— Ну что, Еременко?.. — На плечо ему опустилась ладонь. Командир.
— Как… Хафиза? — спросил Сергей отрывисто.
— Снайпер… Главное откуда — неясно.
— А по звуку?
— Глушитель.
— Понятно…
Присели на лавочку. Капитан усталым жестом вытер лоб, сбив набок намокшую от пота челку.
— Я и Маслова хотел навестить, — сказал он с примесью горечи. — Знаешь его? Из четвертой роты комвзвода… Вместе училище кончали. Увезли, говорят. В Ташкент. Ампутация ноги грозит. Мина. Так-то, брат. Ты-то… когда выписываешься?
— Сегодня, — ответил Сергей. Взглянув на капитана, спросил: — Не подождете? Я бы вместе с вами…
Капитан посмотрел на часы.
— Подожду, — кивнул он и, помолчав, спросил: — Закурить есть?
— Не курю я.
— А я вот… не могу. Привязался к табачищу проклятому. Знаю ведь, в горах с нетренированным дыханием беда…
Сергей слышал и не слышал капитана. Он смотрел на комроты, а мысли его были там, в первой хирургии, где на операционном столе решается участь раненого друга. Врач сказал: позвоночник. А это значит…
— Да ты не слушаешь, сержант! — вернул его к действительности голос командира роты.
Сергей растерянно посмотрел на капитана.
— Извините! — опустив голову, вздохнул он. — Задумался.
— Я сказал, — повторил капитан, — что хочу послать тебя в научную командировку местного масштаба. Нужен там опытный человек. Знающий службу. Ответственный. Все подробности — после, — махнул он рукой, — а теперь пора обедать.
«Научная командировка, — думал Еременко по дороге в столовую. — Горазд капитан на сюрпризы, ничего не скажешь…»
И опять перед глазами встало лицо Хафиза… И снова — это тяжелое дыхание, эти вздрагивающие ресницы, капельки пота на лбу…
«Кто же его так? Встретить бы эту сволочь на узкой тропке. Этого снайпера…»
Сухо было у Али-Мухаммада в горле, горячо в груди, а ноги, разбитые о камни, ныли и подкашивались. Но он все шел и шел по козлиной тропе, петлявшей среди голых растрескавшихся скал с причудливо изломанными вершинами, шел и шел — спотыкающийся от усталости, по-рыбьи хватающий ртом разреженный воздух, голодный, грязный человек в изодранном халате и с великолепной автоматической винтовкой за плечом.
Ноги Али-Мухаммада все чаще ступали невпопад, кровь молоточками стучала в висках, уши словно заложило ватой…
«Устал? Отдохни! — чудилось ему каким-то далеким эхом заклинание духов гор. — Самое страшное позади… Приляг и поспи!»
Он сплевывал под ноги густую слюну, ронял сквозь сжатые зубы проклятья и мотал головой:
— Нет! Я должен подойти к кишлаку до того, как закатится солнце!
Что бы там ни нашептывали Али-Мухаммаду духи-искусители, а житейский опыт подсказывал ему — горцу: едва только солнце, блеснув на прощание зеленым лучом, зайдет за снежные вершины скалистых пиков, беспорядочно столпившихся у горизонта, со дна теснин, из пропастей и ущелий клубами начнет подниматься туман, и тогда и далекие пики, одетые снегом, и окрестные скалы, и уж, конечно, без того едва приметную, каменистую, шириною в полшага тропу растворит в себе бурая мгла.
До кишлака, может быть, остался всего какой-нибудь косс. Но попробуй дойти, если проклятый туман, превратит тебя в связанного по рукам и ногам слепца?
«Я должен идти!» — упорно внушал себе Али-Мухаммад, вытирая лоб ветхим рукавом халата.
По времени он должен был находиться уже где-то совсем близко от долгожданного кишлака.
«Неужели свернул на другую тропу?» — брало Али-Мухаммада сомнение. Он попробовал сориентироваться на местности. Но безотрадное плато, усеянное острым щебнем и обломками камней, замкнутое со всех сторон высокими скалами, и далекая панорама громоздящихся друг на друга гор, разделенных синими обрывами пропастей, и черный гриф, парящий на раскинутых крыльях, — все было таким же, как в сотне других уголков этого каменного царства.
Что, если он и вправду заблудился? Нет, не может быть!
Али-Мухаммад принялся на ходу восстанавливать в памяти весь свой путь. Начиная с той минуты, когда из-за дувала заброшенного караван-сарая вдруг застрочил пулемет неверных.
Он вспомнил, что, ответив на пулеметную очередь тремя выстрелами из винтовки, ползком добрался до обломка скалы и, дав с короткими интервалами еще три выстрела, со всех ног бросился в сторону от шоссе — под прикрытие спасительных гор. Мысленно дошел до тропы, которая вывела его вот на это высокогорное плато. Нет, вроде бы не сбился.
Али-Мухаммад поправил ремень винтовки, больно врезавшийся в плечо, сглотнул слюну.
— Раз не сбился, значит, теперь уже скоро, — произнес он вслух и свисающим концом чалмы протер глаза, слезящиеся от пыли.
Круто вильнув вправо, тропа начала петлять по косогору, взбираясь все выше и выше. Оскальзываясь на осыпающихся из-под ног камнях, Али-Мухаммад наконец вылез на гребень откоса и…
— Аллах акбар! — само собой вырвалось у него.
Горный склон ребристыми террасами спускался вниз, на дно долины. И там, глубоко внизу — как будто в другом мире, — виднелись игрушечно-крохотные домики, оранжевые лоскутья посевов и сочно-зеленые пятна пастбищ, по которым букашками ползали овцы.
Али-Мухаммад опустился на колени и провел ладонями вдоль щек, изъеденных потом, смешанным с пылью.
— Иншаллах! — прошептал он запекшимися губами. Звериный страх, гнавший его, словно затравленного волка, через глухие горы, сменился такой же звериной тоской — собачьей тоской по жилому теплу и душе человеческой.
Али-Мухаммад опустил голову и спрятал лицо в ладони. Прошло несколько секунд, прежде чем к нему вернулась способность трезво взвесить ситуацию.
Да, он успел до тумана. Поддерживаемый Аллахом, испытавший горечь бегства, он спас свою жизнь. Но в радость ли жизнь вольной птице, которая утром убереглась от пули охотника, а вечером угодила в стальную клетку?
Старый Хасан, брат покойной матери, конечно же не откажет ему в приюте. Только ведь не подойдя к хижине, в дверь не постучишься. А кто там, в кишлаке? Может, неверные, которые коварством своим превосходят самого Иблиса?
Нет, он, Али-Мухаммад, не такой глупец, чтобы рисковать головой, которую и так чуть было не потерял.
«Значит, нужно будет подождать, когда Аллах, как женщину в паранджу, закутает кишлак в туман, а пока…»
Али-Мухаммад поднял голову, огляделся. Россыпь камней — фиолетовых, красно-бурых, просто красных и просто бурых, пучки серо-зеленой, почти голубой, травы, колючий кустарник, беспокойно шуршащий на ветру среди дикой тишины, ноздреватый валун, покрытый с боков коричневыми струпьями лишайника. На валуне грелась ящерица. Крапчато-желтая, с треугольной головой, она смотрела на Али-Мухаммада золотыми крупинками глаз.
Али-Мухаммад с трудом поднялся. Устало переставляя ноги, словно бы приклеивавшиеся ступнями к земле, двинулся к валунам. При его приближении ящерица соскользнула на щебень и, вильнув хвостом, юркнула в кустарник.
Валун был приметный. Как раз такой и требовался Али-Мухаммаду. Он снял с плеча винтовку. Помедлив, прислонил ее стоймя к валуну, а сам, сев на корточки, принялся откидывать камни и разгребать щебень, расчищая местечко для тайника. Дыхание его теперь было ровным, движения расчетливыми. Куда только девались вялость и упадок сил! Он забыл обо всем, что выпало ему испытать этим днем. О том, что ему страшно хочется есть и мучит жажда, Али-Мухаммад тоже забыл. Одно занимало его — работа.
— Все! — наконец отбросил он далеко в сторону последний осколок поблескивающего кристалликами гранита. Потом осмотрел руки: ладони были грязными, в царапинах, на правой руке из-под ногтя большого пальца сочилась кровь.
Али-Мухаммад вытер ладони о полу халата и встал.
Сразу же вернулось чувство голода, и горячая волна, поднявшись к горлу, иссушила рот.
«Чертовски хочется пить!» — облизал Али-Мухаммад кровоточащие губы.
— Потерпи! — грубо прикрикнул он на самого себя и, не тратя времени, распустил ловкими пальцами пояс, обвисший под тяжестью ручной гранаты, походной аптечки, а главное — подсумков с патронами. Подержав пояс на весу, положил его в тайник. После минутного колебания снял с винтовки оптический прицел и, обмотав платком, упрятал в тайник. Тщательно засыпал тайник щебнем, утрамбовал, набросал сверху камней.
Отошел назад на три шага.
«Сам дьявол не заметит!» — по достоинству оценил он свою работу. Тем не менее винтовку Али-Мухаммад решил припрятать в другом месте. Мало ли что бывает? Вдруг кто-нибудь ненароком все-таки наткнется на тайник.
Он обшарил глазами окрестность. Внимание его привлекла бесформенная груда каменных глыб, громоздящихся у подножия плоской отвесной скалы. Наподобие сваленных в беспорядке тюфяков.
«Вот как раз то, что мне надо!» — обрадовался Али-Мухаммад. И пошел, опираясь на винтовку, словно дервиш на посох.
Добравшись до камней, Али-Мухаммад быстро отыскал узкую глубокую щель между двумя огромными глыбами цвета заржавленного железа.
Всего несколько секунд понадобилось Али-Мухаммаду, чтобы сообразить, во что завернуть винтовку. Поколебавшись какой-то миг, он сбросил с себя халат, стащил через голову пропотевшую насквозь рубаху. Разгоряченное тело обдало приятным холодком. Плотно обмотав рубашкой ствол и затвор с магазинной коробкой, Али-Мухаммад засунул винтовку в щель прикладом вперед.
Теперь у него не было оружия. Если не принимать в расчет ножа. С острым как бритва лезвием. В расшитых бисером ножнах. Хорошего афганского ножа. Вернее, афганского только с виду. В рукояти были упрятаны ампулы с ядом, капсула с таблетками сильного снотворного и компакт-шприц с дозой сыворотки против змеиного укуса. Но об этом знал только сам Али-Мухаммад. Да еще чужеземец-инструктор, вручивший Али-Мухаммаду этот американской выделки нож, мастерски сработанный под афганский.
Али-Мухаммад натянул на голое тело халат, вытер вспотевшую грудь.
— Теперь мне никакой сарбаз не страшен, — пробормотал он, и на губах его, в первый раз за много часов, появилась улыбка.