Раз идет операция — значит, будут раненые, недаром санитарный самолет в ущелье пошел… Каждого раненого надо выходить, вернуть в строй — словом, предстоят заботы немалые.
— Знаете, что я хочу сказать, — Мирман-Розия несколько смущенно, словно споткнулась о какой-то невидимый сучок, погладила Наджмсаму по голове, — мечта у нас с мужем есть одна… Чтобы дочка, когда закончит лицей, поехала учиться в Советский Союз, чтоб, как и мы с мужем, стала медиком… — В следующий миг Мирман-Розия отвернулась, снова поглядела в ущелье, откуда доносился грохот, тревожные тени заскользили по ее лицу. — И второе, — она повела головой в сторону ущелья, — чтоб все это поскорее кончилось. Человек ведь не для войны создан — для мира, для жизни, а не для смерти.
Обыденная, очень простая, до боли, до слез простая философия человека, много повидавшего, много испытавшего, знающего свое место на земле, цену добру и злу, горю и счастью, умеющего отличать мнимое от настоящего, человека, безоговорочно принявшего народную власть в своей стране и все этой власти отдавшего…
По ночам в Кабуле еще продолжает раздаваться стрельба, и случается, около гостиничного окна тонко свистнет пуля, а под самой стеной громыхнет граната. Но человек — вот ведь странное создание! — быстро привыкает к звукам войны. Мы, например, уже на вторые сутки спали спокойно, совсем не обращая внимания на стрельбу и грохот.
Вскоре уже не стрельба прерывала сон — она воспринималась как нечто повседневное, обычное, — а тревожное, наводящее на недобрые думы затишье — паузы между стрельбой. В затишье обязательно просыпаешься, кровь начинает гулко колотиться в висках, становится немного не по себе — человек, оказывается, должен привыкать к звукам мира так же, как он привыкает к звукам войны. В такие минуты обязательно вспоминаются родные, дом, ребята институтские, милые подмосковные пейзажи, березовые перелески и поля где-нибудь около Новоиерусалима или Переделкина.
Кто стреляет по ночам, кто мутит спокойствие Кабула? Каждый вечер около пяти тысяч партийцев, активистов выходят на дежурство с оружием в руках — делают все, чтобы в Кабуле было спокойно.
И все равно по тонехоньким ниточкам-тропкам Гиндукуша, окрестных гор, по подземным тоннелям, соединяющим колодцы-кяризы, пробираются в Кабул душманы. Ибо они отрабатывают то, за что им заплатили. А заплатили им немало.
Есть в Кабуле законспирированные организации, цель которых одна — террор, запугивания, убийства.
Недавно одна такая организация — САМА, прокитайского толка, — была раскрыта, и сотрудники ХАДа — афганской госбезопасности — предоставили нам возможность ознакомиться с материалами и документами САМА, показали оружие, что было захвачено у террористов: испанские револьверы и английские винтовки, ТТ — наши славные ТТ, выпущенные в Китае, и автоматы египетского производства, допотопные «бульдоги» и новейшие «пантеры», мины и гранаты — этого добра у «самовцев» было предостаточно. Были и радиопередатчики, и взрывчатка, и патроны. Здесь же — кипы фальшивых документов, паспорта, удостоверения… Руководил организацией САМА Маджит Калакани. Среди груды изъятых бумаг имелось немало его портретов. На портретах был изображен этакий усатый красавец, утомленный собственными победами на любовном фронте, с тщательно ухоженными усами и густой шевелюрой, от которой отделилась прядь волос и свесилась. Взгляд спокойный, холодно-насмешливый, устремленный куда-то вдаль.
На портретах Маджит Калакани выглядит много моложе своих лет.
Он учился в Кабульском университете на факультете богословия. На втором курсе был вынужден исчезнуть из Кабула, уйти в подполье — был обвинен в убийстве декана факультета.
Надо заметить, что ремесло убийцы Маджиту Калакани понравилось — после университета он немало занимался стрельбой из-за угла, метанием ножа, организацией поджогов и взрывов. При шахском режиме он был неуловимым убийцей — сколько ни искали Калакани, сколько ни пытались арестовать, полиции не удавалось это сделать. Так продолжалось пять лет. Калакани чувствовал себя суперменом, этаким вершителем человеческих судеб, лицом, приближенным к Аллаху.
Но случилось то, чего Калакани совсем не ожидал, — его завербовали.
За ним следили — неотступно, зорко, следили днем и ночью, утром и вечером — всегда, всюду, везде. Тщательно изучили его психологию, увлечения, симпатии, учли его частые оглядки в китайскую сторону, даже поездки на границу с Китаем — и это учли. Словом, вербовщики знали все, чем он жил, чем был начинен.
Маджит Калакани был завербован китайцами. Деньгами ему перешибли «увлечение», заставили заниматься не одиночными убийствами, а совсем другим делом — потребовали, чтобы он создал боевую подпольную группу. Естественно, прокитайского толка.
Вот так и родилась САМА — террористическая организация, задачей которой стало наведение страха на Кабул, на рабочих и торговцев, нищих хозарейцев, бессловесных и забитых, которых тут используют на самых черных, трудных работах, лицеистов, чиновников, мелких лоточников — поставщиков товаров на Грязный рынок. На счету САМА оказалось столько убитых, сколько ранее и не снилось Маджиту Калакани.
Пожалуй, Маджиту хотелось быть популярной личностью, обнародовать, когда придет время, свои «геройские поступки»: САМА начала выпускать журнал, в котором регистрировалось все, что было сделано этой организацией, — и убийства, и поджоги, и взрывы.
«Самовцы» убивали крестьян лишь за то, что они вступили в кооператив, детишек — что они окончили школу, учителей — что осмеливались обучать народ грамоте. И каждое преступление, каждый эпизод тщательно отмечались в журнале — впрочем, не только отмечались, регистрация — это простая вещь, а описывались. Красочно, ярко, с приведением броских деталей, со смакованием.
Видать, был в САМА хладнокровный любитель-литератор, «летописец» в кавычках — он и имена регистрировал, и внешность «срисовывал», и биографии убитых помещал.
В журнале широко цитировались «философские» высказывания руководителей САМА, в том числе и Калакани. Например, уничтожив несколько школьников, которые закончили курс, научились читать и писать, — вот и все их «преступление», — Маджит Калакани глубокомысленно изрек: «Самое лучшее — иметь дело с темными людьми, чтобы можно было управлять ими, как стадом».
Ну чем не средневековый варвар?!
На обложке многих журналов также был помещен портрет белозубого красавца со смоляной прядью, лихо спадающей на глаза. Кого-кого, а себя Калакани любил. Очень любил. В конце концов он действительно начал считать собственную персону приближенной к Аллаху. И герб свой заимел — на фоне гор две скрещенные на манер сабель винтовки, лучистое солнце и силуэт мечети… Чем не «святой»?
Ради денег «самовцы» убивали стариков дуканщиков, выгребали все, что тем удалось наторговать, угоняли машины, воровали детей, у которых были богатые родители (выкуп за украденного ребенка — два миллиона афгани), насиловали девушек, жен — прямо на глазах у омертвевших от горя и стыда отцов и мужей, держа тех под автоматами. Отпечатали и выдали своим членам удостоверения, создали свой центральный комитет, выработали политическую платформу. А журнал, где регистрировали убийства, они называли выспренне и высоко — «Голос освобождения».
Каждую ночь члены САМА выходили на улицы, и в темноте гремели выстрелы, умирали ни в чем не повинные мирные кабульцы.
Подпольный центр организации находился в кабульском районе Шаринау, сразу за знаменитым Зеленым базаром, где всегда полным-полно овощей и фруктов, в просторном доме богатого человека, по имени Мадали. В доме этом имелась потайная комната, прикрытая огромной книжной стеной и завешанная коврами. Нажмешь пару кнопок — книжная стенка расползается в обе стороны, ковры сдвигаются — и перед взором предстает большая комната, уставленная печатными станками, «ксероксами», прочей множительной техникой. Тут же, под руками, и готовая продукция, упакованная в бумагу: листовки, брошюры прокитайского толка, готовые номера «Голоса освобождения». Говорят, когда Калакани в первый раз пришел к Мадали, чтобы побеседовать с ним, прощупать, что называется, основательно, то задал всего лишь один вопрос:
— Вы действительно готовы выступить против народного правительства?
В глазах Мадали вызвездилась такая ярость, такой огонь заполыхал-заискрился в зрачках, а рот сжался в такую презрительно-тонкую линию, что его можно было уже больше не спрашивать: Мадали действительно ненавидел правительство Бабрака Кармаля. Калакани понимающе качнул головой, оглядел стены комнаты, в которой они сидели. Мадали все понял, притронулся рукою к плечу Калакани:
— Мой дом в полном вашем распоряжении.
Когда Мадали арестовали, то в его доме нашли письмо, адресованное китайскому посольству в Пакистане. Один из «самовцев» должен был пойти с душманской группой, отводящейся на отдых в Пакистан, и там передать это письмо китайским представителям. Текст письма был однозначным, состоял сплошь из благодарственных слов. «Самовцы» благодарили Китай за помощь, оружие, деньги, которые им поступали из этой страны.
Долго не удавалось нащупать дом Мадали, когда же нащупали и пришли к владельцу, он был спокоен, как только вообще может быть спокоен человек, не чувствующий за собой вины, — уверен был, что не найдут потайной комнаты с множительными аппаратами и кипами листовок, не найдут оружия. И побледнел Мадали, лицо крупными каплями пота покрылось, когда все-таки нашли…
Только одних уголовных преступлений хватило Маджиту Калакани для того, чтобы суд приговорил его к расстрелу, не говоря уже о преступлениях политических, о нагнетании страха, о терроре, который Калакани пытался насадить в Кабуле. Когда приговор приводили в исполнение, Маджит, убивший стольких людей, видевший, как мужественно умирают старики, дети, потерял самообладание, не суперменом оказался, как он сам считал, а тряпкой — ползал по земле, целовал ботинки, мочился в брюки, просил прощения…
Так прекратила существование одна из самых черных подпольных организаций афганских контрреволюционеров. «Коллеги» Маджита Калакани предстали перед специальным судом. Только один перечень их преступлений, совершенных за последние два с половиной года, занял несколько десятков страниц.