Купе было просторно.
Пара мягких диванов.
Столик.
И массивный поднос со стаканами. Над стаканами возвышалась вычурная, какая-то совершенно дворцового вида ваза с горой из сушек, пряников и печенья. На диване восседал Алексей Михайлович, который печеньку и жевал, чайком запивая.
Рядом устроился Пётр Васильевич. И его сотоварищ, который снова прислонился к стене, держась за бок. Еремей стоял. Ну и я встал рядом.
— Стало быть, — взгляд Алексея Михайловича впился в меня. — Ты видел, как Аполлон Евгеньевич обнимал Елизавету Афанасьевну?
Да ладно.
Он её не только обнимал.
— Ну… я-то не знаю… Аполлон он или так… и Афанасьевна она там или ещё как. Такая девица. Из себя вся… с косою. И в платье. Таком. Ну… таком.
Я провёл ладонью по коленям.
— Он её Лизонькою звал. Я думал, что жена… ну, если человек обнимает, то жену же ж? Вот… мы с Метелькой, это друг мой, гуляли… как вы велели. Сперва по вагонам. Но там ничегошеньки не было такого, чтоб интересного.
Надо же. Слушают.
И не торопят.
И не морщатся от моего богатого словарного запаса с ораторским искусством вкупе.
— А потом уже пошли гулять… ну, на ту сторону.
— Почему?
— Интересно же ж. Метелька сказал, что у вагонов с двух сторон двери открываются. У багажных тоже. И решили поглядеть, правда или нет. Он так-то немного врёт, но вдруг бы…
Снова спина взмокла.
Верит?
Из меня актёр, как из дерьма пуля.
— А там этот… военный. Я его чего запомнил. Он к вам там, ну, когда мы глядели, подходил. И ещё говорил чего-то. Рукою махал от так…
Я попытался изобразить.
— А второй за сабельку хватался. Я ещё тогда подумавши, что он зарубить хочет вас.
— Ещё как, — хмыкнул, не удержавшись, Пётр Васильевич. — Только духу не хватит.
— Не сейчас, — Алексей Михайлович поморщился. — И что они делали?
— Ну так… миловались. Он её типа целовать хотел, а она такая стала говорить, что не тут, что ходят там всякие и ещё кто увидит. А, ну и тоже, что любит его прям страсть как. Ну а потом спрашивает, мол, пристроил он чемоданы её? А он, мол, что пристроил.
Главное, когда врёшь, говорить как можно ближе к правде. Тогда и врать легче, и проверить сложнее.
— Что жене подсунул. Ну, что жена там всего собрала, даже стулья. И сама дура… я тогда-то понял, что она, ну эта Лизонька, ему не жена. А то разве ж стал бы он жене говорить, что она дура, прямо так? И что там чемоданов множество…
— Говорил же, надо весь багаж пересматривать… — Лаврушин стиснул кулак.
— Тише. Не бойся, мальчик… на этом всё?
— Не… она ещё попросила, чтоб он её сестру забрал. Что та вроде как третьим классом едет, а чахоточная. Там тяжко и курят. Он и обещался…
— Идиот… Господи, какой же идиот…
— Что-нибудь ещё обещался? — Алексей Михайлович ничего не сказал про Аполлона, но по выражению лица его было ясно, что он всецело с характеристикою, Лаврушиным данною, согласен.
— Ага…
— Что?
— Ну… так… жениться обещался. Сказал, что вот приедем, он от жены уйдёт. Заберет эту свою… Лизоньку… ну и увезет в имение. И будет с нею жить на природе.
Лаврушин просто закрыл лицо рукой.
Ну да…
Я вот примерно такого же мнения.
— Сипягин! — рявкнул Алексей Михайлович, и дверь открылась, пропустив усатую рожу моего провожатого. — Там скоро Аполлон Евгеньевич приведет… или скорее даст распоряжение привести некую девицу и устроить в пустом купе.
— Не пущать?
— Отчего же. Пустите. Только так, чтоб при необходимости убрать. Ясно?
— Так точно!
— И не ори… поставь кого, кто в глаза не бросится, но сделает быстро и тихо. И на вот, — Алексей Михайлович вытащил из внутреннего кармана какую-то бляху. — Есть вероятность, что девица окажется с даром…
— Тю… неужто…
Впрочем, вопросы задавать Сипягин не рискнул. Кивнул и убрался.
А одна ли девица будет?
На месте Лизоньки я бы постарался пропихнуть в вагон ещё пару-другую «родственничков», этаким сопровождением больной, без которого она прям на месте и окочурится.
Хотя сильно наглеть не должна.
Всё одно неспокойно.
И гляжу на Еремея.
А тот вздыхает и, наклонившись к Лаврушину, говорит тихонько:
— Нам бы дальше прогуляться… тут это… у мальчишки дар… Охотника…
Лаврушин подбирается и сразу.
— Алексей Михайлович…
Как-то быстро тайная тайна таковой быть перестала. С другой стороны смысл в ней, если нас всех тут могут пустить или под откос, или под пулю. Добрейший профессор, повествуя мне о временах былых, отметил, что террористы не особо-то за безопасность мирного населения радели. Лес рубят, щепки, как говорится… а становится щепкой мне не хотелось.
Шушукаются втроём, с этим, с раненым, и тот задумчив делается. Потом говорит:
— Может и получится… главное, чтоб господа революционеры в беспокойство не вошли и раньше времени воевать не затеяли. Если там и вправду бомбы, то варианта два. Часовой механизм и внешний артефакт. Второй сложнее, но удобнее. Всё же точно рассчитать время не так-то и просто. В этом случае искра будет у Лизоньки… а вот где она…
Я понятия не имею, где она. Но, думаю, где-то рядом с Аполлоном, который, получивши желаемое, может и передумать с помощью сестрице. Так что будет она контролировать возлюбленного, никуда не денется.
— Она сейчас наверняка на нервах, — Алексей Михайлович сушку разломил. — А стало быть, любая малость может спровоцировать…
— А помнится, — заговорил раненый, — Их превосходительство искали толкового человека для охраны. И старшему мальчику наставника приглядывали. А тут этакая оказия замечательная. Отчего бы и не познакомить?
Вот не знаю, кто это такой, но голова у него варит.
— Точнее… скажем так, составить протекцию. Тем паче вы и вправду весьма известная личность, а их превосходительство умеет ценить… талантливых людей. И детишек своих прихватите…
— Со мной ещё…
— Титулярный советник, — перебил Алексей Михайлович. — Весьма толковый экземпляр, к слову… Пётр Васильевич, не откажите, побеседуйте с человеком о том, о сём, пока я вот… прощупайте, как он в целом. Доклад его сыроват, конечно, но как основа… впрочем, не важно. Малюков!
Дверь опять отворилась.
— Пойдёшь… знаешь, где гости наши ехали? Вот и отлично. Скажи… как его?
— Лаврентий Сигизмундович.
— Вот, скажи уважаемому, что я желал бы с ним побеседовать. И проводи вон пока к Петру Васильевичу. Со всем возможным уважением. Ясно?
— Так точно!
— И без этой вот военщины давай. Человек всё же цивильный, испугается ещё… И мальчика, который с ним, тоже сюда.
— Пусть оба идут, — подал голос раненый. — Мы с Петром посидим… а вы давайте. Времени немного.
— Час-полтора, — Алексей Михайлович ненадолго задумался. — Там дальше сложный участок дороги, леса и болота. Леса-то ладно, а вот болота опасны… насыпи порой размывает, проходчиков немного, поэтому там поезд вынужден будет сбросить скорость.
— Думаете…
— Думаю, им нужно будет как-то уходить. Через три часа мы должны прибыть в Суднево. Перед самым городом участок прямой, хороший, так что там состав обычно прибавляет… мы ж это обсуждали, Пётр Васильевич. Там и остановить сложнее, и скрыться. Правда, я надеялся, что они всё же дотянут до Горлынки, но, верно, решили не рисковать. Или терпения не хватило… прошу, господа. Молодой человек.
Это было адресовано персонально мне. И вот чего отвечать?
— Не смущайте мальца. Он у нас политесам необученный… — Еремей вышел первым и меня за спину задвинул.
— Это зря. Вежливость никогда не будет лишней.
Колёса отбивали ритм. Тень держалась рядышком, хотя теперь я знал, что её никто-то, кроме меня и ещё, возможно, Еремея, не видит.
Во всяком случае дама, выглянувшая из следующего купе, тень не заметила. А та скользнула под ноги, крутанулась и двинулась дальше. Правда, теперь она шла неспешно, принюхиваясь. Я очки приподнял. Так и есть, едва заметный след вился по ковру.
Кто ж это натоптал-то опричною силой?
— Алексей Михайлович! А я вас ищу!
— Что-то случилось, Мария Егоровна?
— Случилось… надобно поезд назад повернуть.
— Боюсь, это невозможно…
Тень приподнялась, едва не уткнувшись клювом в высокую причёску дамы. А потом опустилась на ноги и, крутанувшись, порысила дальше.
— Там что-то… такое… нехорошее, — я снова остро ощутил недостаток образования. Пыль? Мусор? След? Как описать.
— Но нам нужно! Сереженька занемог! У него жар! Аннушка волнуется… — голос дамы становился выше и выше.
— Позволите глянуть?
— А вы разве доктор⁈ Нам нужен доктор! Я ведь говорила, что нельзя ехать с детьми и не брать с собой целителя…
Тень заурчала, и я дёрнул Еремея за рукав, заставив отступить.
Купе.
Почти такое же, как то, в котором изволил путешествовать Алексей Михайлович, разве что диваны застланы пушистыми пледами. На одном высится гора подушек, среди которой затерялась кукольного вида девочка. Она сидела, прижимаясь к толстой женщине, и сосала палец. Нервно. Быстро. Взгляд её был устремлён на второй диван, где вытянулся мальчишка лет шести-семи с виду.
Ну, мне так кажется.
У изголовья устроилась молодая женщина, которая теперь отжимала тряпку в миске, то и дело поглядывая на мальчика.
— Там… дрянь. Из тени, — тихо сказал я Еремею.
— Вы не понимаете! Нам срочно нужно поворачивать. Сереженьке дурно…
— Мария Егоровна! — в вагон почти вбежала Лизонька. — Что случилось⁈
— Случилось? Что случилось? — голос дамы сорвался на визг. — Это ты спрашиваешь? Где ты была, дрянь⁈ Почему бросила детей? У Сереженьки жар…
И вызван он отнюдь не простудой.
Глазами тени я видел дымку, что окутывала мальчишку. Она обжилась в нём, в животе, откуда и растекалась по всему телу.
— … а тебя вечно не найти! Это Аннушка могла терпеть подобную беспечность, милочка…
— Мама, — дверь купе приоткрылась. — Сереже стало хуже…