Он, пожалуй, и сам не сумел бы объяснить, как удалось ему рывком распрямить спину, упершись одновременно ногами в вертикальный откос.
От сотрясающих тело ударов помутнело в глазах, сухожилия, казалось, были готовы лопнуть от напряжения.
«Черт, я просто тормозная колодка», — мелькнуло невесело в голове, а в следующий миг, застонав от судороги, невольно перехватившей все мышцы, он осознал, что полувисит в распоре над колодцем и теперь надо обязательно вверх, вверх…
Но сначала — вновь трезво, спокойно оцени обстановку…
Ничего, вроде, не сломано… Ну, царапины, кожа содрана, это — не беда…
Теперь подтянись… Так… Вот и веревка. До нее метр, нет, метр десять — метр пятнадцать… Точно считай, здесь каждый сантиметр важен… Штык? Штык здесь, в ножнах, на поясе.
Лед ускользал из-под лезвия, но Сергей упорно рубил выемки и, упираясь в них, медленно подбирался к заветному разлохмаченному концу капрона, свисающего из синего окна неба, сулящего жизнь…
— Сволочь, — бормотал Еременко, выкарабкиваясь из расселины. — Экая тварь, а? И ногой-то изловчился как дрыгнуть, мерзавец! Ну да встретимся еще… — Он сжал ствол автомата. — Встретимся! А там уж… шаг влево-вправо и… получай, гад, свои два на два в земле!
Сержанта одолевал голод, донимала боль от ушибов. Но все это было сущими пустяками в сравнении с желанием догнать и задержать врага. Догнать и задержать во что бы то ни стало.
Али он нашел на следующее утро в долине возле горной речки.
Разбудить его Еременко удалось не сразу. Но когда сощуренные от ярости глаза сержанта столкнулись с мутным, полубезумным взглядом проснувшегося наконец бандита, когда тот, уяснив в конце концов, кто перед ним, распластался по земле подыхающей жабой и предпринял попытку обхватить сапоги Сергея грязными пальцами с обломанными ногтями, гнев, не оставлявший Еременко ни на минуту все последние сутки, сменился презрением — уж больно жалок был беглец: оборван, грязен, с серым, изможденным лицом.
«Да и я, пожалуй, выгляжу не лучше…» — подумалось Сергею.
С чувством брезгливости посмотрел он на бандита и, гадливо сплюнув, направился к реке. Сбросив куртку, с удовольствием умылся холодной водой. Потом простирнул ее, изодранную, пропотевшую насквозь, оторвав предварительно грязный подворотничок и выдернув остатки ниток. Выжал, свернув в тугой жгут, и надел ее, влажную, приятно холодящую тело, застегнул на все сохранившиеся пуговицы и только после этого снова подошел к Али. Нагнувшись, с силой тряхнул его за плечо:
— Поднимайся! Твой последний намаз еще впереди!
Али встал на колени, втянул голову в плечи, будто в ожидании удара.
— Ну-ка, — Сергей пощелкал пальцами перед его носом, — золотишко-то где?
Али ничего не ответил, только глаза его моргали, словно дергались от тика.
— Ты мне дурочку не валяй! — Сергей повысил голос. Каратист задрипанный! Где ценности, говорю?
Али, лишившись дара речи, часто закивал: затем пополз вперед, к берегу. Возле большого валуна остановился, положил на него ладонь.
— Там? — спросил Сергей. — Под ним?
Вновь частые кивки.
— Ну так давай, поднимай камешек-то, чего ждешь? — скомандовал Еременко.
И тут он заметил в лице Али какую-то перемену. Отвалилась в испуге челюсть, застыл взгляд, устремленный теперь куда-то за спину Еременко, будто он увидел там что-то страшное.
«Очередная уловка? — пронеслось в голове у Еременко. — Напрасно… У меня автомат на взводе… С огнем шутишь, Али. В самом прямом смысле с огнем…»
Нет, это не было уловкой. Вот хрустнула галька, еще раз…
«Резко броситься вбок, предохранитель спустить…»
Сергей напружинил ноги, готовясь к прыжку, но его остановил смех… Откровенный, самоуверенный смех. Причем смеялся не один человек, много… И, обернувшись, он увидел их — шестерых, вышедших из кустарника — с автоматами и карабинами наперевес. Следом шагнули еще четверо. За ними еще…
Обтрепанная одежда и утомленные лица свидетельствовали о том, что людям этим пришлось перенести большие трудности.
Душманы!
В том, что перед ним именно душманы, у Еременко не было ни малейшего сомнения. Слишком много он их перевидал на своем коротком веку и никогда не спутает с чабанами и дехканами — добровольцами из отрядов защиты революции. Все у них, бандитов, было иным, все дышало хищным каким-то духом: в лицах — недоверие и вражда, в движениях — вкрадчивость и готовность напасть, в улыбке, если появится, — всегда что-то мрачное, не обещающее ничего хорошего.
«Да тут целая банда… — с тоской думал он, вглядываясь в лица неторопливо приближающихся бандитов. — Стрелять?.. Одного-то хоть положу?.. Вон того, жирного… Нет, — понял, — ни одного не положу — дернуться не дадут: оружие держат четко, стволами каждое движение отслеживают, сразу видно — обученные, обстрелянные, не в одном огне горевшие…»
Подошли, сорвали автомат с плеча, сняли ремень с подсумком; обшарив, подтолкнули к Али.
Посовещались между собой вполголоса. Кто из них старший, Еременко пока не мог понять — все держались на равных.
Что-то очень тихо спросили у Али. Тот также тихо ответил. До слуха Сергея донеслось лишь одно понятное слово, вернее, имя — «Карим».
«Одна шайка-лейка, точно; споются, — мучаясь от бессилия что-нибудь предпринять, подумал Еременко. — И чего я тебя, гада, там не кончил, на леднике… У вас-то ведь закон прост: убил, украл, удрал. И никаких церемоний. А мы с вами со всем почтением обходиться вынуждены. А в общем и понятно — правда за нами, и ее нам марать недозволено».
— Иди! — донеслось до него повелительно, и кто-то ткнул Сергея прикладом в поясницу. — Быстро шаг давай! Туда давай!
Еременко пожал плечами и, опустив голову, побрел, подталкиваемый штыком, в сторону кустов.
Продравшись через кустарник, снова вышли к речке. С валуна на валун перебрались на противоположный берег. Вдали Еременко увидел купол мечети, чуть позже — деревья, а между деревьями плоские крыши и глинобитные стены какого-то кишлака.
— Плохо дело, — сплюнул Еременко, — ох, плохо, братец…
— Плох, плох! — радостно засмеялись сзади, и кто-то похлопал его по плечу.
— Пух-пух! — изобразил этот остряк-самоучка пародию на выстрелы и зашелся в издевательском хохоте.
Кишлак встретил пустынными улочками и лаем собак, укрывшихся за дувалами. Нигде ни одного человека, словно вымершие дома. Нет, возле одного из домов какое-то движение. Вот полосато мелькнул чей-то халат, донеслась сердитая перебранка.
— Гнездышко, — снова сплюнул Еременко. — Осиное…
Еременко и Али-Мухаммада ввели в небольшой дворик.
На старых коврах степенно вели беседу и чистили оружие отдыхающие душманы. На пленников никто из них не обращал ровным счетом никакого внимания. Только время от времени то тот, то другой косился на Еременко со злобой во взгляде.
И еще каждый из них нет-нет да и поглядывал на небо.
«Труса празднуют, а проще сказать — боятся, что вертолет появится, — догадался Еременко. — И не какой-нибудь случайный, залетно-мимолетный, а такой, который уже здесь кружил, нагоняя страху… Значит, ищут?»
Еременко очень хотелось верить, что его действительно ищут. Хотя, с другой стороны, трудно представить, чем ему можно помочь. Прежде, чем придет помощь, его тысячу раз успеют пустить в расход.
Во дворе пришлось промаяться по меньшей мере полчаса. Но вот наконец дверь в доме отворилась, кто-то выкрикнул, не выходя на порог, отрывистое приказание, и Сергей тут же получил тычок от охранника — дескать, давай, двигай вперед…
Склонив голову под низким дверным проемом, он шагнул в прохладный сумрак жилья. В обвешанной коврами комнате сидели пятеро богато, даже изысканно одетых в шелковые, пестро расшитые халаты, с перстнями на пальцах, с ухоженными бородами… Собрание, судя по стоящим на коврах пиалам, предавалось чаепитию.
Взгляды собравшихся тотчас обратились к Сергею.
Старшинство, судя по всему, принадлежало худощавому, рослому человеку. Зеленая чалма, непреклонная властность в черных глазах, поблескивающих холодно и надменно, пренебрежение в каждом жесте, заносчивость в изгибе губ, во вздернутом подбородке…
— Ну что, сержант? — спросил обладатель зеленой чалмы по-русски с едва уловимым акцентом. — Знакомиться будем? Меня зовут Муслим, а тебя как?
— Знакомиться нет охоты, а зовут Сергеем, — ответил Еременко на фарси.
Брови черноглазого спесивца поползли кверху.
— А ты, оказывается, не простой сержант. Простому сержанту фарси ни к чему. Может, погончики твои с чужого плеча? — черноглазый хитро подмигнул. — Как ты думаешь, Сережа, в столице вашей родины, в Москве, я прогуливался мимо Лубянки вот в таком одеянии? — потеребил он полу своего роскошного халата. — Так откуда же ты, Сережа, с Малой Бронной или, может быть, с площади Дзержинского?
Сергей пожал плечами. Мол, понимай, как хочешь, и какие угодно делай умозаключения.
— Ну, Сережа, — по капризным губам Муслима скользнула легкая усмешка, — почему ты такой застенчивый?
— Я не застенчивый, я молчаливый, — отрезал Сергей.
— Каким образом оказался здесь? — Муслим неторопливо отхлебнул чай.
— Был послан с отрядом царандоя для организации засады на караванной тропе. — В уме Еременко моментально, словно бы само собой, сложилась четкая легенда. — Планировалось выбить вас из кишлака, а отходы по тропам отрезать…
Пятерка главарей настороженно переглянулась.
Муслим помолчал, глядя на пиалу, но не прикасаясь к ней.
— Ты легко выдаешь важные военные тайны, сержант, — произнес он наконец с подчеркнутой мягкостью в голосе. — Почему? И где отряд народной милиции? Вместе с тобой мои люди задержали жалкого оборванца, утверждавшего, будто он из отряда Карима, и ты преследовал его, по воле Аллаха оставшегося в живых.
— Военной тайны тут нет, — ответил Сергей. — Землетрясение разрушило тропу, разделило нас… ну и… пришлось топать в долину. А что уж там наплел оборванец, как ты его обозвал, откуда мне знать?