«Золото… Я должен отдать золото!» — дошло до Али.
Трясущимися пальцами он расстегнул «молнии» на карманах комбинезона, вытащил ожерелье, серьги…
И тут же вернулись, будто прорвав какую-то преграду, злость и ожесточение. Все кончилось, все! Прощай, Пакистан! Не будет теперь ни свободы, ни обеспеченной жизни, ни сладких удовольствий. Будет тюрьма и квадратик далекого неба за решеткой… Если только не приговорят к смертной казни!
Золото так и осталось у Али в протянутой руке. Сержант отмахнулся от него, кивком указав на распахнутые карманы комбинезона.
— Положи обратно. Ты украл — тебе и тащить.
От бессильной злости у Али перехватило дыхание, кровь прилила к вискам, но он безропотно выполнил приказание: запихнул украшения обратно в карманы.
Сержант качнул ствол автомата: мол, пошли; отодвинулся, пропуская Али вперед.
Али, опустив голову, покорно шагнул мимо сержанта. И вдруг совершенно неожиданно для самого себя — точно в горячечном бреду, когда человек не отдает себе отчета в своих поступках, — он сделал то, чего, казалось, и делать-то не желал. Однако сделал. Причем молниеносно и четко. Словно какой-то злой дух, на миг овладев его существом, пружинисто и круто развернул тело Али на девяносто градусов.
Взлетела в неуловимом, с оттяжкой, ударе нога. Совершенно так, как учил в лагере инструктор-китаец. Сержант не успел даже прикрыть подбородок; оглушительно, однако впустую выпалил автомат.
Сержант боком завис над краем расселины, долго, очень долго пытался удержать равновесие. Потом исчез. Словно растаял.
— А-а-а… — долетело до Али из глубины расселины.
Или только почудилось?
Али грязной ладонью вытер пот с лица, скользнул невидящим взглядом по холодно мерцающей глади ледника. Вскинул глаза к небу.
Мучительно хотелось есть.
«Рюкзак… Консервы…» — пробормотал Али как во сне и тут же вспомнил, что и рюкзак, и консервы там же, где и сержант, — в глубине расселины.
Машинально сунул руку в карман. Золото… Неровная, отливающая мертвенной желтизной поверхность ожерелья с вязью замысловатого рисунка.
— Али — воин, Аллах, — сорвалось у него с губ, а в голове проносилось:
«Зачем, зачем ты сделал это?! Али — вор и убийца. Али — подлый шакал…»
Мысли путались, вихрем летели в голове.
«Может, помочь? Может, жив? Ведь остался в живых он, Али… Нет, нельзя, он враг, он неверный, он отнимет все — золото, свободу…»
Али потер виски, в голове на какой-то миг прояснилось и пришло понимание, что пока не поздно, нужно уходить. Куда? Что-то подсказывало ему: надо вернуться к разрушенному мостику, на тропу, которую он так неосмотрительно покинул. А дальше?
«Дальше будет видно», — отмахнулся он. Ему не хотелось думать о том, что будет дальше.
И он пошел. Вернее, поплелся, едва волоча ноги. Его шатало, губы запеклись, дыхание было хриплым, но он знал, что должен идти. Если хочет спастись.
— Я должен идти! Мне нужно идти! — бормотал он, словно в бреду.
Он утратил представление о самом себе и шел, не разбирая дороги. Так движется загнанный зверь — загнанный, но не пойманный, не давшийся в руки охотнику.
…Когда Али пришел наконец в себя, солнце клонилось к закату. Горы были странно высоки, и в наступающих сумерках отчетливо белели снега. С удивлением для себя Али обнаружил, что сидит на каком-то склоне, спускающемся в долину. Внизу темнела река, усеянная сотнями белых камней. И кроме шума воды да отдаленных криков каких-то птиц ничего не нарушало тишины.
Спасен!
И он кинулся вниз по склону. Бежать было легко, и колючая боль в груди почти не затрудняла его. Неожиданно нога зацепилась о камень, стоящий торчком. Али поскользнулся, больно ударился боком, покатился. Падение задержал густой куст шиповника, вцепившийся в лицо и руки когтями колючек.
Али стремительно вскочил, и тут же ощутил острую боль в колене. Как будто, пронзив живое тело, в кость впилось острие кинжала. Он вскрикнул и повалился на землю, а когда чуть полегчало, посмотрел на ногу, нелепо вывернутую вбок, как бы чужую.
«Сломал?» — спрашивал он себя, боясь пошевелить ногой.
Али приподнялся. Перед глазами плыли круги, тело обливалось холодным потом.
«Все не так, все! — звучало у Али в ушах в такт пульсирующей боли в ноге. — Что это, месть неба? Нет, надо взять себя в руки, иначе… — Во-первых, нога. Это не перелом, вывих. Значит, необходимо выправить».
Он приподнял ногу. В глазах потемнело от боли, но Али тем не менее нашел в себе силы подогнуть лодыжку. Потом перевел дыхание, стиснул зубы и, размахнувшись, ударил кулаком по сгибу.
Все тело до последней жилки содрогнулось от чудовищной боли. Али рухнул на землю и потерял сознание.
Когда он очнулся, была ночь, и в небе мерцали бесчисленные звезды. Колено горело, но ногой уже он мог двигать. Склон тонул в тумане. Ориентируясь по шуму реки, Али на ощупь пополз вниз. Слух его был обострен до предела, как у настороженного хищника.
— В долине должны быть люди, — шептал он, утешая себя. — Подберут…
Тут он запнулся. Люди… Какие люди?.. Для Али теперь опасны все, все без исключения! И надеяться ему не на что.
Над его головой прошумела крыльями какая-то ночная птица.
«Сыч? — встрепенулся он. — Сыч — это не к добру».
Им овладел суеверный страх. Он почувствовал, что теряет с таким трудом обретенное самообладание. А ведь для него сейчас самое главное — действовать осмотрительно и с умом.
Мало-помалу ему удалось взять себя в руки. Так… Необходимо покуда припрятать драгоценности. Потянулся к карману, но тут же отдернул руку.
Нет… Без паники, Али. Драгоценности зароешь. Утром. В долине. Время для этого наверняка будет. Так. Решено.
«Ничего, Али, ты перехитришь всех!»
Напряженно вгляделся в темноту, подбеленную туманом. Реки еще не видно, но шумит она совсем близко. Внезапно он почувствовал, что ему страшно хочется пить.
Пополз на шум реки, с плеском бьющейся о камни.
Остро кольнуло руку. Инстинктивно, как при ожоге, он отдернул ее…
«Колючка?»
Но тут возникла другая мысль… Прислушавшись, различил слабое, удаляющееся шуршание… Приблизил кисть к залитым страхом глазам. Помахал рукой, как бы разгоняя темень, затем поднял кисть вверх и в звездном мерцании отчетливо различил две сочившиеся кровью точки…
Взревел от ненависти и бессилия. Схватил булыжник, яростно швырнул его в сторону уползавшей змеи. Камень брякнул и покатился вниз.
— Расплата! — крикнул он в небо. — О, Аллах, ты послал мне ужасную расплату!
И заплакал.
Потом лихорадочно принялся высасывать кровь из ранок, судорожно сплевывая ее…
От нервной лихорадки глаза заволокло мглистой пеленой, сердце замирало в перепуганных перебоях… Он уткнулся лбом в землю. Конец… Его найдут здесь, с этим золотом, — мерзавца, убийцу… И закопают, подобно околевшей собаке…
В полуобморочном состоянии он пролежал до утра. Затем привстал, опершись на локоть. С удивлением постиг: жив… Посмотрел на следы укуса: кровь спеклась, ранки по краям воспалились и припухли, но не более…
Он прислушался к себе, настороженно обмерев. По-прежнему тупо болела нога, в голове царил какой-то бредовый, звенящий дурман — вернее, отголоски его… Все.
Он фыркнул. Потом с натугой захохотал. Зашелся в рвущем горло кашле. Перевернулся на спину, отдышался, успокаиваясь.
Змея оказалась неядовитой. Полоз, скорее всего…
Но вот и река. Али приник к воде горячими губами и принялся жадно пить ледяную, обжигающую холодом влагу. Утолив жажду, сел на прибрежный валун. Опустив голову, спрятал лицо в ладони.
«Все-таки не стоит дожидаться утра, — размышлял Али. — Драгоценности нужно припрятать сейчас».
Вставать не хотелось. Мрак и туман, казалось, душили его. Сознание ускользало. Но он заставил себя подняться.
Али постоял, оглядываясь по сторонам. Двинулся было к кустарнику, темневшему неподалеку. Потом вернулся к валуну, с которого только что поднялся.
«Какая разница, под каким камнем будут лежать сокровища? Этот валун ничем не хуже всех остальных», — решил он.
Присев на корточки, принялся перебирать камни, усеявшие берег. Наконец отыскал то, что ему было нужно, — длинный острый осколок кремня. Вырыл с его помощью подкоп, уходящий под валун. Упрятав драгоценности, Али засыпал тайник щебнем.
Теперь можно было и отдохнуть. Али сел у воды и задумался. Но мысли его быстро рассеялись. Он упал на прибрежный щебень и провалился в глубокий сон. И во сне явился кошмар: убитый сержант замахивается штыком и…
Али вскрикнул и проснулся. Оперся обеими руками о щебень, открыл глаза… Волосы на его голове зашевелились от ужаса: перед ним действительно стоял сержант, держа его, злосчастного Али, на мушке автомата.
Да, это был русский сержант с длинным шрамом через щеку. Неотвязный, как тень, неумолимый, как проклятие.
«А может, оживший мертвец? Говорят, мертвецы оживают и приходят к людям, неся им неисчислимые беды…»
Закрой глаза, Али, не смотри на это лицо… Тебе нечего теперь надеяться ни на пощаду, ни на снисхождение! Пусть же смерть настигнет тебя, когда мир будет погружен во мрак. Закрой глаза, Али.
Цену неверного шага в горах Еременко знал доподлинно. Встречал замаскированные самой природой каменные колодцы, неверные края пропастей. Единственное, с чем никогда не сталкивался он в горах своей страны — с подлым ударом… Когда небо над головой внезапно перевернулось и Сергей понял, что падает, помогло, вспомнилось ослепительно и четко основное правило, не раз внушенное ему дедом Ашуром, не раз проверенное на практике: не думай о дне, его нет, ибо ты всегда должен найти опору, найти ее даже в пустоте и тьме, найти инстинктом, растягивая каждое мгновение в вечность, найти ее пальцами — чуткими и цепкими, телом, подобным магниту, найти, не боясь боли и ссадин…
Этому же его учили и здесь, в Афганистане, на тренировках в горах — молниеносно находить единственно верное решение в самых сложных ситуациях.