Мы предлагаем мир!
Я обращаюсь к тебе, ремесленник, к тебе, рабочий: что ты имеешь от войны? Взорванную в твоей мастерской мину, грабителей, унесших плоды твоего многолетнего труда. Неграмотных детей. Подумай и ответь на главный вопрос: тебе нужна война?
Мы предлагаем мир!»
Настраивались на кабульскую волну тысячи приемников и транзисторов, полевых радиостанций и походных установок. Опускались руки с оружием, облегченно вздыхали матери, разлученные с сыновьями, пришла, переступила порог каждого афганского дома надежда на мир и спокойную жизнь по ночам.
Наливались злостью глаза главарей мятежников в Пешаваре от этой неожиданной новости, чесали озадаченно свои затылки в Исламабаде и Вашингтоне разведчики ЦРУ. А в эфире — все тот же призывный, зовущий голос:
«Скажи, отец: тебе нужна война?
Скажи, мать: тебе нужна война?
Скажите, дети: вам нужна война?
Горы и долины, поля и сады, скажите: вам нужна война?
Я слышу ваш голос: нет, нам не нужна война! Все мы плоды и ветви одного дерева. Нам нужен мир!
Я обращаюсь к афганцам, каждой афганской семье: что вы имеете от войны? Смерти и похороны. Голод. Разрушенные очаги. Скитания в поисках крова. Подумайте, люди, и ответьте на главный вопрос: вам нужна война?
Мы предлагаем мир!»
Это был голос правды, разговор откровенный, начистоту. Изложение вслух тех самых мучительных мыслей, которые не давали покоя ни днем, ни ночью многострадальному афганскому народу. Необъявленная война, несовместимая с разумом человеческим, привела страну к последней черте перед черной пропастью смерти.
Об этом со всей откровенностью и говорил Наджибулла своим соотечественникам:
«Я обращаюсь ко всему афганскому народу: братья, поддержите благородное дело мира! Этот призыв родился в наших сердцах, так давайте добьемся мира для отечества, для себя, для своих детей.
Я обращаюсь к благородным улемам и благочестивому духовенству: доколе будет проливаться мусульманская кровь? Мир — это завет господа. В великомудром Коране сказано: „И если два отряда верующих сражаются, примири их“. В другом месте написано: „Но Аллах примирил: ведь он знает про то, что в груди“.
А в груди, в сердцах нашего народа сегодня одно желание: мир! Вот почему от имени многострадального народа мы хотим мира, предлагаем мир, требуем мира. Я обращаюсь к каждому афганскому дому с простыми и ясными словами: мир каждому дому, мир Афганистану!»
Если признаться честно, смутили разведчика Ахмеда слухи о предполагаемом перемирии с бандами контрреволюционеров. Неужели такое возможно: штыки в землю, отход в тыл, отступление по всему фронту? Тысячи лучших сынов Афганистана отдали свои жизни за утверждение на родной земле правого дела Апрельской революции. Что же, их жертвы оказались напрасными? Погасить в себе ненависть, простить вчерашним убийцам своего народа, забыть их злодеяния над беззащитными людьми, изуродованные пытками трупы женщин, детей и стариков?
«Да разве можно вычеркнуть из памяти все, что я видел своими глазами за долгие месяцы пребывания во вражеском тылу? Кровь да горькие слезы оставляли после своих набегов на мирные кишлаки душманы. Нет, не могу, не понимаю, во имя чего может пойти на такой рискованный шаг моя партия!» — мучился в сомнениях Ахмед.
Но вот пришел к нему связной из Кабула, передал шифровку с новым заданием, а вместе с ней газету «Правда Апрельской революции».
— Здесь материалы чрезвычайного пленума ЦК нашей партии. Велено вам, рафик старший капитан, изучить их внимательнейшим образом и при выполнении очередного задания руководствоваться этими важнейшими партийными решениями, — передал на словах связной указание центра для Ахмеда.
Не раз и не два разведчик перечитывал по ночам сначала в Пешаваре, а затем, находясь в горах, в ущелье Дьявола, в полку заклятого врага Азиза Беляши, материалы исторического форума афганских революционеров. Подолгу думал наедине с самим собой над каждой газетной строкой, и чем внимательнее вчитывался в решение Центрального Комитета о национальном примирении, тем яснее и понятнее становился для него выбор нового политического курса партии в условиях, когда народ устал непомерно от тяжести восьмилетней бесконечной войны. Начинался новый этап — борьба за каждую душу человеческую. Начиналась неимоверно трудная практическая работа по установлению мира в многонациональной афганской семье. Сознание Ахмеда всецело захватила та смелость и решительность партии, с которой она шла вперед для разрешения самого острого вопроса сегодняшнего дня — жизни и смерти своего народа, выбрав самую спасительную дорогу для каравана, зашедшего в тупик.
Прост и немногословен был план партии НДПА. Ахмед читал и заучивал строки условий, определяющие установление мира на афганской земле.
Прекращение огня. Отказ от вооруженной борьбы и кровопролития при решении вопросов настоящего и будущего Афганистана. Справедливое представительство в политических и хозяйственных органах. Непреследование за предшествующую политическую деятельность, общенациональная амнистия. Уважительное отношение народной власти к религии — исламу. Неизменная дружба с Советским Союзом. Полное осуществление программы действий НДПА.
«Стоп, стоп… — думал Ахмед, — народ-то наш, не сомневаюсь, с радостью примет эти исторические решения. Но как отнесутся к условиям примирения главари душманского движения?»
И снова подкрадывалось к Ахмеду сомнение: может ли он эту ясную программу примирения осуществить конкретно здесь, в полку Азиза Беляши? Это только одна банда, а их десятки, сотни действующих формирований со своими командирами, лидерами многочисленных оппозиционных исламских партий, с опытными политиканами, ловкачами, использующими религиозные догмы в своих корыстных, личных целях. Способны ли они к новому мышлению? Сумеют ли прислушаться к голосу разума, понять обреченность на провал всех планов по свержению силой оружия народной власти в Афганистане? Примут или не примут условия примирения матерые контрреволюционеры?
«А как отнесется к этому Азиз Беляши? Хитрый, трусливый шакал, — подумал о нем Ахмед. — Удрал, учуял беду». Понял, что в полку брожение умов идет. Кто радуется возможности примирения и амнистии, кто клянет народную власть, готов и дальше против нее сражаться. Но большинство молчат. А один, с серебром на висках, сказал напрямик:
— Я верю нашему мулле почтенному Ходже Захиру… Куда он пойдет, туда и мы с братом подадимся… Ему праведный путь перст божий указывает.
«Ну что ж, надо встретиться с этим служителем божьим, — решил Ахмед. — Поговорить откровенно».
Приближалось 15 января 1987 года. Последним из душманов, с кем беседовал Ахмед, был полковой мулла Ходжа Захир. Человек преклонного возраста, белобородый пуштун, статный, высокого роста, скупой на слово. Лицо вытянутое, одного цвета с его белой чалмой, с тонким носом и настороженными, недоверчивыми глазами. Жил Ходжа Захир уединенно, после обязательных молитв ни с кем из душманов не встречался — читал часами при свете газового фонаря священные книги.
Ахмеда принял сдержанно, но усадил все же на почетное место, рядом с михрабом — выдолбленной в скале нишей, указывающей, в какой стороне находится благословенная Мекка. Сидели они долго за чаем в его пещере, которая одновременно была и походной мечетью, и покоями муллы. Вели непринужденную беседу о делах мирских, далеких от политики и войны.
— А знаете, почтенный Ходжа Захир, что значит слово «ислам» в переводе с арабского языка? — неожиданно спросил муллу Ахмед.
Ходжа Захир усмехнулся, подлил себе в пиалу чаю, сказал с достоинством:
— Господин Ахмед путает меня с теми невежественными людьми, величающими себя слугами божьими, которых нынче невесть сколько развелось в Афганистане. Я духовное образование получил в Каире. Арабским языком владею, как родным. И охотно помогу вам понять смысл этого святого слова. «Ислам» в точном переводе — «жить в мире»…
— Так почему же мы, афганцы-мусульмане, вот уже восемь лет убиваем друг друга? Как известно, один Аллах хозяин нашей жизни и смерти. В его книге — там, за облаками, — для каждого обозначена точная дата прихода и ухода с земли. Не верю в жестокость нашего бога, не по его воле, думаю, обнажен сегодня меч войны — брат на брата — в наших горах. Не по воле Аллаха проливается мусульманская кровь на нашей земле, а по воле злых сил из-за рубежа. И я неправ? Тогда рассейте мои сомнения, почтенный Ходжа Захир, приведите хоть одну суру из Корана, которая благословила бы правоверных на братоубийственную войну. Неужели в наших жилах кровь не от бога, а от самого черного дьявола?! — горячо воскликнул Ахмед.
Опустил голову мулла, нахмурил седые брови, сложил руки как для молитвы, задумался надолго. Ахмед тоже молчал, ждал терпеливо его ответа, забыв о чае, сидел неподвижно, поджав под себя скрещенные ноги. Но вот он снова увидел глаза старика: взгляд суровый, испытующий.
— А скажи, Ахмед, ты — человек Пешавара или Кабула, пришел говорить со мной по душам или вести словесную игру? Скажи только честно, как на молитве… Клянусь за откровенность твою зла не причинять!
— Хитрить не стану перед вами, уважаемый Ходжа Захир. Я — посланец мира из Кабула. Уполномочен моим правительством предложить в полку примирение, — прямо глядя ему в глаза, ответил Ахмед.
— Так я и знал, чуяло мое старое сердце, что в нашем гнезде чужой ястреб появился. А бумаги, что гуляют по рукам у парней, — твоя работа? — спросил Ходжа Захир, доставая из-под полы халата листовку.
— Моя, почтенный мулла, — честно признался разведчик.
— И ты не боишься, что за этот клочок бумажки, именуемый Декларацией Революционного совета «О национальном примирении в Афганистане», придется поплатиться своей жизнью? — продолжал спрашивать Ходжа Захир.
— Не боюсь! Я бы не одну, а две жизни отдал, только бы примирить воюющих между собой соотечественников. Что вы, мудрый отец, думаете об этом обращении Революционного совета? За кого завтра будете молиться на утреннем намазе?