— Трудный вопрос задаешь, Ахмед, — вздохнул мулла. — Потеряла моя душа покой с тех пор, как я прочитал твою листовку. Да, ты прав, Аллах повелевал всем мусульманам жить в мире и добром согласии, делить одну лепешку пополам со встречным путником на караванной дороге, заботиться о сиротах и вдовах. Но он не осуждает кровной мести. А ваши солдаты убили моих трех сыновей, правительство сатаны лишило меня земельных угодий.
Ахмед хотел было напомнить, сколько его товарищей полегло от злодейских рук душманов, сколько улемов и мулл отправили на тот свет бандитские пули, но мулла не дал ему рта раскрыть, остановил упреждающим жестом восковой руки:
— Знаю, знаю, что ты скажешь, вероотступник. Да, есть траур и в твоем доме. Сегодня наш бедный народ получает вместо пищи пули. Вместо жилья — могилу. Вместо одежды — саван. Доброе сердце афганца превратилось в камень. Но где найти тот огонь, чтобы растопить злость и ненависть в душах людских? У кого найдется такая мудрость, которая поможет примирить враждующих?
— Сильнее огня горькие слезы афганских матерей, вдов и детей-сирот. А мудрость для примирения надо искать не на небесах, а в сердцах бедных афганцев, — сказал Ахмед, переворачивая вверх дном свою пустую пиалу. И уже уходя, добавил: — Я хочу верить вашим сединам, почтенный Ходжа Захир, хочу услышать завтра ваше слово перед людьми, каким бы оно ни было для меня — радостным или горьким. Будьте хоть раз откровенны перед своим народом и господом богом в эти решающие для нашей родины дни.
…Рассвет в ущелье Дьявола был хмурый, едва проглядывал сквозь серые холодные облака. После утреннего намаза Ахмед приказал на берегу реки развести большой костер и всем, до единого человека, быть на первой полковой джирге. И вот он стоит один перед теми, с которыми сражался долгие годы необъявленной войны. Окружили Ахмеда душманы плотным кольцом: кто уселся на молитвенный коврик, кто устроился на ящиках от патронов. Лица у всех напряженные, шеи вытянуты, ждут с нетерпением, какую речь поведет этот загадочный господин Ахмед. Разведчик заметно волновался, покусывал кончик уса, расстегнул, раздвинул пошире ворот рубашки. Жарко стало ему, не то от трескучих, дышащих огнем поленьев в костре, не то от страха, в котором он сам себе боялся признаться. Но что поделаешь, хоть и был Ахмед бывалым солдатом, не раз смотрел смерти в глаза, но в эту минуту было ему не по себе, прилипла рубашка к спине, предательская дрожь отозвалась в коленях.
Не приходилось еще Ахмеду выходить на поединок с душманами вот так, без автомата в руках и «лимонки» в кармане для себя, на крайний случай. Он шел на мирные переговоры с врагом как парламентер своей партии, а, как известно, последним при оружии быть не полагается. Вдохнул глубоко, набрал полные легкие жгучего морозного воздуха и начал:
— Прежде чем сделать важное сообщение на нашей джирге, должен сказать вам всю правду о себе. Я не инспектор муджтахиддинов из штаба в Пешаваре, а старший капитан ХАДа, представитель Высшей Чрезвычайной Комиссии республики по национальному примирению.
Сделал паузу, невольно закрыв глаза, сжав кулаки, напрягшись всем телом, ожидая сильного, обжигающего толчка в грудь от длинной автоматной очереди. Но шли секунда за секундой, казавшиеся вечностью, а Ахмед, как это ни странно, оставался целым и невредимым. Отчетливо слышал, как учащенно бьется сердце, стучит кровь в висках, ноги крепкие, не согнулись, чувствуют землю. Но вокруг тишина — глухая, тревожная, — от нее можно сойти с ума. Тряхнул головой, прогнал сковавшее все тело оцепенение, через силу усмехнулся.
— Пожалели, значит, меня, народного офицера, — обратился он к молчаливой полковой джирге. — А я уже, признаюсь вам, к смерти готовился. От страха чуть штаны не замочил. Впрочем, надо еще проверить, а то позору перед правоверными не оберешься, — пошутил он и рукой, как слепой, стал ощупывать себя ниже пояса. Не выдержала джирга, взорвалась раскатистым, громким смехом. Ахмед шапкой утер пот с лица, вздохнул с облегчением, понял, что не убьют, пока не скажет, зачем их всех на круг позвал старший капитан ХАДа. Поднял руку, остановил веселье:
— А теперь говорю всем серьезно. Прошу того, кто хотел бы меня убить во имя Аллаха, немного повременить. Дайте мне возможность огласить Декрет Революционного совета ДРА «О национальном примирении в Афганистане» и Указ «О всеобщем помиловании».
Начал читать четко и неторопливо, давая возможность своим слушателям осмыслить каждое слово. Когда закончил, не пришлось просить душманов высказывать мнения о решениях Ревсовета республики. Потянулись вверх сразу десятки рук, ораторы один за другим выкладывали все, что накопилось в душе.
Кто одобрял решения Революционного совета о примирении и широком помиловании, готов был хоть сейчас положить к ногам Ахмеда автомат и гранаты, а кто клял народную власть последними словами, а заодно и ее представителя — Ахмеда. В выступлениях некоторых душманов слышались знакомые ноты змеиного шипения контрреволюционной пропаганды относительно прихода русских в Афганистан, насильственного якобы обучения на курсах ликбеза их матерей и жен, отсутствия свободы веры, сказки о хитрой, шелковой веревочке, которой режим Кабула собирается задушить ислам. Вспомнили и о временах Амина. Пришлось тогда кое-кому испытать муки ада в тюрьме Пули-Чархи. Били, пытали током, травили злыми, голодными псами, расстреливали без суда и следствия. И все это делалось от имени революции. Вот и стали от нее, как от чумы, бежать люди из своего дома в горы. Не повторится ли заново эта трагедия? Не станет ли новая амнистия ловушкой для тех, у кого кровь на руках не засохла? А воевать дальше надоело, каждый день жди прихода смерти.
Многие боялись за судьбу своих семей, которые находились в Пакистане. Узнает начальство, что властям сдался, перебьют безжалостно родителей, жен и детей. Видели, как каратели в лагерях беженцев расправлялись с родственниками тех, кто перешел на сторону Кабула.
Ахмед понимал тревогу этих людей. Действительно, нужно было мужество, чтобы порвать, вырваться из хитросплетенной паучьей сети контрреволюции. Страх мешал вернуться с миром домой! А тут еще и ошибки, и промахи бывших руководителей республики, которые незамедлительно брала на вооружение душманская пропаганда. Справедливо говорили люди на джирге, что многие обещания народу, сладкие, как щербет, на деле оказались горькой полынью.
— Кабул взялся всех бедняков землей наделить, — рассказывал скуластый бородач своим товарищам. — Дали моему отцу участок из одних камней, а землица плодородная по-прежнему осталась в руках феодала. Только значится она теперь не за ним, а за его родственниками, а доход-то идет по-прежнему в его широкий карман. Где же она, эта самая ваша справедливость? — обратился он к Ахмеду.
Какой-то парень утверждал, что многие чиновники с партийными билетами в кармане ничем не отличаются от тех, что были при короле Дауде. Любят их руки бакшиш пожирнее, да с косточкой, обязательно сахарной. Такие за большие деньги и отсрочку призыва в армию устроят, и за границу детей богатеев направят на учебу.
«Эх, скорее бы закончить эту проклятую войну, пушки зачехлить, автоматы и пистолеты на предохранители поставить. Да засучить всем миром рукава халатов повыше, чтобы навести должный, революционный порядок в своем доме», — подумал разведчик.
Последним на джирге говорил мулла Ходжа Захир, а точнее задавал вопросы, не подымаясь со своего молитвенного коврика.
— А скажите, уважаемый господин Ахмед, какие умные головы посоветовали вашему правительству создать Высшую Чрезвычайную Комиссию по примирению?
— Такая комиссия создана по предложению благочестивых членов Совета улемов нашей страны, — ответил ему сущую правду Ахмед.
— А много ли священнослужителей поддерживает вашу власть?
— Сотни мулл не только поддерживают, но и активно участвуют в управлении государством, — ответил разведчик. — Посудите сами: двенадцать священнослужителей вошли в состав Революционного совета республики, более семисот представителей духовенства избраны в местные органы самоуправления.
— А на какие средства существуют в это трудное время мои братья? — не унимался Ходжа Захир.
— Государство взяло на себя содержание тех мулл, которые воистину думают о благе народа. А вы, почтенный Ходжа Захир, не желаете войти в их ряды, выполнив волю Аллаха, примирив божьим словом враждующие между собой отряды мусульман, благословить их на жизнь мирную и дела праведные? — в свою очередь задал вопрос Ахмед.
— Не торопите меня с решением, господин Ахмед. Я жду того времени, о котором сказано в Коране: «Пришла истина, и ложь не появится и не вернется». Мне нужен долгий срок на раздумья и советы с наставником моим, великим Аллахом, — ответил мулла.
Поднялся, взял в руки свой молитвенный коврик и, не глядя ни на кого, медленно и величественно пошел прочь от пылающего костра. За ним потянулась длинная послушная цепочка душманов.
«Пять, десять, тридцать, сорок, — считал про себя Ахмед. — Неужели весь полк уведет за собой мулла? Кто же останется со мной на тропе мира?» — спрашивал он себя.
Повернулся спиной, чтобы не видеть, как таял круг полковой джирги, стал искать по всем карманам некстати запропастившуюся пачку сигарет. Наконец закурил, затянулся так жадно, что дух перехватило. Пустил кольца табачного дыма к мрачному небу. Оттуда на Ахмеда смотрели ленивые облака, они повисли, застоялись над ущельем. Не пробиться через такой тяжелый кордон лучам солнца к небесной синеве. Докурил одну сигарету, взялся за другую. Не хотели глаза Ахмеда видеть поражение в борьбе за спасение человеческих душ. Но тут легла на его плечо чья-то рука, услышал знакомый и, к его удивлению, веселый голос Саида:
— Наша взяла, Ахмед. Победа хотя и не полная, но состоялась. С нами — полполка. Иди, принимай командование, рафик старший капитан. Личный состав добровольно перешедших на сторону афганского народа бывших душманов построен! — добавил он уже по-военному.