Еременко ухватился за канат и с силой потащил его на себя. Веревка пискнула, натянувшись. Крюки же сидели мертво, как вмерзшие в лед, не шелохнувшись.
Приложив ладони козырьком к бровям, посмотрел на противоположную сторону ледника. Проглядывалось метров сорок, не больше.
«Сейчас я нырну в этот холодильник, — пришло ему вдруг на ум, — а он выпорхнет из-за камней и чирк по веревочке… Счастливого полета и приятной посадки! А… может, на ту сторону перебрался, бросил веревку и ушел?»
Сергей лег на живот, подполз к кромке расселины, заглянул вниз, но ничего не различил за ледяными надолбами. Он поднялся, обвел оценивающим взглядом панораму гор.
«Нет, по эту сторону дороги нет, — размышлял Сергей. — Скорее всего душман так и поступил: перебрался на ту сторону и ушел».
Усталость вкрадчиво нашептывала: успокойся, хватит. Ушел он, ну и черт с ним, пусть… Кто осудит тебя? Ты сделал все, что мог. Подведи сейчас к этому разрыву самого взыскательного и укажи пальцем вниз, что тебе этот взыскательный в ответ скажет? Ничего. Потом ведь считанные дни остались, последние дни армейской службы, а дальше — вся жизнь твоя!
И тут его начали мучить угрызения совести: как такое могло прийти в голову?
Ведь никогда он себе не простит, если поддастся на удочку этого шепотка… И даже не в душмане дело, ушедшем или пойманном, и не в золоте, а в нем самом, в Сергее Еременко. В его ответственности перед теми, кто воевал с ним рядом, и перед теми, кто погиб здесь… А как погибали — он видел… До последнего все сражались, а иначе и нельзя было… Погибать, конечно, не хочется, да и зачем погибать? — но за собственную шкуру дрожать еще противнее. Как начнется такая дрожь — всю жизнь не отпустит. И от дрожи той многое меняется в человеке…
Внимательно посмотрел на страховочные крюки, вбитые в лед. Выдержат? В горах он, спасибо деду, чувствует себя как дома. В горах погибает тот, кто их боится, а для него лучше гор только горы.
Он еще раз натянул канат, проверяя его на прочность. В следующее мгновение Сергей уже стоял у самого края расселины, затем бросил канат вниз. Сейчас он ухватится и, обжимая его коленями, начнет спускаться по ледяному откосу…
Сняв из-за спины автомат, без сил привалился к стене, чтобы перевести дух.
И тут из глубины расселины донесся голос… Человеческий голос, выговаривающий что-то — невнятно, с отчаянием, на плачущей и одновременно зовущей ноте…
Выбираться из ледяной западни Али начал ранним утром. Теплый спальник надежно защитил его от ночной стужи, а плотный завтрак придал сил.
Вверх он лез упорно, врубая, как лезвие кинжала, острый крюк в лед, звенящий под ударами стали, крошащийся мелкими осколками и колюче обжигающий лицо.
Подъем на проверку оказался не таким трудным, как ему представлялось. Когда вчера вечером он сорвался — кувырком покатился вниз, то практически не замечал неровностей и бугров на этом своем стремительном спуске, разве что чувствовал их боками. Теперь, взбираясь вверх, Али довольно легко огибал труднопроходимые участки.
С каждым шагом все ближе сидели вперемешку с камнями глыбы обвалившегося льда. О, если бы он, Али, вел себя тогда осмотрительнее, не было бы никакого обвала.
«Шайтан меня дернул!» — проклинал себя Али.
Выйдя прямо к завалу, он остановился. За широкой полосой уродливых ледяных обломков возвышался гладкий откос — ледяная стена, отвесная, как ладонь, поставленная на ребро. Только у дальнего правого края при обвале образовалось что-то вроде угла со множеством уходящих вверх уступов.
Не оставалось ничего иного, кроме как попробовать именно по этим уступам выбраться из расселины. Но Али решил не рисковать и не полез напрямик через завал, преграждавший путь. Лучше обойти его, сделать лишний крюк, чем рисковать жизнью. Но как быть с рюкзаком? По левую руку — скользкий скат, по правую, вплоть до ледяной стены, беспорядочное нагромождение битого льда. С рюкзаком за плечами ему не пробраться вдоль завала.
Али в раздумье открывал и задергивал «молнии» на кармане комбинезона.
«Что предпринять? Великий Аллах, подскажи мне, как поступить!» — мучительно думал он. В конце концов решение нашлось — единственно правильное решение: оставить рюкзак здесь, расчистить дорогу до самой стены, потом вернуться за рюкзаком.
Али бросил рюкзак. Боком, хватаясь пальцами за глыбы льда, короткими шажками, чтобы — не приведи Аллах! — не поскользнуться, двинулся он вдоль завала.
Трудно дался Али этот обходной маневр. Его тряс озноб, губы горели, при каждом движении кололо в груди, и ледяная стена казалась такой далекой, что думалось, ему никогда до нее не добраться.
Но Али добрался.
— Великий Аллах! — привычно прошептал он и бессильно опустился на уступ. Руки его повисли как плети. Сил не хватало даже на то, чтобы смахнуть пот со лба.
Так прошла минута. Или только полминуты? Наконец он вытер лоб и усилием воли заставил себя подняться. Еще мгновение, и взгляд его побежал вверх, перескакивая с уступа на уступ. И вдруг сердце сжалось в ледяной комочек.
«Пропал», — едва слышно шепнул Али деревенеющими губами.
В самом верху, там, где его взгляд должен был окунуться в голубизну открытого неба, над уступами нависал широкий ледяной карниз.
Али стиснул пальцы в кулаки. Лицо перекосило бессильное отчаяние.
— Проклятие! — выкрикнул он обреченно.
Этот путь был для него отрезан. Предстояло снова решать все ту же задачу — как выбраться из ледяного мешка?
Медленно, трясясь от озноба, вконец обессилевший от мысли, что его снова постигла неудача, потащился он обратно — туда, где оставил рюкзак.
— Рюкзак? — бормотал он. — А на что он мне теперь нужен, этот рюкзак?
Воля Али-Мухаммада была окончательно сломлена. Нет, он не выберется отсюда никогда. Напрасны все его старания. Смерть — вот что ждет его, только смерть. Смерть здесь, среди льда и скал, с заветным золотом. Али скривил пересохшие губы — не заветным, а подлым золотом, упорно тянущим его своей тяжестью вниз; проклятым золотом, ради которого он рисковал и в котором нет никакого проку, ибо прок в нем — среди алчных хищных людей, а не среди гор, где для человека куда ценнее всех денег мира бухта каната из капрона и пара прочных крюков…
Обезумевший от страха и отчаяния, Али-Мухаммад принялся изрыгать ругательства — чудовищные, страшные в своей безысходности, а главное — совершенно бессмысленные.
Внезапно он услышал голос. Доносящийся сверху, он показался Али-Мухаммаду чуть ли не гласом самого всевышнего. Лицо Али стало серым. Он вздрогнул, губы его судорожно сжались.
Голос раздался снова. Сержант — неверный, говорящий на фарси… Он жив, он шел за ним, он услышал его…
В глазах у Али все поплыло.
«А может, это наваждение? Может, мне просто почудилось, что я слышу голос сержанта?» — мелькнуло искоркой надежды.
Нет, к чему обманывать себя? Это был живой голос живого человека — русского сержанта.
И с покорностью судьбе Али опустил голову. Сержант предлагает помощь… Но помощь ли? Нет, он просто хочет вытащить его, чтобы убить. Зачем сержанту Али? Сержанту нужно золото. Правда, Али не слышал, чтобы русские убивали пленных, не слышал… Ему приказывали так говорить, и он говорил это, пугая темных крестьян в кишлаках, отвращая их от новой власти, и эта ложь не была ему в тягость. А вот страх, который несла ложь, остался на душе тяжелым камнем. Однако барсу, попавшему в западню, выбирать не приходится.
И, подняв лицо кверху, Али крикнул:
— Спаси! Погибаю!
«Он, точно». У Еременко на этот счет не было ни малейшего сомнения. Он быстрыми резкими рывками принялся вытягивать канат, перехватывая его из руки в руку. К концу каната привязал камень. Раскрутив, бросил вниз. Веревка, горячо скользнув с ладони, будто леска донки, легко ушла вглубь, за уступы.
Крики усилились. Бандит благодарил за помощь, просил обождать… Обождать во что бы то ни стало и ради всего святого не покинуть в беде.
Прошло около часа. Канат дрогнул и натянулся струной. Значит, бандит добрался наконец до веревки!
— Посмотрим, что за улов! — усмехнулся Еременко.
С этими словами он перекинул веревку через плечи и, широко расставив ноги, начал медленно, сантиметр за сантиметром, подтягивать ее. Наконец над закраиной льда появился закрученный верх чалмы. Потом Еременко увидел глаза — дикие, расширившиеся глаза, в которых нельзя было разглядеть ничего, кроме звериного страха.
— Вот ты какая щучка с ручку, — пробормотал Еременко по-русски. И, перейдя на фарси, пригласил насмешливо: — Ну, лезь, лезь, не съем я тебя… Что делать только с тобой, с шайтаном?.. Попутчик-то ты больно уж ненадежный.
— Хорош солдат, хорош, — вырвались изо рта душмана жалкие слова.
«Скулит, как собака, — с презрением подумал Сергей. — Пинка бы ему хорошего. Заслужил». Но вслух не сказал ни одного слова. Слова, как и патроны, он привык расходовать экономно.
Выбравшись из расселины, Али попытался подняться, но ноги его подкосились, и он тяжело, всем телом, плашмя рухнул на лед. Однако его быстрый натренированный глаз успел ухватить, что сержант один. Почему? Али запомнил: преследователей было десять. Где же остальные? Погибли во время землетрясения под обвалом? Тогда… тогда дела не так уж и плохи…
И замельтешили мыслишки — темные, скользкие, как камни в горной реке…
Али незаметно скосил глаза в сторону сержанта. Задержал взгляд на автомате…
«А что, если?..» — мелькнула хищная мысль.
Нет, этому человеку он не причинит вреда. Да, он постарается, он, конечно же, постарается бежать. Но Аллах не простит, если он посягнет на жизнь того, кто протянул ему руку помощи.
Сержант ткнул его носком сапога в бок. Сердито, но не больно.
— Вставай! — раздался его требовательный голос. — Полежал — и будет, ты не в рабате и не в чайхане.
Али послушно поднялся.
— Награбленное с тобой? — нахмурил брови сержант.