда она почитает за лучшее спрятаться; спрячется, когда она предпочтет сражаться; будет драться, когда она выберет бегство… Они отличались и характерами, и привычками. Басергор-Крагдоб воспитал гвардейца на свой манер. Она не сомневалась в том, что Ранер был для нее прекрасным товарищем и отличным помощником. Но то, что было хорошо для Глорма, ей не подходило.

Чуть поостынув, она хотела было вернуться и все объяснить, зная, что возмущалась совершенно зря. Однако не вернулась.

— Глупости, — сказала она сама себе, как это часто бывало. — Естественно, ты не вернешься. Стыдно ведь.

Было уже совсем темно. Она огляделась вокруг, но тусклый свет, падавший из окон домов, скорее обманывал взгляд, чем действительно позволял что-либо рассмотреть. После наступления сумерек мало у кого возникало желание гулять по городским улицам. Однако ей показалось, будто кто-то идет за ней следом. Наверняка Ранер. Честно говоря, она этого ожидала.

Прошло немало времени с тех пор, как она последний раз была в Бадоре. С некоторым трудом она отыскала в темноте улицу, ведущую к рынку. Обычно она останавливалась в гостинице, находившейся рядом с городскими воротами, однако сейчас до рынка было ближе. Там тоже был постоялый двор. Даже два.

Она остановилась у стены дома. Лук и колчан со стрелами привлекали внимание — в данном случае ее «опекун» был совершенно прав. Каренира поморщилась, поскольку дождь шел довольно сильный, но — хочешь, не хочешь — сняла плащ и завернула в него лук и колчан.

Положение преследуемой дичи, по сути, было для нее внове. Она привыкла к опасностям иного рода. В горах врагом мог оказаться любой, но там она была в состоянии о себе позаботиться. Но в городах? Да, иногда кто-то искал повода прицепиться. Но никогда не было так, чтобы каждый встречный мог иметь повод наброситься на нее.

Задумавшись, она оперлась спиной о мокрую холодную стену. Постояв так, она еще раз огляделась по сторонам, отстегнула пояс с мечом и тоже завернула в плащ. Достав из сумки острый охотничий нож, она сунула его за голенище сапога, после чего начала расплетать косу. Лук… меч… косы… Что еще выдавало в ней Охотницу? Впрочем, ничего больше сделать она не могла. Путешествующая в одиночестве женщина так или иначе привлекала в Громбеларде внимание. По улицам можно было ходить в плаще и прятать лицо под капюшоном. Сидя так в корчме, она вызвала бы только излишнее любопытство.

Она обвязала лоб ремешком, чтобы хоть немного укротить распущенные, тяжелые от дождя волосы, неприятно облепившие шею. Косы были все-таки удобнее.

— Ну ладно, ты совсем уж несчастная, — буркнула она. — Подогретого пива всяко заслужила. С кореньями, мм…

Она снова огляделась, помахала рукой тени, которой почти наверняка был Ранер, и двинулась в сторону рынка.

Было еще не слишком поздно. Вечерами в городских корчмах собиралось довольно многочисленное общество. Она не удивилась, когда из открытых дверей донеслись шум разговоров и заставившая поморщиться смесь разнообразных запахов; все-таки она уже немного подзабыла, как пахнут второразрядные заведения, где сидели почти одни мужчины.

Никто не обратил на нее внимания. Посетители шумели за столами; на самом большом, занимавшем всю середину зала, танцевала девушка. Горбатый старик, подбадриваемый криками, все громче играл на странном инструменте. Каренира чуть нахмурилась, глядя на музыканта. Она уже где-то видела этого человека или, скорее, видела этот инструмент, поскольку лицо старика ничего ей не говорило. Хотя… Но нет. На мгновение ее глаза встретились с глазами горбуна; пустой, безразличный взгляд этого человека, казалось, говорил, что ему все равно, какие играть мелодии и чему его игра служит.

Повернувшись в другую сторону, Каренира увидела, что армектанские порядки добрались и до Бадора: трактирщик носился туда-сюда за стойкой, хотя и довольно убогой. Шероховатая, кое-как оструганная доска, опиравшаяся на толстые брусья, мало имела общего с тем, что Каренире доводилось видеть в ее краю. Что ж, так или иначе, Громбелард решительно опережал в этом отношении Дартан.

Держа свой длинный неудобный сверток вдоль ноги, чтобы не привлекать ничьего внимания, она протолкалась к стойке и, найдя немного места, оперлась руками о доску.

— Комнату, — потребовала она, когда трактирщик оказался в пределах досягаемости ее голоса.

— Первая свободна, как обычно, поторопись, — бросил тот, однако тут же посмотрел внимательнее и заметил свою ошибку. — А, нет, нету. Может быть, есть место в общей, на соломе.

— Первая свободна.

— Но не для тебя, госпожа. — (Ну вот, называется, не привлекла ничьего внимания…) — Там только кровать. Для них. — Он показал за ее спину.

Она оглянулась и задумчиво посмотрела на основательно помятых шлюх.

Трактирщик обслужил какого-то пьяницу, сперва подав ему кружку пива и почти сразу же — миску. Пьяница выпил пиво и тут же проблевался — к сожалению, не в миску, хотя и держал ее изо всех сил.

— Возьму, — сказала Каренира. — Давай ту комнату.

— Твое дело, госпожа! — ответил трактирщик через плечо, стараясь перекричать громкую застольную песню. Дав пьяному в морду, он отобрал у него миску. — Твое дело, госпожа, — повторил он, показывая ей, неизвестно зачем, пустое дно посудины. — Если мне это выгодно — то почему нет? Но я на этой комнате немало зарабатываю.

— Верю.

Легким движением она подала ему золотую монету.

— Хватит?

— Ну что ты, — ответил он. — Столько не надо. Комната твоя, госпожа. Что-нибудь еще?

— Пришли мне подогретого пива, побольше. И лучшее, что у тебя есть из еды.

Попав в комнату, она с глубоким сожалением обнаружила, что хозяин говорил чистую правду — кроме кровати, она не нашла там ничего. Из матраса кто-то украл сено, а с пола половицу. Из свечи был, как назло, вытащен фитиль. Поскольку без фитиля в ней все равно не было никакого смысла, свечу прилепили к потолку. Рядом висел кусок дерьма.

— Ну что ж… — пробормотала Каренира.

Она спрятала оружие под кроватью и стала ждать, сидя в полосе серого света, падавшего через открытую дверь. Вскоре слуга принес свечу, вышел и сразу же вернулся, таща блюдо и две больших кружки. Поставив все на пол, он забрал дерьмо с потолка и выбежал из комнаты. Она закрыла за ним дверь. Щеколда выглядела вполне прилично.

Пиво было теплым и очень, очень крепким. В него долили водки, добавив, чтобы было незаметно, больше меда и кореньев, чем нужно.

— Ранер, — грустно проговорила она, — я уже по тебе скучаю. Обещай, что дашь мне обычного подогретого пива, а я вернусь и до утра буду голой для тебя танцевать.

Ее уже не в первый раз пытались опоить, чтобы потом обокрасть, когда она заснет. Обычно в таких случаях она шла к трактирщику, обливала его дрянью, которую он прислал, и прямо говорила все, что о нем думает. Ее громбелардское прозвище обычно решало дело.

— Знаю, — сказала она, откусывая кусок неплохого жаркого, — что золото показывать нельзя. Но что мне делать? Я всегда плачу золотом, поскольку медяков с собой не ношу.

Она закончила есть и отставила блюдо.

— И что теперь? А пиво? Ох, хватит с меня, — с неожиданной грустью решила она. — Я просто не выдержу, не смогу. Ведь это страшно глупо — притворяться, будто ты не Охотница. Никто такого не выдержит.

Она подошла к окну и толкнула ставни. Они раскрылись, впуская ветер и дождь.

— Ранер! — негромко позвала она. — Ты здесь, скажи?

Нет. Его здесь не было.

В дверь заколотили.

— Чего?! — рявкнула она.

— Открывай, ну! — потребовали в ответ.

Она открыла дверь. Высокая, не слишком грязная, даже вполне симпатичная девушка держала под мышкой в стельку пьяного мужика.

— Ну и дела! Ты одна? — спросила девица, вваливаясь в комнату.

Каренира не уступила.

— Ночую я здесь, — сказала она, преграждая той путь. — Вон, прислони его к стенке, да и все. Зачем тебе кровать?

— Тебя что, Квас ночевать пустил? — удивилась девушка, внимательнее приглядываясь к Каренире. — Ты чего, новенькая?

— Новенькая, вали отсюда.

— Чего — вали? — рассердилась шлюха. — Это ты мне? Это я — вали?

Она выронила мужика на пол, сжимая кулаки. Каренира со вздохом стукнула ее коленом в орудие труда и с размаху захлопнула дверь, ударив ею по искаженному лицу «коллеги». Грохот и визг раздались одновременно.

Каренира задвинула щеколду и отступила на середину комнаты.

— Нет, — сказала она, — это уже конец всему. Как раз столько, сколько ты могла выдержать, в самый раз, ваше благородие. Теперь, если еще что-нибудь случится, пойдешь выпить пива. Вот так, просто.

Она села на кровать и — на всякий случай — заплела волосы в косу. Едва она успела закончить, как кто-то начал ломиться в дверь.

— Хозяин, — пробормотала она, — и как я смогу заснуть после этого пива с водкой, когда тут такое движение? Плохо ты следишь за порядком…

Застегнув на бедрах пояс с мечом, она подошла к двери и, выбрав подходящий момент, открыла. Высокую шлюху она вышвырнула в окно, рыжую пинком вышибла за дверь, а старую избила до потери сознания. Взяв кружку (ибо одна уцелела), она отправилась в зал, миновав по пути остолбеневшего слугу, которого, видимо, послали проверить источник шума.

— Хозяин! Пива!

Кружка с грохотом разлетелась вдребезги над головой трактирщика. Золотистая жидкость хлынула на пол, пенясь, потекла по стене.

В зале наступила тишина. Все взгляды устремились в сторону стойки. Мокрый трактирщик медленно выпрямлялся. К плечу его прилип осколок кружки.

— Я заплатила за пиво. Пришли мне еще две кружки, и на этот раз не доливай водки, — убедительно проговорила она, — Слышишь, тварь? И шлюх своих держи от меня подальше. Не пользуюсь.

Кто-то засмеялся, его смех подхватили другие. Хозяин пришел в себя.

— Эй, эй! — в гневе заорал он.

— Хозяин! — предостерегла Каренира.

— Эта баба слишком много выпила! — крикнул трактирщик, обращаясь к посетителям.

— Как раз слишком мало, — ответила она ко всеобщему веселью. Она чувствовала себя превосходно. Быть собой — какое все-таки наслаждение! Она достала меч и подала его стоявшему рядом мужчине, после чего повернулась к его спутнику, высокому и мускулистому.

— Ты как, сильный? Перенеси меня на ту сторону, и увидишь кое-что интересное. — Она показала на место за стойкой, рядом с трактирщиком.

Тот радостно потер руки, без труда поднял ее и помог перелезть через стойку, несмотря на протесты трактирщика. Собравшиеся в зале начали вставать и проталкиваться туда, где события развивались все быстрее.

— Эта баба… — Трактирщик задохнулся от ярости и начал было звать слуг.

— Эта баба, — сказала она, протягивая руку за своим мечом, — армектанка чистой крови, и к ней следует обращаться должным образом.

Сказав это, она начала крушить корчму. Она порубила мечом большую бочку с пивом и перебила множество кружек, разбила несколько бутылей и превратила в фарш висевшую на колышке колбасу. Зрители выли от счастья. Квас, пытаясь спасти свое имущество, с ревом набросился на вооруженного демона в женском обличье, но получил в рожу рукояткой. Потом она начала бить плашмя. Несчастный упал. Растоптав лежащего и сорвав потрепанную занавеску из соломы, она ворвалась в заднюю комнату. Оттуда донесся ее радостный возглас, и почти сразу же под громкие крики собравшихся о стойку ударилась большая корзина с яйцами.

— За патрулем побежали, за патрулем! — крикнул кто-то от дверей. — Сейчас патруль придет!

Действительно, какой-то мальчишка, возможно сын трактирщика, выскочил наружу и помчался по улице, призывая солдат из патруля. Квас кое-как поднялся, высмаркивая кровь из носа, а увидев пробиравшегося сквозь толпу слугу, рявкнул на него и бросился к двери собственной кладовой. Внутри все еще бушевали разрушительные силы.

Слуга догнал своего хозяина неожиданно быстро — размахивая руками, он пролетел по воздуху, описал плавную дугу и грохнулся о стену, после чего осел к ногам своего работодателя.

Плечистый массивный мужчина пробивал себе дорогу к стойке, таща за воротник второго слугу. Подняв, словно крысу, он уложил его на армектанское новшество.

— Ранер, ну наконец-то, — сказала Каренира, появляясь с большим окороком в руке. — Я тут с хозяином поссорилась.

Трактирщик смерил взглядом фигуру новоприбывшего, а затем посмотрел на доску в своей руке, которой желал дать гордое имя оружия. Усомнившись в своей счастливой звезде, он выронил деревяшку на пол.

Из большой бочки вытекало пиво. Каренира убрала меч, взяла окорок под мышку и подставила под пенящуюся струю одну из уцелевших кружек.

— Тоже хочешь?

Ранер помог ей выбраться из-за стойки.

— Сейчас здесь будет патруль, — сказал он.

Присутствующие молча следили за интересной беседой.

— Ну и хорошо, — ответила она. — Идем, я сняла тут комнату… Ага, заплати за окорок.

Ранер выложил три медяка. Трактирщик расплакался.

Пока они пробирались сквозь толпу, их хлопали по плечам и спинам. Среди веселого шума то один, то другой угощал пивом, третьи звали к столу, но они отказывались.

Убрав из комнаты шлюху, Ранер задвинул щеколду.

— Ну и как? — спросила она.

Он пожал плечами и сел на кровать, опустив ноги в лужу пролитого пива.

— В Громб я не вернусь, — сказал он, словно именно об этом они разговаривали.

— Ясное дело, что нет, — согласилась она.

Они съели окорок и выпили пиво.

Солдаты появились вскоре после этого. Она достала из сумки маленький свиток пергамента и бросила десятнику. Солдат увидел печать представителя, подпись княгини Верены, если даже умел читать — то не стал… Может быть, заметил два или три слова. Он лишь сказал «ваше благородие» и исчез.

— Что это? — спросил Ранер.

— Ничего. В самом деле ничего, — буркнула она, пожав плечами. — Этому хватило одной печати.

Она легла, заложив руки за голову.

— Верена сунула мне это чуть ли не силой. Там она называет меня своей подругой и просит, чтобы у меня не было никаких затруднений в пути.

— Ее высочество… — начал Ранер.

— Ее высочество, — перебила она, — испытывала ко мне чересчур сильные чувства.

Ранер не понял. На щеках Карениры проступил румянец. Разозлившись, она пояснила:

— Ее высочество видела во мне то, что должны видеть только мужчины, хотя сама она еще не отдавала себе в этом отчета… Понимаешь? Я сбежала, Ранер, потому что самое большее через неделю мне пришлось бы прямо ей сказать, что я не нуждаюсь в любовнице, пусть она даже дочь императора. Вот так. Только никому не говори. Даже Арме… Я хотела хоть кому-то об этом сказать. Как-то так, знаешь…

Она протянула руку и коснулась его щеки.

— Извини за все сегодняшнее. И предупреждаю: не командуй мной больше, ибо я и в самом деле не знаю, что с тобой сделаю.

Она сняла куртку.

— Хочешь?

Он хотел.

Она дала.

18

Узкое и крутое ущелье словно возникло вследствие какой-то ошибки — высокие скалистые стены явно должны были сомкнуться, но что-то их удержало. Теперь они нависали, наклонившись друг к другу, и трудно было избежать впечатления, что пропасть между ними может в любой момент исчезнуть: достаточно, чтобы скалы возобновили свое, прервавшееся по неизвестным причинам, движение.

И все же жили на свете люди, которым это странное место казалось вполне безопасным. Вход в ущелье охранял мощный, хотя и не отличавшийся особой красотой частокол, из-за которого виднелись крыши нескольких заброшенного вида домов. Внизу тек ручей, во время сильных дождей, несомненно, превращавшийся в реку. Местные жители делали все, что было в их силах, чтобы уберечь свои хижины от затопления — в каменном дне был выкопан (или скорее выдолблен) глубокий ров, шедший посреди селения. Было, однако, сомнительно, что этого средства защиты всегда оказывалось достаточно.

Селение называлось Безвозврат или Овраг.

Человек, не знавший Тяжелых гор, мог бы задать себе вопрос — чем, собственно, жили обитатели Безвозврата? Пастушеством они не занимались, ибо их овцам пришлось бы питаться скалами. Что же являлось источником существования этих людей? Какое ремесло?

Ответ напрашивался сам собой — у ворот в частоколе стоял часовой, и, даже если бы его внешность и оружие не говорили сами за себя, хватило бы вида невероятно зверской, чисто разбойничьей физиономии одетого в шкуры детины, который как раз выбрался из дома в самом конце селения. Человек этот (то, что это человек, можно было понять по тому, что он передвигался на двух ногах) прорычал нечто совершенно нечленораздельное, поскреб космы на голове, потянулся и издал ряд громких звуков, тоже мало похожих на человеческую речь. Ставя ноги носками внутрь, так что они едва не цеплялись друг о друга, он потащился к одной из черных дыр, зиявших в скальной стене. Постояв там немного, он вернулся, вошел в хижину, затем появился снова, неся наполненную чем-то миску. Сделав несколько шагов, он остановился, задумался (ибо лоб его собрался в морщины) и вернулся снова. Оказалось, что кроме миски требовалось еще и копье. Держа в руках то и другое, разбойник без дальнейших препятствий добрался до пещеры и исчез внутри нее.

Пещера была небольшая. В двух шагах от входа, укрывшись от ветра и дождя, дремал вооруженный арбалетом часовой, как две капли воды похожий на своего товарища, несшего корм. Ибо содержимое миски действительно было кормом, а не едой. Мерцающий свет лучины безжалостно демонстрировал обглоданные кости, плававшие в какой-то отвратительной жиже. Вошедший миновал часового и остановился перед прочной решеткой, разделявшей пещеру на две части. Он поставил миску на землю и с помощью копья протолкнул ее за решетку.

— Жри.

Чья-то оборванная фигура выглянула из темного закоулка. Коптящая лучина давала достаточно света, чтобы показать лицо молодой, исхудавшей и грязной, но, несомненно, когда-то очень красивой женщины. Взяв миску, пленница отступила на несколько шагов, села на землю и начала хлебать принесенные помои. Потом обглодала остатки мяса, разгрызла кости зубами и высосала мозг.

Разбойник смотрел на нее, опершись на свое оружие.

Женщина съела все, поставила миску возле решетки и отошла. Детина даже и не думал о том, чтобы протянуть к посудине руку, явно было видно, что пространство за решеткой кажется ему логовом опасного дикого зверя. Просунув между прутьями древко копья, он пододвинул миску к себе, после чего взял ее и ушел, бормоча что-то под нос.

Из-за решетки за ним следила пара блестящих глаз.

Часовой все еще дремал у входа. Какое-то время спустя его сменил другой. Сначала он возился с арбалетом, потом, походив туда-сюда, взял лучину и попытался разглядеть скорчившуюся в углу фигуру пленницы. Потом с помощью стрелы принялся рисовать на стене пещеры разные знаки — явно не буквы. Когда наконечник отвалился от древка, обескураженный художник уселся на место своего предшественника. Перед пещерой ничего не происходило, а если даже и так, то все равно ничего не было видно. Темная громбелардская ночь давно уже сгустилась в ущелье. Какое-то время спустя часовой задремал.

В пещере царила тишина, подчеркиваемая доносившимся снаружи тихим шумом дождя.

Женщина поднялась со своего места, помочилась в углу пещеры и застыла, улегшись возле решетки. Красный свет факела приковывал ее бдительный взгляд. Она наблюдала за часовым. Ничто, однако, не указывало на то, что движение за решеткой было им замечено. Он спал. Придя к такому выводу, женщина почти беззвучно прошептала, повернувшись к выходу:

— Вемир!

Несколько мгновений ничего не происходило. Затем вдоль неровной стены мелькнула какая-то тень. И больше ничего… может быть, лишь темнота возле головы лежащей женщины незначительно сгустилась… На мгновение в темноте сверкнули два желтых глаза, которые тотчас же погасли. Черный кот-гадб коснулся носом щеки пленницы.

— Я привел их.

— Вэрк, хорошо. Наконец-то. Я больше тут не выдержу.

Они разговаривали на грани слышимости, однако, несмотря на это, в голосе женщины явно чувствовалось облегчение, огромное облегчение.

— Когда? — спросила она.

— Уже сегодня. Они ждут сигнала.

Закрыв глаза, она прижала кулак к губам, словно боясь, что из ее груди вырвется дикий крик радости.

— Но сначала мне нужно отсюда выбраться, — после долгой паузы прошептала она. — Тот, что там сидит, выстрелит в меня, как только здесь начнет что-то происходить.

— Я принес нож.

Она протянула руку. Кот был опоясан крепким ремнем. На груди, между лапами, она нащупала кожаный мешочек, в котором был спрятан небольшой, но острый нож.

— Спрячься. И попробуй мне помочь.

— Вэрк, Кага.

Темное пятно рядом с женщиной исчезло, бесшумно растворившись во мраке.

Хель-Крегири положила нож возле одного из прутьев, после чего тихо застонала.

Часовой не пошевелился.

Женщина застонала еще раз. На этот раз разбойник поднял голову, встал и взял лучину. Та угасала, давая больше дыма, чем света. Он зажег от нее новую, после чего поднял ее и, держась на безопасном расстоянии от решетки, попытался разглядеть, что происходит по другую ее сторону.

— Дай мне поесть, — хрипло проговорила женщина. — Я больше не могу… От того, что вы мне даете, блевать охота… Дай мне чего-нибудь, слышишь?

Часовой переступил с ноги на ногу, оглянулся, взял прислоненную к стене палку и переложил ее из левой руки в правую, взяв в левую факел.

— Дай мне поесть! — простонала женщина. — Я убью тебя, если ты не дашь мне еды! Слышишь? Принеси мне чего-нибудь. Что хочешь взамен? — Она вскочила и ухватилась за решетку. — У меня ничего нет! Ничего…

Державший факел детина снова переступил с ноги на ногу.

— Не положено, — сказал он. — Ты ведь уже пожрала.

Она отпустила решетку и, сев на землю, медленно начала стягивать с себя остатки лохмотьев.

— Смотри… — проговорила она приглушенным голосом. — Хочешь? Я… все тебе покажу, все, что у меня есть. Видел когда-нибудь такую? Смотри, ну, смелее. Только дай мне еды. Слышишь? Дай мне еды…

Она опустилась на спину, раздвинув бедра, взлохматила ладонями черные, жесткие волосы. Она была грязна до ужаса, а воняло от нее так, что нормальный мужчина тотчас же бросился бы в паническое бегство, — все же бывают в жизни минуты, когда лучше не доверять даже решетке. Но от стражника воняло еще хуже, а в сравнении со всеми женщинами, которых он за свою жизнь познал, Хель-Крегири казалась ему чудесной русалкой. Вытянув шею и все выше поднимая факел, он жадно поглощал взглядом лакомый кусочек. Она перевернулась на живот и присела, показав ему ягодицы, потом встала, повернулась в сторону решетки и прижалась к ней задом, упираясь руками в землю.

— Дай мне поесть! — простонала она. — Если дашь поесть, я все, что угодно, сделаю… Хочешь?

Искушение пересилило. Стражник подошел, облизываясь и почесывая причинное место. Не зная, что делать с факелом, он воткнул его в щель, зиявшую в каменной стене. Палку при этом он предусмотрительно не стал класть на землю. Повернувшаяся к нему спиной, упиравшаяся руками в землю женщина не могла представлять никакой опасности, но, если бы она захотела сделать какое-нибудь враждебное движение, палка могла пригодиться.

Так он, по крайней мере, считал.

— Поесть ты мне так и не дал, — сказала она. — Я же говорила, что убью. Слово кота.

С невероятной легкостью она опустила голову между собственных колен, и, прежде чем он понял, что происходит, нож вонзился ему в живот, прямо над мужским достоинством. Она выдернула оружие из раны, вскочила и — все еще стоя к нему спиной — протянула руку назад, схватив его за горло. С пронзительным ревом он оттолкнулся от решетки, однако она держала достаточно крепко, и, кроме того, что-то тяжелое неожиданно обрушилось ему на спину, толкая в сторону решетки. У нее было достаточно времени, чтобы ударить ножом назад. Удар пришелся в шею. Вемир снова прыгнул на стражника. Повернувшись, она несколько раз вонзила короткое лезвие в живот, грудь, куда попало. Он начал оседать на землю на подгибающихся ногах. Она не дала ему упасть слишком быстро, успев ткнуть ножом еще несколько раз. Выпустив окровавленное тело, она начала резать веревки, которыми были связаны жерди. Вскоре прутья решетки можно было разогнуть. До крови обдирая кожу на груди, животе и спине, она выбралась наружу. Стражник пытался ползти, захлебываясь кровью, хлеставшей из раны на шее. Она бросилась на него, перевернула на спину и, усевшись верхом, еще раз вонзила нож между ребер, после чего, полубезумная от ненависти, брызгая слюной и хрипя так, словно это ей перерезали горло, схватила лохматую башку и начала колотить ею о каменный пол, пока нос и губы не превратились в кровавую кашу. Взметнув руки к потолку пещеры, закрыв глаза и стиснув кулаки, она издала полный наслаждения стон. Волосы на ее лбу слиплись от крови. Вскочив, она пнула убитого ногой и бросилась к выходу из пещеры.

— Давай, Вемир… начинай!

Черный кот молнией метнулся в темноту. В следующее мгновение окрестности огласил боевой рык воина-гадба.

Его подхватили пятьдесят с небольшим глоток.

Ночь была темной, хоть глаза выколи. В нескольких домах и пещерах мерцали тусклые огоньки, но они никоим образом не могли рассеять мрак, царивший на дне ущелья. Прозвучал боевой рык… и наступила тишина. Не было слышно топота ног бегущих воинов, не лязгало оружие.

Изнутри одной из хижин донесся пронзительный вопль. Вопль повторился, и свет в доме погас.

Но вот из остальных домов и жилых пещер начали выбегать вооруженные люди, некоторые с факелами — но пламя, притягивая взгляд, скорее ослепляло, чем позволяло хоть что-то увидеть. Однако невдалеке от частокола лежала большая груда дров, приготовленная как раз на случай какой-нибудь опасности. Она была покрыта шкурами, для защиты от дождя. Разбойник с факелом в руке подбежал к ней и поджег. Дерево занялось сперва неохотно, затем начало разгораться.

Всюду мелькали быстрые тени, собираясь небольшими стаями и исчезая внутри домов и пещер, откуда тотчас же доносились вопли, стоны и проклятия. Время от времени им вторило глухое, грозное рычание, издаваемое отнюдь не человеческим горлом…

Костер вспыхнул ярким пламенем.

Нападавших было пятьдесят — но из-за их невероятной подвижности могло показаться, что их втрое больше. Грозные силуэты больших котов-гадбов появлялись повсюду, собираясь в группы и тотчас же разбегаясь. Дома и пещеры одни за другим оказывались в их власти. Люди, в одиночку метавшиеся по каменной площадке с оружием в руках, падали жертвой молниеносно возникавших хищных отрядов. Кто-то пытался преследовать одинокого кота-воина — безуспешно! Никто из гадбов даже не думал о том, чтобы вступать с кем-то в поединок, казавшаяся внешне беспорядочной беготня имела своей целью рассеять внимание и силы противника. То и дело там, где это было необходимо, возникал новый отряд из нескольких котов и окружал одинокого разбойника, чтобы, расправившись с ним, тотчас же снова броситься врассыпную. Все это вызывало мысль о какой-то жуткой охотничьей забаве. Не было никакой яростной, ожесточенной битвы, как это обычно бывает, когда люди сражаются с людьми. Вместо этого шла обычная охота…

Однако пылающий костер все сильнее стал манить к себе всех тех, кто еще хотел и мог думать об обороне. Широкий круг света лишал кошачьи глаза преимущества; но прежде всего костер был местом, привлекавшим внимание. Там появилось сначала четверо, потом еще несколько разбойников — и вскоре все сражение сосредоточилось в одном месте. Более того, оно утратило прежний беспорядочный характер. Сомкнутый круг из полутора десятков вооруженных людей нелегко было разорвать. Попытка совершить подобное тотчас же закончилась серьезными потерями в рядах нападавших. Захваченный врасплох, беспомощно мечущийся в темноте человек был для котов-воинов легкой добычей. Однако сплоченный отряд, готовый сражаться при полном свете, мог доставить немало хлопот.

Стая собралась на границе света и тьмы, время от времени устраивая дикую беготню, которая могла бы спровоцировать людей на атаку. Однако окруженные разбойники были не настолько наивны. Они уже не раз заглядывали смерти в лицо и умели убивать; однако они также знали, как не дать убить себя.

В захваченном селении наступила тишина. Окруженная со всех сторон группа разбойников чем-то напоминала медведя, вокруг которого собрались выбившиеся из сил, покалеченные псы, не решающиеся нападать — но тем более не намеревающиеся отступать.

В темноте раздался низкий, неразборчивый кошачий голос, звучавший как нечто среднее между ворчанием и горловым шепотом:

— До утра огонь погаснет…

Это начало доходить и до оборонявшихся. Небольшого запаса мокрой древесины возле частокола могло не хватить…

Коты усаживались на землю. Теперь, когда они сидели смирно, ясно было видно, что это не какая-то собранная на скорую руку стая. Большинство воинов были в кольчугах, и почти все — в характерных кошачьих шлемах. Больше всего бросались в глаза зеленые мундиры… Их носили лишь несколько воинов, хотя, в соответствии с уставом, должны были носить все. Но солдатам, входившим в состав элитных подразделений, порой дозволялись значительные отступления от правил. Впрочем, «убийцы из Рахгара» не собирались спрашивать ничьего мнения. Они поступали так, как считали нужным и удобным.

Селение было захвачено регулярной полусотней Громбелардской гвардии.

Окруженные разбойники сбились еще теснее, готовые отразить атаку, и обменивались короткими репликами. Ясно было, что, если дров не хватит, придется пробиваться сквозь кольцо нападавших. Однако попытка вырваться из ловушки означала, что придется сражаться в темноте — то есть именно то, чего окруженные так боялись. Единственным выходом было экономить дрова и пытаться дотянуть до утра.

Прятавшаяся во мраке женщина, присев на корточки, с интересом смотрела на тех, кто еще столь недавно были стражами ее тюрьмы. Вскоре появился Вемир, ведя с собой двух других котов. На первом из них, таком же черном, как и разведчик Хель-Крегири, поверх кольчуги был надет мундир с нашивками сотника гвардии. Это означало — ни больше ни меньше, — что он один из самых старших по званию во всей Второй провинции. Тот факт, что он командовал столь небольшим отрядом, был не только весьма удивителен, но и противоречил уставу.

Что ж… в отношении котов воинские уставы могли толковаться весьма растяжимо.

Сотник наклонил голову, украшенную чуть гротескно выглядевшим плоским шлемом. Морда его была перемазана кровью — что явно свидетельствовало о том, что кот-командир во время сражения не ограничивался одной лишь отдачей приказов… В полушаге за ним следовал рыжий кот, весьма крупный даже среди своих побратимов-гадбов.

— Странное перемирие, Хель-Крегири, — промурлыкал сотник, поднимая лапу в кошачьем ночном приветствии.

Она ответила тем же жестом.

— Мы уже во второй раз встречаемся, — сказала она. — Тогда вы перебили мне весь отряд. Сегодня же я прошу о помощи.

— Ты ее уже получила, хотя я до сих пор не знаю, во имя чего. Я поверил тебе на слово. Слово кота, — подчеркнул он, облизывая усы. — Я совершил ошибку?

— Недавно… я нарушила слово, — мрачно проговорила она. — И ты все-таки решил мне поверить?

— Я кое-что об этом слышал… и, кажется, понимаю, что тобой руководило, Хель-Крегири. Не будем об этом. В селении нет калеки, о котором говорил мне Вемир, — сообщил он, меняя тему.

С губ женщины сорвалось ругательство, которое невозможно было повторить, настолько изощренно оно звучало.

— Плохо…

Кот прижал уши.

— У нас еще будет время поговорить. Пока что у нас проблемы. Если огонь продержится до утра, то эти полтора десятка человек без труда сбегут. В темноте мы их рассеем и прикончим по одному. Днем же об этом не может быть и речи, самое большее, что мы можем, — не попадаться им на глаза.

Он посмотрел в сторону вооруженной группы.

— Есть в Армекте прекрасная, умная игра, — сказал кот. — Иногда в ней возникает такая ситуация, когда ни один из игроков не может сделать хода. Это называется «пат». Если они сейчас нападут — мы с ними разделаемся. Но сомневаюсь, что они настолько глупы. А я тоже не собираюсь атаковать, это работа для тяжеловооруженных. При свете нас перебьют как котят, — коротко и содержательно закончил он.

— Знаю, — мрачно ответила Хель-Крегири. — Сейчас я заставлю их сдвинуться с места. Только найдите мне арбалет и пару стрел к нему.

Кот пошевелил усами.

— Вэрк, — промурлыкал он. — Неплохая мысль.

Он отдал своему рыжему заместителю несколько коротких распоряжений. Время шло.

Окруженные звериной гвардией разбойники не знали армектанской игры, о которой говорил сотник, так что они не имели понятия о том, что означает слово «пат». Тем не менее, когда из темноты, из-за круга света вылетела первая стрела, свалив плечистого детину с мечом и дубиной, они без труда поняли, к чему идет дело, и начали собираться с силами для отчаянной, безнадежной атаки. Какой-то кот громко произнес: «Шах!» Следом раздался другой голос — женский.

— Эй, не советую… В самом деле не советую. Лучше дайте себя перестрелять, я вас всех поубиваю, только и всего. Если нападете — в мои руки и их лапы попадет много раненых. Много раненых… — с наслаждением повторила она и натянула тетиву.

Из темноты вылетела вторая стрела.

Разбойники, выхватив из огня горящие поленья, бросились в атаку.

Удар пришелся в пустоту. Гвардейцев не было.

Хель-Крегири выскочила из темноты и молниеносно оказалась у пылающего костра, держа в руках тяжелую алебарду. Размахнувшись, она разбросала лезвием все еще пылающий вовсю костер. Горящие головешки полетели во тьму. Следующими ударами она окончательно раскидала костер и снова исчезла в темноте — жуткий растрепанный голый призрак.

Кошачий танец начался снова. Факелы были оружием обоюдоострым — в мерцающем свете возникали многочисленные, падавшие со всех сторон тени. Некоторые из них тенями вовсе не были. Люди начали метаться, беспомощно размахивая факелами и оружием. Суматоха продолжалась довольно долго — без особых последствий. Кто-то взревел от боли. Другой звал на помощь. В воздухе почувствовался запах паленой шерсти…

Никто не погиб.

Потом все закончилось. Коты отступили.

И ясно было, почему: импровизированные факелы догорали очень быстро, угасая один за другим.

Вскоре под пасмурным громбелардским небом, на дне мрачного ущелья, среди холодной ночной темноты, мерцали лишь разбросанные, словно звезды на небе, маленькие красные угольки.

И тогда со всех сторон послышались мурлыкающие, неразборчивые, издевательские и вместе с тем добродушные голоса:

— Мы вас видим… Прекрасно видим. Ну и что теперь?..

Какой-то гвардеец подошел почти вплотную к одному из обитателей селения и обследовал древко длинного копья в его руках, почти касаясь его носом. Потом поднял голову и с любопытством уставился в искаженное от ужаса лицо слепого, словно крот, человека. Кот, прищурившись, покачивал головой в шлеме…

— Вэрк. Кончаем, — раздался решительный приказ.

С разбойниками разделались быстро и без шума. Нескольких раненых оставили на какое-то время в живых — чуть поразвлечься.

Обыскав внутренность одной из хижин, Хель-Крегири набросилась на обнаруженную еду, едва не подавившись копченым мясом.

Сотник устроился на широкой скамье рядом со столом, на котором стояла коптящая масляная плошка. Улегшись на бок, кот внимательно наблюдал за самоубийственными попытками женщины. Она запихивала в рот столько, сколько могло поместиться, после чего глотала, почти не жуя. Глаза ее вылезали из орбит.

— Меня там кормили… помоями… — пояснила она, откусывая очередной кусок.

Она запила съеденное чем-то, что в Овраге считалось вином.

— Я рад, что тебе нравится, Хель-Крегири. Ценю также твою заботу о собственной фигуре, — сказал гвардеец. — Тем не менее я хотел бы наконец знать, ради чего я пришел тебе на помощь. Мне ведь пришлось преодолеть пол-Громбеларда.

— Что тебе сказал Вемир?

— Только то, что ты не отвечаешь ни за что из того, что происходит в горах. Что ты в плену у некоего человека, живущего в этом селении. Якобы это как-то связано с недавним похищением ее высочества Верены. Если я правильно понял, вся эта странная забава с Лентами Алера только начинается. Я не люблю Шернь, и уж, во всяком случае, меня меньше всего интересует ее война с другими силами, — с отвращением заявил кот. — Для меня над миром может висеть что угодно. Но горы — совсем другое дело. Здесь происходит нечто опасное, я это вижу и без тебя. Поэтому все, что было передано мне от твоего имени, не лишено для меня смысла. — Он не стал добавлять, что если бы услышал подобные откровения, не подкрепленные никакими доказательствами, от обычного человека, то даже не стал бы слушать его до конца.

Но Кага не была человеком.

— Хель-Крегири?.. — поторопил ее гвардеец, когда молчание слишком затянулось.

— Не знаю, что сказать, — беспомощно призналась она. — Я думала, что мы убьем его сегодня. Если бы я знала, что его нет в селении, мне не потребовалась бы ваша помощь, чтобы бежать. Этот человек — некто вроде мудреца Шерни, — пояснила она. — Я думала, что вы его сегодня убьете.

— Вемир показал мне нужный дом. Туда мы и нанесли первый удар, — подтвердил сотник. — Повторяю: в селении нет безногого человека. Пленники это подтверждают.

Внезапно она пришла в ярость, чисто кошачью, появлявшуюся внезапно, без каких-либо предшествующих признаков злости или гнева.

— Сын шлюхи и шакала! — завизжала она, хватая лежавший рядом арбалет; грохнув оружием о стену, она колотила по ней до тех пор, пока не привела арбалет в полную негодность. — Вонючий кусок дерьма! Он меня обманул! Падаль! — прохрипела она. — Я выслеживала Бруля, как глупая сука! А он — просто орудие, всего лишь орудие, понимаешь?! Бруль! Великий, могучий Бруль, ха-ха! Издевательство сплошное! А-а-а! — взвыла она, сокрушая все, что попадалось под руку.

Гвардеец ждал, пока ее гнев пройдет.

Упав на скамью, она несколько раз ударилась затылком о стену. Ярость прошла столь же внезапно, как и появилась.

— Я все еще голодна, — сказала она.

— Что, собственно, происходит в горах?

Некоторое время она собиралась с мыслями.

— А я откуда знаю? — наконец с наивным видом спросила она. — Я два месяца просидела в клетке. Несколько раз ко мне пробирался Вемир. Мы зря не болтали, нужно было обсудить дела поважнее.

— Хель-Крегири, — устало промурлыкал сотник, — можно услышать от тебя хоть слово, достойное внимания? Я жду объяснений. Я поверил тебе, и если окажется, что ты сделала из меня дурака, то последствий этой глупости ты не переживешь.

Она покачала головой.

— Вэрк. Не угрожай мне, я все скажу. Я давно ни с кем не разговаривала.

В ее устах это прозвучало как извинение.

— После смерти Бруля, — сказала она, — я вернулась сюда, в Овраг. Узнав о нескольких странных вещах, я потребовала объяснений от человека, который только что от нас сбежал. Я считала его своим союзником, он был когда-то учеником Бруля. Он представил доказательства, которые я сочла убедительными, а я не особо легковерна. С помощью Охотницы этот человек сорвал первую попытку сдвинуть с места Ленты Алера.

— Хель-Крегири, меня не волнует история Шерера. Ты отвлекаешься, — недовольно проговорил кот. — Этот человек — враг. Почему?

— Враг, но не знаю, человек ли… — поправила она. — Это… очень странное существо.

— Почему враг? Что он собирается делать? — продолжал допрашивать сотник.

Упомянутая ею «странность» явно его не интересовала. Впрочем, Хель-Крегири тоже не собиралась особо распространяться на эту тему.

— Бруль был его орудием, но одновременно и целью его атаки, — сказала она. — Послушай, я тоже ненавижу пустую болтовню, думаю, ты можешь мне поверить! — снова в гневе бросила она. — Но как я могу коротко и ясно рассказать о чем-то, что сама едва понимаю?!

Она фыркнула.

— Речь не идет о каких-то Полосах Шерни или Лентах Алера, — сказала она, опять спокойно. — О чем — не знаю. О том, чтобы уничтожить все, что только можно? Это существо… эта сила… это нечто пытается развязать некую войну, где все начинают сражаться со всеми. Охотница и я. — Она развела руками. — Понимаешь? Две величайшие воительницы гор ввязываются в войну с самым могущественным из посланников. Этот посланник похищает жену князя-представителя… Понимаешь? Ведь трудно себе представить хоть какую-нибудь причину, по которой императорский представитель стал бы сражаться с посланником, а тот, в свою очередь, — с Охотницей и со мной! Какое мне дело до посланников? Я двадцать с лишним лет на свете прожила, прежде чем увидела одного такого своими глазами! Какое посланнику дело до меня? Однако начинается война, и все несут потери, все проигрывают, никто не выигрывает. Никто! Охотница лишается рассудка, посланник умирает, Верена унижена, я… я нарушаю данную клятву и оказываюсь в клетке. — Она отвела взгляд. — А Ленты по-прежнему лежат в горах, и снова кому-то хочется в них покопаться. Снова будет большая битва всех со всеми, а под конец, может быть, снова окажется, что велась она неизвестно ради чего… ведь той Ленты в Черном лесу вообще не было! Хаос! Кто-то… что-то желает хаоса, сумятицы, все большей и большей. Ведь, думаю, дело вовсе не в Лентах. Им, думаю, совершенно безразлично, насколько они могущественны, и они ни для чего больше не служат, кроме как для развязывания глупых войн. Именно эти войны и есть чья-то цель, а не какое-то там обращение себе на пользу всяких нездешних сил. У меня в последние месяцы хватало свободного времени. — Она холодно улыбнулась. — Я вернулась сюда и оказалась в плену. Слышишь? Все, кем я командовала, отказались мне подчиняться. И кто? Свора псов, мочившихся со страху от одного моего вида, — недоверчиво проговорила она, вытянув руку, словно желая показать на трупы, лежащие где-то за стеной дома. — Такого не бывает, ибо псы неспособны бунтовать. И тем не менее — взбунтовались, все! Вемир едва сумел уйти живым, я сидела в вонючей пещере и жрала помои! — К ней снова вернулась ярость. — А знаешь, почему, ради чего? Я — не знаю! Никто со мной вообще не разговаривал, я даже не догадываюсь, для чего хотели меня использовать, ведь я им нужна была живая. Каждый день они могли нашпиговать меня столькими стрелами из арбалета, что я валялась бы за решеткой и выглядела словно еж. Но этого они не сделали, просто продержали меня два месяца. Я знаю, что кто-то разбил все мои отряды во всем Громбеларде. Каким образом, кто?! В горах снова идет бессмысленная война. Об этом ты, наверное, знаешь больше меня. Что, собственно, происходит в горах? Я осталась тут одна! Своих солдат у меня уже нет, так что я послала за имперскими, и вы здесь, да или нет?! Скажи, — снова тихо спросила она, утомленная самой длинной речью, какую только произносила за всю свою жизнь, — скажи, гвардеец, что происходит в горах? Что-то плохое? В самом деле?

Кот посмотрел на ее взволнованное, потемневшее лицо.

— Да, — коротко ответил он. — Если бы ничего не происходило, то я бы не вмешивался в разбойничьи свары, — со всей откровенностью добавил он.

Она ждала.

— Что-то началось, — сообщил кот. — В городах это еще не особо заметно. Похищают и убивают людей. Разных людей, неизвестно, кто их убивает и почему. Настоящая волна бессмысленных убийств. После захода солнца одинокого человека на улице не встретишь. Но в городах — это пока все. Зато в горах — именно так, как ты сказала. Хаос. И сумятица. Все дерутся со всеми, а причины столь надуманны, что, по сути, никаких причин вовсе нет. Может быть, не стоило бы говорить такое разбойнице, — он сверкнул зелеными глазами, — но Громбелардский легион уже вообще не в силах что-либо сделать. Последние два месяца принесли такие потери, что войско не способно больше ни на что, кроме как патрулировать улицы городов. Ширится дезертирство, даже в гвардии, о каком-либо боевом духе нет и речи. Я командую последним полноценным отрядом во всем Громбеларде. А знаешь, из-за чего это все? Из-за того, что князь — представитель императора явно хочет, чтобы именно так и было. Ты знаешь его высочество Н. Р. М. Рамеза? — спросил он.

— Я знаю, что это за человек — если о том речь.

— Он делает все, чтобы никто ни о чем не беспокоился. Он готов давать за это награды — просто небывалые. В Громбе занимаются всякими глупостями, как будто ничего не происходит. Якобы сам император в ужасе от докладов, которые шлют в Кирлан урядники Имперского трибунала. Впервые в жизни я искренне на их стороне, — признался кот. — Я охотно бы им помог. Один трибунал еще хоть что-то делает.

Она прикусила губу. Высокопоставленный военный — и к тому же кот, — положительно высказывавшийся об армии имперских шпионов, доносчиков и палачей, был для нее чем-то совершенно новым. Имперские легионы, подчинявшиеся представителям, постоянно пытались сделать себя зависимыми от трибунала, управлявшегося непосредственно Кирланом. Самостоятельность командиров основательно от этого страдала.

Какое-то время они молчали.

Кот, самой природе которого было противно строить далеко идущие планы и догадки, все же постоянно пребывал среди людей и научился тому, что порой все же стоит совершить нечто вопреки самому себе. Вот и теперь он сделал над собой усилие.

— Хель-Крегири, — сказал он, — помоги мне подумать. То, что ты сказала, привлекло мое внимание. Ты сказала, что в эту войну втянуты все великие. Самый могущественный из посланников, лучшие воительницы гор…

— И что с того?

— Может быть… не знаю, — сказал он, недовольный и почти разгневанный тем, что ему пришлось строить догадки. — Может быть, тебя держали в плену затем, чтобы кто-то сюда пришел? Несколько странно, что, зная о бегстве Вемира, ему позволили тебя посещать. И притом довольно часто?

— Несколько раз. Они снова замолчали.

— Ну да, — неохотно согласилась она после долгого раздумья. — Но… что они хотели… кого я должна была сюда заманить? Представителя? — Она фыркнула. — А может быть, Охотницу? — Она задумалась. — Честно говоря… я о ней даже не думала.

Усилия, с которыми эти двое предавались столь любимому людьми занятию, со стороны казались почти забавными.

— Не знаю, кого! — со злостью проворчал сотник. — Я знаю, кто пришел: я! И привел сюда единственный громбелардский отряд, который еще в состоянии выйти в горы. Если кто-то или что-то нас прикончит, это будет означать, что войска в Громбеларде больше нет. Все остальное — это просто городская стража.

Он поднялся и спрыгнул со скамьи.

— Хватит! — сказал он. — Ты утверждаешь, что причиной всему — человек, который посадил тебя в клетку?

— Я в этом уверена.

— И не ошибаешься?

— Нет. Я уверена, я же ясно сказала.

Больше его ничего не интересовало.

— Тогда нужно найти его и убить.

— Вэрк. Я допрошу пленников.

19

Сидя спиной к скале, Каренира лениво наблюдала за удивительно светлыми облаками, плывшими с запада на восток. Ветер сменил направление. Это означало, что погода существенно улучшится. Можно было ожидать легкого дождичка вместо непрестанного ливня. Около полудня дождь мог вообще перестать.

— Ну-ну… — довольно пробормотала она.

Увидев Ранера, шагавшего посреди дороги, между крутыми склонами холмов, она встала и махнула рукой. Он направился прямо к ней, сел рядом и потянулся к бурдюку.

— Они все время идут за нами. Из виду они нас потеряли, но, похоже, неплохо знают окрестности и им известно, что эта дорога — единственная. Так или иначе, они нас догонят.

— Сколько? — коротко спросила она.

— Пятеро.

Она вздохнула.

— Так что? Подождем их здесь?

Он явно не расслышал вопроса.

— Странное дело, — задумчиво проговорил он. — Кажется, я знаю одного из них.

Она подождала, но продолжения не последовало.

— Ну и?.. — поторопила она.

— Что? А… Ну и ничего. Не знаю, откуда.

Она пожала плечами.

— Подождем их здесь? — снова спросила она.

— Наверное, да.

— Тогда отойдем немного в сторону. — Она показала на груду каменных обломков у подножия правого склона.

— Свет, — пояснила она, видя его вопросительный взгляд. — Сегодня удивительно светло, мне что, стрелять против света? Ну, ты что? — Она искренне удивилась. — Никогда не стрелял? Даже из арбалета?

— Не люблю арбалет, — буркнул он. — Ни разу не попадал в цель.

— О… — вздохнула она с преувеличенным беспокойством.

Ей хотелось еще немного над ним поизмываться, но она вовремя вспомнила, что этот человек вообще не обладает чувством юмора — шуток не понимает, дружескую же насмешку готов принять близко к сердцу. Так что она лишь покачала головой.

— Идем к тем скалам, Ранер.

Они пошли.

Много веков назад в Громбеларде жило могущественное племя шергардов. Воистину велик был гений вышедших из этого народа строителей, ибо древние сооружения и дороги стояли наперекор течению времени. Не использовавшиеся в течение сотен лет, никогда не ремонтировавшиеся, они превратились в руины, но все же не позволили горам поглотить их без следа. Ветер и вода, убийственные для коричневого кирпича, использовавшегося в Громбе или Бадоре, убийственные даже для самих Тяжелых гор, оказались бессильны против прекрасно обработанных каменных плит и блоков, служивших шергардам в качестве строительного материала. Дорогу, выложенную именно из таких четырехугольных каменных плит, видели сейчас перед собой Каренира и Ранер. Ее не сумели размыть дожди, и, хотя теперь потрескавшиеся плиты лишь кое-где виднелись из-под нанесенных водой мелких каменных обломков, провалившаяся в некоторых местах дорога все еще была лучшей во всем Громбеларде.

Однако дорога эта вела в никуда. Пересеченная многочисленными пропастями — ибо каменные мосты шергардов давно перестали существовать, — она неожиданно обрывалась в самом сердце гор, в полутора десятках миль от Бадора. Существовал ли когда-то город, в который вела дорога? Скорее всего, нет — иначе остались бы руины… Похоже было на то, что строители неожиданно забросили свою работу. Что могло быть тому причиной? Ответа никто не знал. Так же как никто не знал, куда ушел этот могущественный народ, самый могущественный из всех, кто когда-либо жил под небом Шерни. Каренира, устроившись среди скал, задумчиво молчала. Она просматривала стрелы, вынимая из колчана те, которые по каким-то причинам сочла лучше других. Видно было, однако, что мысли ее сейчас где-то совсем в другом месте.

— Хотелось бы мне знать, какие они были на самом деле, — сказала она. — Я хотела бы с ними познакомиться…

— С кем? — Ранер наблюдал за дорогой.

— С шергардами.

— А… Ну да, — пробормотал он.

Она чуть улыбнулась и отложила колчан. Он посмотрел на нее через плечо.

— Эти стрелы лучше?

— Лучше, что не значит, что они хорошие… В Громбеларде нет хороших стрел. Влажность, — пояснила она.

Она вынула лук из чехла.

— Я даже не удивляюсь, — пробормотала она, — что ты не можешь никуда попасть. А я? Хочешь услышать, насколько легенда соответствует правде? — язвительно спросила она.

Она положила лук поперек колен.

— В Армекте за такую стрельбу меня бы выгнали из легиона. С пятидесяти шагов я могу попасть в человека, но в какое место — это уже чистая случайность. Тетива иногда мокрая, а иногда сухая, стрелы иногда легкие, а иногда тяжелые, ибо из любой можно воду выжать. Впрочем, все равно — сухие, мокрые… Главное, что они всегда плохо сбалансированы и летят куда им захочется, поскольку оперение годится лишь на забавы с девочками, и больше ни на что. — Она взяла стрелу и пощекотала себе шею. — Но попробуй достань в Громбеларде хорошие стрелы для лука! А если достанешь, то потом полгода мочи их под дождем, бейся колчаном о скалы, размахивай им, топчи его, садись на него, а под конец стреляй, — с небывалой горечью закончила она. — Все без толку, — сказала она. — Да еще этот ветер.

Он смерил взглядом расстояние, отделявшее их от дороги.

— Пятьдесят шагов… Здесь, пожалуй, больше, — слегка обеспокоенно сказал он. — А если не попадешь? Пятеро — это многовато…

В первое мгновение она не поняла, о чем речь, все еще занятая собственными мыслями.

— Что — «пятьдесят шагов»? — переспросила она. — И что значит «если не попадешь»? Э, я говорила о бегущем человеке… и ночью, — объяснила она.

Он некоторое время молча смотрел на нее, потом вернулся взглядом к дороге.

— Знаешь, Охотница, — сказал он, — иногда я не понимаю, когда ты надо мной шутишь.

Она прикусила губу, но тут же фыркнула через нос:

— Эх, Ранер… Хорошо, что ты симпатичный… Иначе…

— Идут, — перебил он ее.

Она сразу же посмотрела на дорогу.

— Держи. — Она подала ему несколько стрел. — Куда?! — со злостью прошипела она. — Так держи! — Она показала как. — Мне что, их с земли подбирать или воткнуть перед собой в скалы?

Она подняла лук, смерила взглядом расстояние и вложила стрелу. Опустившись на одно колено, она медленно натягивала тетиву. Он смотрел то на нее, то на приближавшихся людей. Нападения те не ожидали…

Мышцы ее рук, стянутые кожаными ремешками, напряглись и потолстели. Она натянула тетиву до уха и отпустила мягко, чуть ли не между делом. Она вырвала из его руки вторую стрелу и, прежде чем он понял, что, собственно, произошло, уже тянулась к третьей.

Шедшему впереди стрела вонзилась в живот. Он вскрикнул и схватился руками за древко. Вторая стрела попала ему в бедро. Он пошатнулся и упал. Мгновение спустя очередная стрела пробила шею его товарища.

Остальные разбегались, ища убежища. Раненный в шею выл, извиваясь в конвульсиях, потом изогнулся дугой и застыл, странно напрягшись. Второй неуклюже полз на боку, громко зовя на помощь. Охотница спокойно натянула тетиву в четвертый раз. Еще одна стрела попала в раненого. Обезумевший от ужаса и боли, он вскочил, получил очередную стрелу в шею и последнюю — в самую середину спины.

— Ну вот, от арбалетчиков мы избавились, — пробормотала она.

— Ты очень ловко убиваешь, — заметил Ранер.

Она не знала, что это — восхищение, уважение или, может быть, порицание. Не насмешка же? Ранер не умел насмехаться…

— Одной стрелы редко хватает, — сказала она на всякий случай, кладя лук и берясь за меч. — Это не арбалет…

И все-таки он насмехался!

— Бабское оружие, — с сожалением сказал он, карабкаясь через скалы с мечом в левой и дубиной в правой руке.

Она хотела треснуть его плашмя по заду, но он был уже вне пределов досягаемости.

— Я тебе дам «бабское»! — завопила она. — Глупый жеребец! Да я…

Она все еще шумела, перебираясь через каменный завал, когда он длинными прыжками помчался в сторону укрытия ближайшего врага. Тот выглянул из-за скалы и понял, что стрельба уже закончилась, а теперь приближается новая, непосредственная опасность. Сомнительно, что он понял что-либо еще. Окованная железом дубина раздробила ему челюсть; удар был столь силен, что он отлетел назад, грохнулся головой и спиной о землю. Его товарищи с мечами в руках бросились на атакующего детину. Лязгнуло железо. Ранер оттолкнул мечом оружие противника и снова ударил дубиной, переломив выставленную в оборонительном жесте руку. Он воткнул меч в живот врага и так его и оставил. Вырвав из руки умирающего его собственное оружие, он отшвырнул его прочь — и снова вступил в борьбу, еще до того, как согнувшийся пополам противник осел на землю.

Последний из пятерки, с самого начала не слишком рвавшийся в бой, пустился в бегство — и наткнулся на Охотницу. Женщина показалась ему более сговорчивым, нежели Ранер, противником, и он двинулся к ней. Она держала меч обеими руками. Он увидел обнаженные руки, мышцы которых, казалось, готовы были разорвать широкие кожаные ремешки. Увидев приближающегося Ранера, он взял меч за лезвие и поднял вверх. Это не спасло его от основательной трепки. От женщины он получил пинка, от мужчины удар кулаком — и то и другое в зубы. Они передали его друг другу еще несколько раз. Наконец он упал.

— Ну вот, у нас есть один живой.

— Да, — пробормотала она. — Вопрос только в том, будет от этого хоть какая-то польза или одни лишь хлопоты?

Похоже, ничего, кроме хлопот, ждать не приходилось…

Идиот ничего не знал. Шепелявя сквозь выбитые зубы, он нес какую-то чушь. Он ни о чем не слышал, ни у кого не служил. Он присоединился к людям, хотевшим устроить охоту на Охотницу, и отправился вместе с ними, рассчитывая на награду. В Бадоре о ней слышали все.

— Ну и дурак! — устало сказала Каренира. — И что с ним делать?

Ранер сидел, прислонившись к скале, и внимательно разглядывал пленника.

— Знаю что, — ответил он, протягивая руку. — Охотница, дай мне одну из этих своих палочек. Ну, стрелу. Только самую плохую из всех.

— Зачем тебе? — удивленно спросила она.

— Воткну ему в задницу, — сказал Ранер, поднимаясь.

— С ума сошел?

— Нет, просто иначе мы ничего из него не вытянем. Я бы прижег ему пятки, но с костром — лишние хлопоты. А вот стрела… — объяснял он, переворачивая связанного пленника на живот; похоже, он действительно говорил всерьез.

— А что еще ты хочешь из него вытянуть? — прервала его она.

— Правду. Впрочем, что угодно. Ничего достойного внимания он не сказал.

— Потому что он ничего и…

— Потому что он шпион трибунала, — на этот раз прервал он ее. — Помнишь? Мне показалось, будто я узнал одного из этих молодцов. Ну так это именно он.

— Ты уверен? — помолчав, спросила она.

Он кивнул.

— Уверен.

Без дальнейших вопросов она вручила ему стрелу.

Пленник слышал разговор, но не произнес ни слова. Лишь когда Ранер уселся ему на спину и разорвал штаны на заду, тот начал протестовать, просить, возражать, снова просить, объясняться, лгать и просить опять. Но Ранер его не слушал.

— Ну? — грозно спросил он.

Видимо, он не особо рассчитывал на ответ, поскольку тотчас же размахнулся и воткнул стрелу в открытую, беззащитную ягодицу, и притом с такой силой, что явно послышалось, как наконечник заскрежетал о кость. Пленник взревел и, несмотря на путы, начал биться столь яростно, что стрела сломалась у Ранера в руке. Он беспомощно показал обломок владелице. Поморщившись, та лишь махнула рукой.

Пленник скулил, испытывая немалые мучения. Ранер сосредоточенно ковырялся наконечником в кровоточащей глубокой ране, безуспешно пытаясь повредить кость. Наконец он прекратил свое занятие.

— Ну?

Пленник со стоном пытался перевести дух.

— Я… я шпи… онил… — отрывисто прошепелявил он.

— Шпионил, — подытожил Ранер, торжествующе поглядывая на Охотницу.

Она подняла брови и присела рядом с головой пытаемого.

— А для кого? — с любопытством спросила она.

— Для трибунала, — признался пленник.

— Ты все расскажешь? — уточнила она.

— Да, госпожа.

— Давай. — Она забрала у Ранера окровавленный обломок стрелы. — В любой момент я могу отдать ему это обратно, — снова повернулась она к лежащему. — Так что говори. С самого начала. Если я чего-то не пойму, то спрошу или попрошу объяснить подробнее.

Она уселась на землю, ибо на корточках она демонстрировала шпиону картины, которых он вовсе не заслуживал.

— В горах… — простонал он, — и в городах… творятся странные вещи…

Они слушали внимательно, то и дело переглядываясь. Оставив пленника, они отошли в сторону.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросила она.

— Ну… из этого следует, что убить тебя хотели, собственно, заодно, раз уж по дороге. Впрочем, этот тип наверняка не принял бы в том участия, хотя, с другой стороны, трибунал тебя не любит, Охотница. Но те шли в Овраг, к Хель-Крегири. Если бы они принесли ей твою голову, получили бы награду. Ты шла как раз в ту самую сторону…

— Погоди. Ведь это не были люди Каги, — решительно возразила она. — Кага никогда не могла сравниться с Глормом, ибо она для этого слишком глупа. Но своих воинов она держит в руках, пожалуй, даже крепче, чем Глорм. Ты что, неужели забыл? Ну да, конечно, — язвительно заметила она, после чего показала на трупы на дороге. — А эти чудаки? Не может быть, чтобы солдаты Хель-Крегири столь опустились.

Он покачал головой — и да, и нет.

— Видишь ли, отборные отряды Крегири… впрочем, и Глорма когда-то тоже… это одно. А чудаки, как ты говоришь, — это все остальные. Сброд. Бандиты, признающие власть того, кто правит в горах, но, собственно… — Он задумался, не зная, как объяснить. — Собственно, никто ими не правит. Иногда посланники Крагдоба или Каги, скажем, вроде меня, созывали всю эту толпу на какое-нибудь крупное дело, когда действительно требовалась большая армия. Например, чтобы окружить Бруля в Черном лесу, помнишь?

Она кивнула.

— Но обычно, — продолжил он, — обычно таким запрещают чем-либо заниматься, пока они не получат соответствующего приказа. Запрет они соблюдают — ибо что им еще остается делать? В этом смысле они — люди Хель-Крегири. Они знают, что им нельзя брать ни с кого дань, нельзя нападать на купеческие караваны и так далее, ибо это дело тех, кто лучше и сильнее их. Не послушаются? Ну, тогда Ранер, — он постучал пальцем по груди, — или кто-нибудь вроде него посворачивает им головы.

— Верно, верно, — чуть раздраженно ответила она. — Я знаю горы, Ранер, и знаю, что в них происходит, — безжалостно передразнила она его. — Но меня интересует другое. Скажи, нормально ли это, когда любой мелкий бандит знает, где искать Хель-Крегири? Даже Ранер, — она насмешливо постучала его по груди, — не знает, где, собственно, сейчас его начальница. Может быть, в Овраге, а может быть, где-то еще. Что-то всех тянет в это селение. — Она задумалась. — Я покинула двор и собиралась как раз в Овраг. По дороге встречаю их благородий Арму и Ранера. «Отлично, — говорят они, — мы как раз хотели послать кого-то в Овраг». Какой-то сброд хочет видеть Хель-Крегири. Куда они идут? В Овраг. Жалкий шпион, последний из шпионов трибунала, отправляется с ними, ибо куда ему нужно? В Овраг. Якобы пропал отряд рахгарских гвардейцев… Наверняка они сидят в Овраге, — язвительно сказала она. — Говорю тебе, скоро там окажутся все. Может быть, кроме Хель-Крегири. Овраг, новая столица Громбеларда.

— Нет, это слишком маленькое селение, столицу там не сделать, — сказал Ранер со свойственной ему способностью понимать шутки. — Но что-то в этом есть… В том, что ты говоришь. Лучше всего…

— Хм?

— Лучше всего проверить. Идем в этот Овраг.

Они вернулись за своим имуществом.

— А с этим придурком что делать? — спросила она, глядя на пленника. — Я не могу хладнокровно убивать людей, впрочем, этого-то за что? Но что — с собой его тащить? Отпустить? Сама не знаю.

Ранер пожал плечами и без лишних церемоний пришиб шпиона дубиной.

— Не смей, перестань! — завопила она, но было уже поздно. Рука у Ранера была в самом деле тяжелая. Она с отвращением отвела взгляд.

— И как ты только выжила в этих горах, сам не знаю, — сказал он, стирая с оружия кровь и прилипшие волосы и вытирая руку о куртку убитого.

— Значит, как-то это все же возможно. — Она медленно собрала свои вещи и пошла.

— Эй, Охотница! — крикнул Ранер.

Она обернулась, направив на него палец.

— Держись от меня подальше, — предупредила она. — Ты забил его как собаку. Ты ничем не лучше его.

Ранер не на шутку рассердился.

— А кто сказал, что я должен быть лучше?! Нет, погоди, я хочу услышать! — резко бросил он. — Что ты о себе думаешь, ваше благородие? Стрелять из лука, трусливо и из укрытия, — это хорошо, это более благородно? Был человек — и нет человека! Так же как и тот. Он шел и разговаривал, а потом вдруг сдох, и даже не знал, кто его убивает. Стрела за стрелой! Но дубиной? Дубиной почему-то нехорошо!

— Ты закончил?

— Не закончил! Я убил его, потому что в горах убивают, но я хотя бы смог посмотреть ему в глаза! А ты?!

— Ты закончил? — повторила она.

Он подошел ближе.

— Охотница, ты — громбелардская ошибка, — сказал он, уже спокойно. — Такая… такая девица без добродетели. Ты действительно на своем месте в горах, в самом деле. Здесь все, вместо того чтобы делать то, что нужно, вдруг начали заниматься чем-то странным и ни в какие ворота не лезущим. Как женщины. А ты — женщина. — Это прозвучало как оскорбление. — Ты непоследовательна. — Он тщательно выговорил, наверное, самое трудное из всех известных ему слов.

Она ударила его по лицу. Потом немного постояла, словно ожидая, не скажет ли он что-нибудь еще. Наконец она отвернулась.

— Идем, Ранер. Ну? Идем или нет?

Немалое время спустя, после того как они уже прошли около мили, она снова заговорила:

— Хоть ты и получил по морде, но, боюсь, ты прав…

20

У входа в расщелину, не далее чем в двух полетах стрелы из лука, находился частокол. Они осторожно отошли назад, укрывшись за бесформенной скальной пирамидой.

— Знаешь это место? — спросил Ранер.

Каренира покачала головой.

— Я никогда здесь не была. Об этом селении мне давно известно, поскольку я знаю, наверное, обо всех, что существуют в Тяжелых горах, по крайней мере в этих окрестностях. Но я никогда не пользовалась гостеприимством местных жителей, ведь это же разбойничье логово — и всегда было таковым.

— Похоже, тут никого нет, — сказал Ранер. — Частокол цел, дома, кажется, тоже. Но часового не видать. Я был здесь пару раз, кто-то всегда сторожит ворота. Впрочем, погляди — они случайно не приоткрыты?

— Можно ли как-нибудь незаметно перебраться через частокол? Например, ночью? — спросила она, но тут же пожала плечами. — Глупости… Ясно, что нельзя.

— Ночью частокол охраняют два-три человека.

— Вот именно. А сверху? Можно спуститься с вершины холма по веревке?

Ранер покачал головой.

— Это самоубийство. Скалы здесь выветрившиеся, сбросишь вниз пару обломков и наделаешь шума. Не говоря уже о том, что это совершенно сумасбродная идея, даже если бы внизу никого не было… — Он нахмурился. — Послушай, а зачем, собственно, нам туда пробираться? Это селение Хель-Крегири… Верно? Неважно, там ли она сама или нет… — Он неожиданно замолчал и задумался. — Впрочем, там на самом деле, похоже, никого нет, — сказал он.

— Тебе не кажется, что это несколько подозрительно?

— Ну да. Но что? Сидят по домам и пещерам? Как долго? Это ловушка или что?

И в самом деле, это не имело смысла.

— Не стоит все-таки просто так туда идти. Если там кто-то все же сидит… Не Кага ли случайно назначила за меня награду? — кисло спросила Каренира.

Ее спутник несколько смешался.

— Ну да. Я… не думал, что мы окажемся здесь вместе. Хель-Крегири не знает, что я бросил службу у нее.

— Что ты ей изменил, — сладким голосом проговорила она. — То, что ты сделал, — попросту измена. Ты предатель, милый, а как только ты туда пойдешь, станешь и предателем, и шпионом сразу.

Она была вне себя от радости, наблюдая, как кроваво-красный румянец заливает его щеки и лоб. Он сглотнул слюну.

— Да, — сказал он. — Похоже на то.

Он не произнес ни одного слова в свое оправдание, хотя и мог. Это ей понравилось.

— Ну-ну, — сказала она. — Извини, Ранер. Думаю, то, что ты делаешь, вполне справедливо. Я зря тебя обидела.

Они снова вернулись к тому месту, откуда лучше были видны ворота в частоколе. Действительно, похоже было, что они слегка приоткрыты. Они долго наблюдали за частоколом и воротами, но не заметили ничего, достойного внимания.

— Может быть, сверху? С обрыва?

— Прежде чем мы туда заберемся, наступит ночь.

— Ну хорошо, тогда просто идем туда. В это селение, — предложила она. — Оба. Мы ничего не узнаем, если и дальше будем здесь торчать.

На этот раз сомнения начали возникать у Ранера.

— Мы лезем прямо волку в пасть. А если…

— Ничего не поделаешь, как-нибудь справимся. Ранер, что с нами? Еще немного, и мы ударимся в бегство.

— Не знаю. В самом деле не знаю. У меня… дурное предчувствие.

— У тебя бывают предчувствия, Ранер?

— Бывают, Каренира. — Он редко обращался к ней по имени. — Лучше, если я пойду туда один. В случае чего придешь мне на помощь.

— Кому приду на помощь? Убитому? Нет, — отрезала она. — Вместе нам справиться будет легче… впрочем, там ведь никого нет. Ранер, ведь я еще совсем недавно просто собиралась идти сюда одна. Я планировала это еще в Громбе.

— Тогда ты еще не знала, что за твою голову назначена награда, — заметил он. — Если…

— Идем, Ранер. — Внезапно в ее голосе появилась усталость. — Если, если… У меня тоже дурное предчувствие, — призналась она. — Но может быть, я просто слишком уж долго бегаю по этим горам? Сама не знаю. Я старею, Ранер… — тихо добавила она.

Он хотел что-то сказать, но она показала ему руку, согнув и медленно распрямив пальцы. На лице ее появилась неясная гримаса.

— Видишь? Больно… — негромко сказала она. — Я никогда еще не стреляла так плохо, как там… на дороге шергардов. Пять стрел, Ранер. Сегодня или завтра… Какая разница?

Он покачал головой.

— Перестань, это глупо. Раз надо идти, то идем.

Она кивнула, потом даже чуть улыбнулась.

— Действительно глупо. Вот именно. Лучше пойдем, Ранер.

Ворота и в самом деле были приоткрыты. Ранер и Каренира переглянулись. Охотница уже заранее достала лук и несколько стрел. Она несла оружие в левой руке, что казалось вполне естественным. В краях, где с оружием ходил каждый, открытое его ношение не могло вызвать никаких подозрений — тем более что в Громбеларде, по сути, мало кто знал, что такое колчан и чехол для лука. Столь же невинно выглядел и Ранер. Свою дубину он нес на плече, повесив на ней дорожные сумки, из-за чего грозное оружие чуть менее бросалось в глаза.

Остановившись перед воротами, Ранер сильно толкнул ногой приоткрытую створку. Ворота со скрипом раскрылись шире.

Ветер, довольно сильный и порывистый, дул им прямо в спину, и лишь этим объяснялось, что они до сих пор не почувствовали смрада гниющих трупов, которые, судя по виду, лежали здесь уже несколько дней. Убитых людей было около двадцати; тела лежали в разных местах селения. Мертвые руки некоторых все еще сжимали оружие. Пройдя через ворота, Каренира приблизилась к канаве, отводившей излишки воды. Теперь в ней не было необходимости… Увидев, что в ней, женщина отшатнулась и побледнела.

— Нет, — проговорила она чуть более хрипло, чем обычно. — Туда я не пойду.

Впервые Ранер видел Охотницу по-настоящему испуганной.

— Нет, Ранер. Не пойду, — повторила она, хотя он не возражал. — Я… я тогда думала, что это шутка. Я шутила, Ранер…

Он кивнул и с каменным лицом медленно двинулся вдоль канавы.

Канава превратилась в братскую могилу котов-гвардейцев. Трупов было много, очень много… но сколько в точности, сказать было невозможно. Убитых порубили на куски. Ранер чувствовал себя немногим лучше, чем его спутница. Ему приходилось видеть не одно побоище. Но сейчас он стоял над открытой могилой тех, кого привык считать почти что неуязвимыми. Невидимых, неуловимых рахгарских гвардейцев не без повода называли убийцами. В Тяжелых горах не существовало ничего, что могло бы угрожать этому отряду полной гибелью. И тем не менее Ранер видел собственными глазами то, что осталось от величайшей военной легенды всех времен. Он видел перебитых, изрубленных и брошенных в яму гвардейцев-гадбов. «Убийц из Рахгара».

Он оглянулся. Взгляд его встретился со взглядом Карениры.

Несмотря на то что она только что говорила, она двинулась следом за ним. Выпрямившись, она смотрела прямо перед собой, стараясь не заглядывать в канаву. Она подошла ближе, и Ранер увидел слезы в ее глазах.

— Ранер, кто это сделал? Кто мог… кто в состоянии сделать такое?.. Ранер?

Прикусив губу, она еще раз заглянула в кошачью могилу.

— Ранер… я когда-то этот край просто… полюбила, — сказала она, не скрывая стекшей по щеке слезы. — Здесь ничего нет, совсем ничего… Кроме легенд. Прекраснейших легенд на свете. Этот край состоит из легенд, а они… они были одной из величайших. Величайших и прекраснейших. Ранер, кто-то убивает громбелардские легенды. Громбелард без легенд… это только ветер и дождь.

Она пошла дальше.

— Я убью его. Слышишь, Ранер? Убью без тени жалости. Найду и убью, — повторяла она сдавленным голосом. — Так же как это… нечто… убило лучших на свете солдат. Я убью его, Ранер, клянусь. Я заключу союз с любым, кто мне поможет. Если ко мне придут стервятники… то я, Ранер, заключу союз со стервятниками.

Она повернулась и посмотрела ему в глаза.

— Клянусь тебе, Ранер. Всем, что для меня свято. Армектанскими равнинами… И моей любовью к человеку, который мне предпочел Дартан. Клянусь, Ранер, я убью эту тварь.

Прислонившись к стене одного из домов, вдали от чудовищного рва, Каренира смотрела по сторонам. Самые разные мысли посещали ее голову.

Ранер ходил по деревне, заглядывая в дома и пещеры, и пытался понять, что же, собственно, произошло в Овраге.

Громбелардское селение… Высокое селение. Так называли подобные деревни.

От трупного запаха тошнило. Несмотря на вызванные разложением перемены, Каренира легко поняла, что убило людей. Кошачьи когти и клыки оставляли достаточно характерные раны.

Но отчего погибли гвардейцы, она не знала. Разглядывать истерзанные кошачьи трупы было выше ее сил, это пришлось сделать Ранеру. Он не сумел получить ответа. Он искал стрелы, но не нашел. Двое людей были убиты из арбалета, что означало — котам помогал некий двуногий воин. Но среди котов ни один не погиб от арбалетной стрелы.

Ранер скрылся в очередной пещере и вскоре вышел.

— Каренира…

Пещера была разделена решеткой из крепко связанных деревянных жердей. Дневной свет, падавший через вход, не справлялся с заполнявшим углы мраком. Охотница напрягла взгляд, подошла к самой решетке. В глубине, на земле, лежал какой-то бесформенный куль, нашпигованный стрелами из тяжелого, взводившегося лебедкой арбалета… Прошло несколько мгновений, прежде чем Каренира поняла, что видит перед собой обнаженное обезглавленное тело Хель-Крегири. Сделав два неверных шага назад, она споткнулась и наверняка бы упала, если бы ее не поддержал Ранер.

— Это не все, — сказал он. — Смотри…

В трещины в стене пещеры были вбиты деревянные колышки. К одному из них была привязана за волосы голова госпожи слез. Рядом висела голова черного кота с оскаленными зубами.

Ранер вывел шатающуюся женщину из пещеры. Ее бледное лицо казалось постаревшим на десять лет. Несокрушимая воительница, в течение многих лет в одиночку путешествовавшая по горным дорогам, на этот раз встретилась с чем-то, что превосходило ее силы. Она не в состоянии была примириться с тем, что только что увидела.

— Нет… — слабо проговорила она. — Почему?

Они сели у стены ущелья.

— Убиты… Ранер, почему? Почему именно так, скажи? Разве это смерть для такой, как она? Ее застрелили за той решеткой и продолжали стрелять, когда она была уже мертва… Сколько раз, Ранер? Тридцать? Кто это сделал, скажи? А потом… потом отрезали ей голову…

Она глубоко вздохнула.

— Идем отсюда… Я не останусь больше здесь ни на мгновение.

Он сунул ей в руку лук и стрелы. Она даже не знала, когда он забрал у нее оружие. А может, она его выронила?

Она сжала ладонь на луке, до боли в костяшках пальцев, медленно приходя в себя.

— Идем отсюда.

Он без слов взял свои и ее вещи, забросил сумки на плечо и двинулся к воротам, вдоль рва.

Ранер умер так, как умирать вовсе не собирался. Совершенно неожиданно всплыли из глубин памяти и зазвучали в ее ушах слова, которые он произнес столь недавно, — и она поняла, как много было в них страха. Он сказал: «Убить трусливо, из укрытия…» И то, что он имел смелость взглянуть противнику в глаза… Он боялся смерти, которую пошлет ему издали невидимый убийца, находящийся вне пределов досягаемости его могучих мускулов. Больше всего на свете он боялся беспомощности.

Убийца не посмотрел ему в глаза.

Плохая, с кое-как сделанным оперением, выпущенная из слабого лука стрела попала ему в живот. Каренира вскрикнула и бросилась на землю. Перекатившись на спину, она основанием стрелы коснулась тетивы. С готовым к выстрелу оружием лучница искала цель. Но никого не видела.

— Ранер, нет! — крикнула она. — Оставь!

Силач пытался вырвать из раны стрелу, когда другая угодила ему в бедро. Он тяжело осел на землю рядом с выроненными сумками.

— Ранер! — снова крикнула она в отчаянии и ужасе; стрелять все еще было не в кого.

— Беги, — сказал он. — Каренира, беги отсюда. Быстрее!

Откуда-то прилетела третья стрела… и Охотница уже знала, куда она попадет. Ледяной обруч стиснул ей горло.

— Нет, — сказала она. — Нет, пожалуйста…

Лучник устроил себе жуткую забаву. Он видел… должен был видеть, как она стреляла в человека на тракте. Он был там и все видел. Мастерски владея луком, укрывшись в горном селении, он издевался над ней, по очереди повторяя позорные промахи. У него было для Ранера пять стрел, именно столько. Это она уже знала.

— Беги, — снова сказал он, спокойно и убедительно. — Ну, давай. Я сказал — беги.

Она отгадала его намерения.

— Не спиной! — отчаянно крикнула она. — Не оборачивайся… Ранер!!!

Выронив лук, она бросилась к нему, пытаясь помешать тому, что должно было произойти. Но не успела.

Стоя на коленях, Ранер потянулся назад, извернувшись всем телом. Он поднял с земли свою дубину и получил стрелу в шею.

— Нет! — взвыла она. — Нет, умоляю, не его!

Она схватила раненого товарища за руку, но он все еще был сильнее ее. Она хотела оттащить его куда-нибудь в сторону, хотя это не имело никакого смысла. Он ей не позволил. Выплюнув изо рта красную струйку слюны, он еще раз приподнялся, опрокинул ее на землю и прикрыл широкими плечами — ибо не знал того, что знала она, и боялся, что следующая стрела будет предназначена ей.

— Беги, глупая…

Он вздрогнул от последнего удара. Еще какое-то мгновение он стоял на коленях, а затем упал лицом вниз, прежде чем она успела его поддержать.

Воя как волчица, она схватила хрупкую палочку, торчавшую из спины убитого, словно хотела таким образом отвратить то, что уже случилось. Но возврата не было. Ранер погиб именно таким образом, который она, даже того не зная, сама для него выбрала.

С комком в горле она медленно поднялась, высматривая убийцу. Мысли бежали быстро и уверенно. Она уже не ощущала страха, лишь ненависть и ярость, что с ней обошлись подобным образом.

Но она была лучницей — и рядом с яростью таились недоверие и обычный страх перед неизвестностью. Тот, кто смог послать в Ранера пять таких стрел, был лучшим лучником в мире. И такой человек сидел в громбелардском селении… Теперь она могла стоять или лежать, ползти, бежать прямо или как угодно. У нее не было ни малейшего шанса.

— Ну давай! — вполголоса сказала она. — Ну стреляй же наконец, человек… если ты вообще человек.

Каренира медленно сделала два шага вперед.

— Покажись, — прошептала она. — Ну, покажись же! — завопила она изо всех сил. — Где ты?! У меня в руках больше нет лука, можешь выйти! Можешь выйти и посмотреть мне в глаза, ибо ему ты не посмотрел, крыса!

— Охотница, ты слишком громко кричишь, — послышался чей-то голос. — Иди сюда.

Она резко обернулась. На пороге одной из хижин сидел… а вернее, полулежал какой-то человек без обеих ног. Короткие культи были прикрыты грязной тряпкой.

— Так ты меня не помнишь… — заметил он. — Ну вот, не помнишь того, кого сделала калекой… Стоило бы тебя за это пожалеть, но я сам тому виной. Трудно гневаться на дело собственных рук.

— Кто стрелял? — спросила она.

— Это что, для тебя важнее всего? Ну хорошо. Я.

Сказав это, он поднял руку. В руке появилась стрела. Он небрежно швырнул ее в воздух, наблюдая, как она взлетела вверх, развернулась и, описывая широкую спираль, вонзилась в стену дома в локте от порога.

— Кто ты? — сдавленным голосом спросила Каренира.

— Я тот, кому твой меч отсек ноги. Но ты ведь не помнишь? Жаль. Ты заключила союз с Брулем против меня. Правда, все считают, что дело было как раз наоборот. Что твоим врагом был Бруль, а не я.

Он отрицательно покачал головой.

— Бруль-посланник хорошо понимал Шернь. Но, собственно, он был лишь мудрецом Шерни и нуждался в мече. А также в том, кто им владеет. Он пришел к Охотнице и попросил помощи, а доблестная и благородная Охотница с радостью ему эту помощь оказала. Возможно, она была перед ним в некоем долгу. Как обычно, по глупости и неразумению… Бруль был необычайно опасным противником, — в голосе калеки зазвучало искреннее уважение, — и если бы твой меч был соразмерен его разуму… Но он таковым не был. Я наслал на Бруля безумие, а он охотно поделился им с тобой. То, что ты мало о чем помнишь, — уже исключительно моя заслуга.

Она молчала, неподвижно уставившись на скрытое в тени лицо калеки.

— Я сижу тут и жду, — с неожиданным гневом проговорил он. — Целыми месяцами кормлю какую-то кошку в человечьей шкуре, и ради чего? Чтобы вместо тебя она заманила сюда какую-то стаю! Сюда сползается все живое!

Он неожиданно снова переменил тон.

— В этом ущелье лежит Лента Алера, — сказал он тихо и мягко. — Целая Лента, не какие-то обрывки. Достаточно ее пробудить и поднять. И это время придет. Уже скоро. А пока у меня в руках ты, Охотница. Ах, Охотница! — громко рассмеялся он. — Однако, и забавляло же меня это прозвище! Всегда забавляло, в самом деле. Ты хотела, чтобы я посмотрел тебе в глаза, — резко бросил он. — Ну что ж… как пожелаешь.

Он наклонился, и она увидела его зрачки. И тут же поняла, что не может убежать от собственной судьбы. Она много раз видела такие глаза, научилась противостоять их силе. Но сейчас она была беззащитна — ибо не была к подобному готова.

Глубоко, до самого дна ее разума и души, проник взгляд, который не был взглядом человека. На нее смотрели глаза смертельного врага…

Глаза стервятника.

— На колени, — велел он.

Он с любопытством разглядывал ее, потом на мгновение задумался.

— Ну, Охотница, ты уже знаешь, какой смерти ты наверняка бы не хотела?

Он замолчал, явно ожидая ответа. Стоя на коленях, она беззвучно пошевелила губами. Перед ней внезапно возникла вся ее неудавшаяся жизнь — с того момента, когда она оказалась в Громбеларде. Ее первая проигранная схватка с силой глаз стервятника. Потом — человек, которого она так любила и который понимал то, чего не поняла она: что они не могут быть счастливы в Громбеларде. Мысленно она начала просить у него помощи. Он был властелином Тяжелых гор, здесь ничто не могло ему противостоять…

— Быстрее, Охотница, — поторопил стервятник. — Крагдоб рано или поздно вернется в горы, но это мало что даст. А для тебя вообще ничего. Не думай сейчас о нем, только о тех, кого ты преследовала. Подумай о том, за что и почему. Люди тоже причиняли тебе вред. Но ты же не убивала из-за этого их всех без разбора? Думай, думай!

Он покачал головой.

— Но это, похоже, ни к чему. Смотри: снова кто-то должен думать за тебя. Насколько мне известно, ты получила в дар меч? Да, именно этот. Воткни его себе в живот. Медленно и очень глубоко… Медленно, я сказал. Стой, подожди! Повернись ко мне боком, я хочу лучше видеть, как он входит. Вот так, теперь вонзай… Еще глубже. Когда-то кто-то отдал тебе свои глаза. Потом умер. Пора вернуть долг.

Он с интересом смотрел, как женщина с налитым кровью лицом и вытаращенными глазами насаживает сама себя на меч, который держала обеими руками, издавая протяжный стон. Клинок медленно погружался в тело, кровь стекала по лезвию до самой рукоятки, все обильнее капая на землю.

— Хватит, достаточно. Теперь иди.

Она поднялась и встала, полусогнувшись, на дрожащих, слабых ногах. Изо рта потекла струйка крови. Вскоре другая появилась из-под юбки и начала течь вниз, по бедру.

— Иди со мной, — приказал он.

Опираясь на ладони, он неуклюже пополз на обрубках ног. Она сделала неуверенный, короткий шаг, потом другой… Хрипло дыша сквозь кровь, опираясь руками на торчащий в животе меч, она переставляла ноги, направляясь к пещере, где висели головы. Когда силы оставили ее, она упала на колени и поползла дальше на четвереньках.

— Не спеши, у нас много времени, — укоризненно сказал он. В его голосе слышалось понимание и терпение.

— Ложись, — велел он, когда она добралась до того места, где ждал он.

Она, скорчившись, легла на бок. Она умирала, ощущая это каждой частичкой измученного тела. Он посмотрел на нее и поднял плоский, острый каменный обломок.

Из серых глаз, которые она когда-то получила в дар, текли огромные слезы.

Он вонзил обломок камня в одну из глазниц. Женщина хрипела, стиснув зубы. Кровь густой струей хлынула с ее судорожно сжатых губ.

— Смотри сюда, — приказал он, показывая вырванный глаз. — Последнее, что ты видишь… Что? — спросил он, вонзая окровавленный камень во вторую глазницу. — Ты — одно лишь зло! Зло и добро, все так же добро и все так же зло… Откуда это бесценное знание? Ничему ты не научилась.

Он тщательно раздавил вырванные глаза.

— Путь к одному лишь добру или злу — не есть цель мира, — пояснил он. — Знаешь, в чем эта цель? Ну конечно, не знаешь. А вот я — знаю.

Он выдернул меч из ее живота. Она дернулась, напряглась и замерла, прижав руки к ране. Неловкими движениями он перерезал шею. Пришлось приложить некоторые усилия, чтобы перерубить позвоночник.

— Так что не пытайся быть умнее меня. Знание. Чтобы оценить чьи-то поступки, необходимо знание. Мой род добывал его в течение многих веков. И сейчас я делаю лишь то, что необходимо сделать, так что не имеет никакого значения, хорошо это или плохо.

Он поднял голову за волосы и привязал к колышку рядом с головой Хель-Крегири. С шеи и из полуоткрытых губ упали последние, запоздалые капли крови, две красные струйки стекли на щеки из мертвых глазниц.

— Не имеет значения, хорошо это или плохо, — удовлетворенно повторил он. — А то, что я тебя не люблю, — это дело другое.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ