— А мы? — не поднимая глаз, прошептал Султанбахт.
Блюститель порядка усмехнулся кончиками губ.
— А вы — идите с миром! — милостиво разрешил он.
Каромат действительно был человеком Амида. А кем был Амид? Амида не для красного словца называли грозою неверных. Прежде чем перебросить в Афганистан вооруженный отряд, такой отряд нужно сперва сколотить. А для этого необходимо всеми правдами и неправдами набрать как можно больше людей. В задачи Амида как раз и входило заботиться о том, чтобы не оскудевал приток свежих сил в редевшие с каждым рейдом отряды. Вербовщики, подобные Каромату, сбиваясь с ног, выискивали подходящих людей. Разумеется, не безвозмездно. Оплата с головы: за каждого завербованного 20 пакистанских рупий. Но об этом Али-Мухаммад и Султанбахт узнали лишь два месяца спустя, уже в учебном лагере. От Карима — бывшего казия, который сменил черный судейский сюртук в обтяжку на просторную куртку военного покроя, перепоясанную крест-накрест ремнями, как это полагается предводителю отряда.
Узнав правду, Султанбахт горько вздохнул:
— Дешево же они ценят наши головы!
Да, это была горькая правда. Но еще горше оказалась другая правда, открывшаяся им в этом учебно-тренировочном лагере.
— Что-то тут не так, — недоумевал Султанбахт. — Война за истинную веру, а обучают нас не верующие в Аллаха кяфиры — инструкторы-американцы.
Али-Мухаммад соглашался с другом. Действительно, что-то тут было не совсем чисто, но с другой стороны…
— Так ли, не так ли, какая тебе разница? — отмахивался он небрежно. — Нас с тобою кормят, одевают, платят жалованье да еще учат всяким полезным в жизни вещам, а дальше… Поживем — увидим, что будет дальше.
Султанбахт шевелил в раздумье длинными жесткими пальцами.
— Долго ли поживем? — покачивал он головой.
Султанбахт пожил недолго. Он погиб в первой же перестрелке, на подходе к хлипкому мостику, подвешенному к кривым и острым, как клыки снежного барса, оббитым камнепадами скалам, нависшим слева и справа над разинувшей изодранную пасть, ревущей и клокочущей пропастью. Сверху, из-за выступов скал, вдогонку им летели пули, а они, отстреливаясь на ходу, тяжело дыша, бежали к мостику через пропасть. И надеялись, что им удастся без потерь перебраться на другую сторону. Но вдруг прямо на глазах у Али-Мухаммада его побратим Султанбахт, бежавший зигзагами чуть впереди, словно бы споткнувшись, качнулся на подломившихся ногах, потом резко выпрямился и, выронив из рук карабин, упал лицом вниз, на залитый солнечным светом щебень. На спине его, между лопатками, проступило кровавое пятно. Словно распустился на солнце красный цветок из какой-то страшной сказки.
Писец судьбы вычеркнул Султанбахта из списка живых. Так было угодно всеславному Аллаху.
«Всякий живущий — смертен», — говорится в Коране. И еще в величайшей из книг сказано: «Всякий погибает, кроме всевышнего». И по воле всемогущего Аллаха отряд Карима, поначалу увеличивавшийся, росший изо дня в день, стал вдруг катастрофически редеть. Сегодня же…
«А сегодня утром ты, властелин земли и неба, ты, без чьего позволения ни единый волосок не смеет упасть с головы, ты, опора, защита и надежда мусульманского мира, допустил, чтобы неверные учинили страшный разгром нам, поклявшимся на Коране низвергнуть в ад всех непризнающих тебя!» — с болью в сердце взывал к небесам Али-Мухаммад, и хриплые вздохи с трудом вырывались из горла, перехваченного спазмами.
К затерянной между горами долине, где Карим наметил устроить засаду, они вышли, когда ночной воздух чуть тронула бледная рассветная голубизна.
Али-Мухаммад быстро огляделся.
Его острый натренированный глаз смог различить и серую ленту асфальтированного шоссе, которое одним своим концом уходило к виадуку, перекинутому через забитое галькой русло высохшей речки, а другим ныряло в широкую пасть ущелья, зияющего густой чернотой. Справа ко входу в ущелье змеей подползала извивающаяся между грудами камней старая караванная дорога. Когда-то по ней, ведущей из Кабула в Пешавар через укутанный в благоухающую зелень садов славный город Джелалабад, тянулись, звеня колокольчиками, вереницы тяжело навьюченных лошадей, ослов, верблюдов. Но вот напрямик через долину пролегла шоссейная магистраль, и мертвой стала древняя караванная дорога, помнящая времена Искандера и Тамерлана. Лишь вырисовывались в отдалении, проступая неясно сквозь сумрак, очертания полуразвалившегося караван-сарая, брошенного за ненадобностью. Только он и напоминал о том, что когда-то на этой дороге кипели движение и жизнь.
«Зачем автомобилю караван-сарай? Автомобилю нужна бензоколонка!» — зевнув, усмехнулся Али-Мухаммад. И тут же услышал сердитый шепот Карима:
— Что торчишь, как минарет? Ложись!
Али-Мухаммад беспрекословно выполнил команду.
Из-за выступа скалы, за которой залег Али-Мухаммад, были хорошо видны и выход из ущелья, и само шоссе. Других членов отряда, залегших редкой цепью слева и справа, он, как ни присматривался, не мог разглядеть. Вернее, их нельзя было отличить от камней.
— Приготовиться! — вдруг пронеслось от камня к камню по всей цепи.
Али-Мухаммад прислушался: из глубины ущелья доносилось гудение сильных моторов. Тяжелое это гудение, нарастая с каждой секундой, слышалось все отчетливее и отчетливее. Откуда-то снизу к сердцу подступал знобящий холодок.
«Ла иллаха илаллаха…» — сами собой прошептали губы. И вот уже, обметая асфальт пучками света, из ущелья, покачиваясь лодкой, выплыл бронетранспортер. За ним, гремя стальным кузовом, двигался грузовик. Следом — второй, третий, четвертый, пятый. На каждом — над бортами, вровень с кабиной — высились какие-то ящики. Потом показался бензозаправщик и, наконец, замыкая походный порядок, из ущелья вынырнул еще один бронетранспортер.
Палец Али-Мухаммада опустился на спусковой крючок, глаз приник к оптическому прицелу. Бесшумно поведя стволом своей снайперской винтовки, Али-Мухаммад взял на мушку водителя бензозаправщика.
«Первая пуля в шофера, вторая — в цистерну с горючим!» — молниеносно прикинул он и затаил дыхание: вот-вот Карим, не таясь, в полный голос, выкрикнет беспощадное «огонь!», вот-вот Мустафа и Джабир разом ударят по бронетранспортерам из своих не дающих осечки базук, и тогда…
Но не прозвучала команда «огонь!».
Опередив Карима на какие-то считанные секунды, сзади, со стороны караван-сарая, заговорил пулемет. Сперва две прощупывающих, коротких, пристрелочных очереди, а за ними — до ужаса долгая, вдобавок удесятеренная звучащими со всех сторон раскатистыми отголосками горного эха.
Пусто стало у Али-Мухаммада в груди — сердце сжалось в комочек и словно бы провалилось куда-то.
«Ловушка!» — пронеслось в голове, и тут же он понял, что дело их совсем худо: из бронетранспортеров, из кабин грузовиков, остановившихся как по команде, на шоссе спрыгивали автоматчики. Враги хотят взять отряд в клещи, а это — верная гибель!
— Хабардар, барадар! Поберегись, брат! — прокричал Али-Мухаммад Кариму, поднявшемуся на ноги с парабеллумом в правой, закинутой за голову, руке.
Сейчас Карим взмахнет руками, словно пытаясь ухватиться за воздух, и, прошитый пулями, с хрипом упадет на землю.
Однако Карим почему-то не падает, а все так же стоит перед глазами. И в руке его не пистолет, а кинжал, занесенный для смертельного удара. Тонкой струйкой стекает кровь по длинному лезвию…
…Холод волна за волной прокатился по всему телу Али-Мухаммада, обдал горящие щеки.
«Что за наваждение?» — пробормотал он, как ему показалось, вслух, но голоса своего не услышал. И тут встрепенулся. «Это же мне приснилось!» — проясняя сознание, молнией пронзила догадка.
Он протер кулаком глаза. Солнце уже закатилось. С земли поднималось тепло, а с гор тянуло прохладой и, как всегда по вечерам, вниз, по скалистым склонам, серыми облаками сползал туман. Не такой густой, как это представлялось Али-Мухаммаду в мыслях, однако достаточно плотный для того, чтобы под его прикрытием незаметной тенью проскользнуть в кишлак.
Командир вертолета включил ларингофон.
— Идем на посадку! — услышали пассажиры.
Через несколько минут горы как бы расступились, открывая долину, и «пчелка» на сбавленных оборотах пошла на снижение. Ее плотная, по-вечернему почти черная тень быстро заскользила по плоским крышам серых домиков, проваливаясь то и дело в узкие щели запутанных улочек, потом перемахнула через дорогу, обсаженную вдоль обочин чинарами и карагачами, и вот уже прямо по курсу показался палаточный лагерь археологов.
У края каменистой площадки стояли двое. Они махали руками, приветствуя прилет винтокрылой «пчелки» с красной, в белой окантовке, пятиконечной звездой на фюзеляже. А «пчелка», больше похожая на зеленую стрекозу, зависла точно над центром крохотной площадки и, плавно приземлившись, замерла как вкопанная, мастерски посаженная сразу на три точки.
— Ас! — с одобрением сказал один из встречавших другому.
Стрекот винтов утих, отдраилась дверь грузового салона и по откидной лесенке на землю спустился улыбающийся, по-мальчишески веснушчатый крепыш в полевой форме с лейтенантскими погонами.
Следом, придерживая ремни закинутых за плечи автоматов, спрыгнули трое: сержант и два царандоевца — милиционера-афганца.
Веснушчатый крепыш с плечами штангиста подошел к встречающим, помедлив, обратился к тому, который постарше:
— Профессор Меширов? Николай Степанович?
Поймав глазами утвердительный кивок, коротко козырнул:
— Разрешите представиться — лейтенант Дубровин!
— Очень приятно, рад с вами познакомиться! — расплылся в улыбке профессор и протянул лейтенанту руку. — Привезли смену караула? — осведомился он.
— Нет, профессор, — покачал головой лейтенант, — это не смена караула, а пополнение.
— Пополнение? — переспросил профессор. — Ничего не понимаю, — растерянно пробормотал он.
— Что же тут непонятного? — посмотрел лейтенант на профессора. — Изменилась оперативная обстановка, а потому — пополнение.