— Но говорили же, — подал голос второй штатский — широкоскулый, с маленькой бородкой, в пегом свитере из грубой шерсти, — что район очищен от банд и надежно блокирован… Или — серьезные перемены?.. Да, — спохватился он, — забыл представиться — доцент Салех. — И радушно добавил: — Как вы насчет ужина?
— Солдат накормите, а я, — лейтенант посмотрел на часы, — спешу. Через час должен быть в гарнизоне. Сергей, вы уж меня извините, — повернул он голову к сержанту и царандоевцам, перешептывавшимся в сторонке, — идите и познакомьтесь.
Сержант, подтянув ремень АКМ, неторопливо приблизился. Он был высок ростом, белобрыс, лицо его пересекал длинный шрам — еще розовый, недавний.
— Сержант Еременко, — назвал он себя. — Прибыл…
— Можете не продолжать, — прервал его Меширов. — Понятно, для чего прибыли.
Слова эти сержант пропустил мимо ушей.
— Прибыл для несения караульной службы по охране экспедиции, — закончил он невозмутимо.
— Добро, сержант, — махнул рукой Дубровин, — идите устраивайтесь, товарищ вас проводит. А мы тут с профессором уточним кое-какие детали, — пояснил он и, глянув через плечо в сторону «пчелки», крикнул:
— Я скоро!
— Пятнадцать минут — и точка. Время на исходе! — открыв блистер, прокричал лейтенанту командир вертолета.
Лейтенант и Меширов прошли в палатку. Расположились у небольшого столика. На раскладных, обтянутых брезентом стульях.
— Слушаю, — Меширов поправил очки, обхватил руками колени.
Лейтенант качнул носком сапога.
— В общем, так, — начал он, что называется, с места в карьер. — Товарищ Салех прав: район действительно свободен от банд, блокирован надежно и население здесь дружелюбное, но охрану все-таки придется усилить.
Профессор оторвал взгляд от голенищ лейтенантских сапог.
— Вот так вывод, — проговорил он удивленно.
— Дело в том, что сегодня утром была ликвидирована банда Карима, — внес полную ясность лейтенант. — Очень серьезная банда, с профессиональной выучкой, большим опытом… Словом, сплошь квалифицированные мерзавцы. Выносливые, тренированные, во всех огнях горевшие. Ну, так вот. Опасение, что кому-то удалось улизнуть, невелико. Я бы даже сказал, это малореально. Но вдруг… Кстати, в кишлаке никто чужой не появлялся?
Меширов снова поправил очки.
— Нет… Во всяком случае, мы бы знали. В кишлак каждый день наведываются милиционеры, простите, я хотел сказать — царандоевцы. Да и местные, те, которые помогают вести раскопки, наверняка бы сказали…
— Понял. — Лейтенант припечатал ладони на голубенький пластик стола. — Как работа-то? — спросил внезапно с мальчишеским любопытством в голосе. — Хоть один клад нашли?
Меширов улыбнулся.
— Клад — это редкость, к тому же мы ведь археологи, а не кладоискатели. Нас больше интересуют черепки. Они для нас порой ценнее золота. Случается, какой-нибудь черепок на многие годы истории заставит взглянуть по-иному…
— Ну так черепки хотя бы есть?
— Есть, да не те, — будто оправдываясь, развел руками профессор. — Четвертая моя уже экспедиция сюда, в Афганистан, и самая неудачная. Думаю, через недельку пора собираться восвояси…
Помолчали.
— Ну что же, — лейтенант мельком глянул на часы. — Новую рацию вам привезли, продовольствие ребята, наверное, уже выгрузили. Ну а что касается вопросов службы, — добавил Дубровин, вставая, — Еременко в курсе событий. По сему — удач вам, уважаемый Николай Степанович.
Он козырнул и подал профессору руку.
В эту минуту в палатку заглянул Салех.
— Не помешал? — спросил он. — Хочу сообщить, что вновь прибывшие размещены и накормлены, что рация в порядке, а продовольствие отгружено.
— Что и требовалось доказать, — подвел итог Дубровин и вышел вместе с Салехом, тщательно задернув за собой полог.
Меширов, откинувшись на спинку стула, вытянул ноги.
Во время разговора с лейтенантом его ни на минуту не покидало чувство, в чем-то очень похожее на вину. «В самом деле, — размышлял он, — ради них гоняют военную технику, отвлекают людей, место которых в боевом строю; тратят серьезные средства, а они? Они не могут похвастаться даже мало-мальски приличной находкой».
Археологические раскопки в стране, где идет необъявленная война… И звучит-то вроде бы нелепо… Однако «нелепо» лишь на первый, поверхностный взгляд. Как мало знают афганцы об истории своей родины, о ее культуре, и как велика теперь здесь тяга к знаниям. Что ж, ничего в этом нет удивительного: свободные граждане свободного Афганистана хотят разгадать, казалось бы, навеки похороненные тайны, понять, чем жили их предки, что они создавали и к чему стремились.
Таким был и Салех. С ним, бывшим своим аспирантом, он, Меширов, давно и сердечно сдружился еще во время учебы Салеха в Москве. Потом — совместные экспедиции. Научные конференции с жаркими спорами, в которых рождается не только истина, но часто и большая дружба.
При всей своей замкнутости и неразговорчивости, что свойственно многим афганцам, Салех был неисправимым оптимистом. Он горячо переживал за дело, и если уж за что-нибудь брался, твердо доводил до конца. Вдобавок Салеха отличали необыкновенная работоспособность и упорство. Работа с ним доставляла Меширову не просто истинное удовольствие, но и заражала творческим азартом.
Однако эта экспедиция перспективами, увы, не обнадеживала.
Уже через десять дней они с Салехом пришли к однозначному выводу: это маленькое горное поселение относится к десятому веку. Жили в нем скотоводы. Археологи пытались отыскать хотя бы один сколько-нибудь оригинальный предмет быта или орудие труда. К сожалению, ничего из этого не вышло. Несколько битых глиняных кувшинов, костяная рукоять ножа, наконечники стрел…
«Ординарные, малоинформативные находки», — вздохнул профессор.
Археологические раскопки, конечно, пока продолжались. Но уже, что называется, из принципа. В расчете разве что на какую-нибудь счастливую неожиданность. В общем, как говорил Салех, удача все равно что птица Симург. Кто не верит, что она существует, тот никогда не поймает ее за хвост.
Вот и долбили спрессовавшийся щебень, добираясь до фундамента канувших в Лету построек, работали до седьмого пота под изнуряющим майским солнцем, с каждым днем набиравшим силу и палившим нещадно, проклинали ветер, обрушивающий на лагерь тучи остро жалящей пыли. И все это ради птицы Симург — мифической птицы удачи…
Постепенно, но неуклонно настроение у всех шло на убыль. Даже оптимист Салех — и тот с каждым днем все больше мрачнел, все чаще впадал в апатию. Он уже не бросался опрометью к тому, кто, судя по его восторженному крику, нашел что-то диковинное. Теперь знал наперед: диковинка окажется на поверку сущей ерундой.
Собственно, раскопки можно было уже свернуть и со спокойной совестью возвратиться в Кабул. Если бы не старый могильник. Его совершенно случайно обнаружили под грудой камней, образовавшейся в результате горного обвала. Вернее, пока это был всего только гипотетический могильник: среди обломков белого кварца был найден фрагмент надгробной плиты с вязью арабского письма.
Салех предложил такую версию: надгробие по мусульманским обычаям ставится вертикально, следовательно, камнепад, низвергнувшийся с гор, скрыл под собой и сам могильник.
Работа предстояла каторжная. Нужно было расчистить завал, состоящий из крупных глыб, песка и щебня.
Но раз надо, — значит, надо, и три дня назад палаточный лагерь перенесли поближе к могильнику.
Профессор, нащупав в кармане коробок, чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу. Все это он делал машинально, продолжая думать о том, что завтра дехкане из соседнего кишлака обещали пригнать упряжки волов, чтобы оттащить в сторону наиболее крупные глыбы.
«Да, этот могильник — наш последний шанс», — подумалось профессору, и тут же он услышал:
— Товарищ профессор…
Откинув брезентовый полог, в палатку заглянул сержант.
— Извините.
— Да, да, — закивал Меширов, — пожалуйста, прошу…
— Караул разведен, — доложил сержант. — Но тут вот какая проблема, — поглядел он вприщурку на язычок пламени, подрагивающий за стеклом керосиновой лампы, — разместили нас неверно…
— То есть? — недоумевающе глянул на сержанта профессор.
— Нас — шесть человек, — пояснил сержант, — и все мы — в одной палатке.
— Вот и чудесно, так сказать походное караульное помещение, — блеснул очками Меширов и, продолжая улыбаться, гостеприимно предложил: — Да вы садитесь…
Сержант осторожно присел на самый краешек стула, опустил на колени, как гири на чашки весов, кулаки.
— Ну так вот, — громко, резко выговорил он. — Неправильно это. Из тактических соображений неправильно. Разместить нас надо по двое — в разных палатках, вместе с археологами.
— Я вас понял, — с готовностью подхватил Меширов, а про себя подумал:
«Ох уж эти военные…»
И тут же поймал себя на том, что, глядя на белобрысого сержанта, он все это время подсознательно вспоминал собственного сына. Когда сын приехал из армии в отпуск — такой пугающе незнакомый, повзрослевший, в форменной рубашке, усердно, не по-штатскому выутюженной, — он все-таки воспринял его как мальчишку, для которого армия — школа, полезная, трудная, но всего только школа. Просто не верилось, что оружие, с которым его научили обращаться, не игрушечное, а самое настоящее и стрелять из него можно не только по мишеням и манекенам… Не верилось, хотя сам в таком же возрасте прошел войну, дважды был ранен и так же, приехав однажды домой на побывку, сидел за столом со своим отцом — думавшем, вероятно, иначе…
— В Афганистане давно? — поколебавшись, осторожно спросил Меширов.
Сержант опять посмотрел на лампу, помаргивающую оранжевым огоньком. Светлые его волосы при свете керосиновой лампы казались седыми.
— Полтора года, — негромко проронил он. Не отрывая глаз от коптящего огонька, прибавил потеплевшим голосом: — Отдохну тут с вами недельку, а там — и домой. Вроде — как отпуск…
Меширов украдкой скользнул глазами по длинному узкому шраму, розовеющему на продолговатом лице молодого сержанта, задержал взгляд на планке с пестрыми лентами медалей. В одной из них — серовато-стального цвета, с синей окантовкой по бокам — Меширов узнал медаль «За отвагу». Для Меширова война была не страничкой из учебника истории, а строкой биографии — строкой, которая памятнее сотен и тысяч книжных строк, и он знал цену этой награде: чтобы получить такую медаль, ленточка которой, как сама отвага — строгая, скромная, не бросающаяся в глаза, — надо проявит