Государство сперва обложило эти артели налогом.
Потом и вовсе попыталось подмять добычу под себя, особенно, когда стало ясно, что желающих больше, чем ресурса.
Да, до этого момента Охотники что-то там добывали, но первой их задачей было закрыть полынью и остановить тварей. Теперь же наоборот — свежая полынья стала ценным приобретением, это я верно тогда понял.
Но не понял, насколько ценным.
— … а ещё, — громкий шёпот Лаврентия Сигизмундовича перебил какую-то мысль. — Говорят, что новый министр внутренних дел получил письмо! То самое! В чёрном конверте! С приговором.
Это он о чём?
— Не наиграются никак, — с неудовольствием проворчал Еремей. — Вы, Лаврентий Сигизмундович, фляжечку-то дайте… оно как-то не с руки будет, ежели кто такого серьёзного человека в непотребном состоянии увидит.
— Да, да… матушка вот тоже говорит, что пить я совершенно не умею… но это от страха. Если б вы знали, как оно на нервы действует… вы докуда едете?
— Сперва на Менск, а там дальше видно станет.
— Я тоже до Менска! В командировку вот отряжён… на ревизию… Еремей… простите, не знаю, как вас по батюшке…
— Анисимович.
— Еремей Анисимович…
Тень моя расположилась между лавками. Столиков здесь не придумали, а потому она просто села и теперь крутила головой, чтоб не потерять из виду ни Еремея, ни этого, Лаврентия Сигизмундовича.
Не доверяю я ему.
— Вы, вижу, человек весьма достойный и с немалым опытом. А у меня вот… нервы… и может, вы бы согласились стать моим сопровождающим? Не бесплатно, само собой… до Менска, исключительно… мне будет спокойнее. Понимаю, что глупость сущая, но вот… как-то… сердце прямо не на месте. А с вами и тревоги отступают. И побеседовать можно. Двадцать пять рублей.
— Щедро.
— Я и билеты вам оплачу. Договорюсь. Если не на этой вот станции, то на следующей всенепременно пересядем. И на детишек ваших тоже выправлю… а хотите и вовсе рекомендации дам? В гимназию? С моим письмом без проблем возьмут в любую… как-никак инспектор.
Он явно нервничал и, снявши очочки свои, тёр их. И пальцы дрожали.
Еремей тоже это заметил.
— Кого вы боитесь, Лаврентий Сигизмундович? — тихо спросил он.
— Я… — нервический выкрик он сам оборвал. — Я… это дорога…
— Бросьте. Я не смогу вас защитить, если не буду знать, от кого…
— Д-да… к-конечно… — Лаврентий Сигизмундович наклонился и Еремей вынужден был наклониться к нему. — П-понимаете… я т-тоже получил от них чёрный конверт!
А это что за чёрная метка.
— От «Боевой дружины». Меня приговорили! — он сказал это дрожащим голосом. — Меня! Я так и не понял, за что… почему… я ведь просто учёт веду! Ревизии… а вот прямо сегодня… и главное, чудом успел… обычно почту матушка разбирает. Она бы слегла, если б увидела этот ужас. А я…
— Покажете?
— К-конверт?
— Его. Да не тряситесь. Никто не станет ради вас железнодорожную катастрофу устраивать. Уж, извините, не того полёта вы птица, чтоб этак заморачиваться, — Еремей протянул руку, и Лаврентий Сигизмундович, кажется, не слишком поверив, всё же полез в свой саквояж, из которого достал белый платочек. А уж в платочке обнаружился конверт, самодельный, представлявший собою сложенный хитрым образом треугольник.
— Вы не открывали?
— Н-нет… п-признаться… слышал, что в Киевской губернии один неосторожный господин открыл этакий конверт, а в нём проклятье!
Да уж. Это вам даже не сибирская язва.
Тень заворчала и привстала, а пёрышки вокруг головы и вовсе дыбом встали.
Значит, конверт непрост.
— Дядька Еремей! — я свесился с полки. — А тут это… до клозету можно?
— Прям сейчас? — Еремей сдвинул брови, но не грозно. Я скосил взгляд, сколько мог, надеясь, что мои гримасы будут поняты верно.
— Ну… тут это…
Еремей поднялся.
— Руку вниз опустите, — одними губами произнёс я. — А лучше положите рядышком с собой, на лавку. Что-то в нём есть. Волнуется.
И хорошо, что конверт Еремей с платочком принял.
— До станции потерпишь, — сказал он и на сиденье опустился. Положил конверт рядом. — Вы… Лаврентий Сигизмундович, трогали его? Голыми руками?
— Простите? Ах нет… нет, я же слышал… я знаю… я перчатки… и вот в платочек завернул. В футляр для очков. Ничего иного в голову и не пришло, знаете ли. Думал, в охранное отделение подать, но спешил очень на поезд… и вот.
— И хорошо, что не трогали.
Тень забралась на лавку и провела по конверту широким языком, собирая что-то одной ей видное. Потом и вовсе растеклась, легла сверху чёрной кляксой. А затем слезла и скатилась на место.
Еремей бросил на меня взгляд.
А я кивнул. Мол, можно.
Наверное.
Очень хочется заглянуть в письмецо это, а лучше вовсе бы спуститься, но желания я сдерживаю.
— Позволите? — спрашивает Еремей.
— Д-да, к-конечно… хотя… может, не стоит?
— Уже безопасно.
— Д-думаете?
— Уверен. Мне случалось бывать на той стороне. Кое-что умею, — отговаривается Еремей, разворачивая конверт. Тот и изнутри чёрен. Взгляд Еремея бегает по строкам. — Стало быть… ага… и вправду приговор…
— Не ошибка, нет?
— Если вы знаете другого Лаврентия Сигизмундовича Тоцкого…
— Нет… другого не знаю. Не ошибка… как же так, как так…
— Успокойтесь. Нате вот, коньячку… коньячок очень успокаивает.
— Д-да… с-спасибо… я так и подумал. Так-то я совсем не пью. Совершенно вот. Но здесь… матушка мне флягу подарила, но обычно в ней чай. Травяной. Улучшающий пищеварение…
Этот человек был напуган и растерян.
— А за что?
— За противонародную деятельность.
— П-помилуйте! — он прижал фляжечку к груди.
— Чем вы занимаетесь-то?
— Так… гимназии инспектирую. И реальные училища. И так-то прочие малые учебные заведения.
— Глоточек. И успокаивайтесь… эта бумажка вам не навредит. Было проклятье, но малое… да и приговор не из числа особых. Тут, конечно, именной, но не на смерть.
— Да?
— Вот… за противонародную деятельность… во пробуждение совести и осознания. Пафос, конечно, пустой. Но покойник мучится не станет. Так что скорее уж у вас какое расстройство приключилось бы, желудочное там или прочее. Или занемогли бы крепко. Кстати, вам там настоятельно рекомендуют оставить службу… — Еремей протянул расчерченный линиями сгиба листок, от которого Лаврентий Сигизмундович отмахнулся.
— Пожалуй, так и сделаю… матушка давно говорила, что служба из меня все соки выпивает.
Как по мне, соков в Лаврентии Сигизмундовиче оставалось ещё изрядное количество.
— И надо бы о себе думать. О семье. А я вот… то одна инспекция, то другая… и всё-то меня отряжают, — теперь в голосе его звучала обида. — Я и говорил, что ж меня-то? Я вон и дорогу переношу тяжко. А они, мол, кто как не вы… у вас острый взгляд. понимание. Опыт… честно, думал, дотянуть до следующего чина, всего-то полгода до выслуги. Принял бы надворного советника и ушёл бы… право слово… но теперь-то так придётся, конечно.
— Не спешите. Думаю, это вот — от местного отделения какого… сейчас террористов, что собак бродячих. Зачастую, сами путаются, кто из них чем занимается и с кем воюет. Попробуйте сперва перевестись куда.
— Куда?
— Не знаю. В другой город.
— В другой? Нет, что вы… тут у меня матушка… как я её оставлю-то? Она не согласится. Нет, я всё решил… пусть с меньшим чином уйду, но живой. Да, да… отправлюсь в имение. У нас имение есть. Кривчино. Конечно, не сказать, чтобы большое, но доход приносит. Да… и там уж жениться можно. Детишки… я-то в свое время мечтал карьеру сделать. До тайного советника чтобы… но тут уж… выбирать не приходится.
— Там условие поставили, что если прилюдно покаетесь в преступлениях, то приговор отменят.
— В каких преступлениях? — произнёс Лаврентий Сигизмундович. — Я никаких преступлений не совершал. Что они там себе выдумали… я просто делал свою работу. Честно делал! Я, поверьте, и взяток-то никогда не брал, хотя предлагали и не раз. Но как можно⁈
Он замолчал ненадолго, потом попросил:
— Уберите это…
— Заявлять станете?
— Стану… потом. Как доеду. Тут-то смысла нету. Преступления… знаю, о чём это я… но тут не моя вина, нет… я просто слежу за порядком. Тайный советник… думаете, не разу не писал доклады о своем видении образования? О том, что никак не можно сокращать количество учебных заведений? И что наоборот надобно всячески способствовать открытию новых школ? Пусть не гимназий, но вполне полноценных? И училищ. Ладно, не реальных, хотя и их выпускники очень, очень нужны, хотя бы мастеровых. Что в маленьком Французском королевстве ежегодно выпускается больше дипломированных специалистов, нежели в огромной Империи? Что система четырехклассного приходского образования себя изжила и сейчас нужно большее? От недостатка кадров страдают не только канцелярии, но и военные, и заводчики, и все-то, куда ни кинь…
— Это вы верно, — Еремей сложил бумагу треугольничком и упрятал в шинель.
— А они всё боятся… всё волнуются, как бы хуже не вышло. Эти все…
— Не стоит.
— Что?
— Иные разговоры ныне вести не стоит. Даже при том, что вы собираетесь выйти в отставку.
— Да… конечно… понимаю. Сложное время… люди… но вы бы знали, до чего я устал… и начальник мой, человек ведь разумный и всё-то не хуже меня знает, но и он сказал. Мол, Лаврентий Сигизмундович, это не нашего ума дело. А чьего тогда? Я и проект разработал. Попытался представить, чтоб дальше подали, в губернию или, может, даже в столицу, если мысли сочтут дельными… а он разгневался. Мол, лезу не туда, куда надобно. И за что тогда приговаривать…
Пьяненькое бормотание стихало.
И голос Лаврентия Павловича, и ворчание Еремея, который то ли беседу поддерживал, то ли расспрашивал о чём-то своем, убаюкивали.
— … и вот я вынужден приезжать в эти гимназии. Истребовать личные дела учащихся… выяснять, кто они и откудова, веры какой… не слишком ли много жидов и инородцев, не нарушают ли они процентную норму[1]… табели эти… успеваемость… ручателей… изыскивать способы, как сохранить тех, кто и вправду толковый…