— Это пока. Думаете, не понимаю?
— Не до конца. У тебя почти нет союзников. Твои реформы, они многих затронут… те же концессии, которые по твоему предложению собираются передавать кому-то там. Ты ж по сути лишаешь старые рода их исконных привилегий. Или вот заводские. Думаешь, промышленники обрадуются твоим идеям? Ограничение рабочего дня — это ещё ладно, это разумно. Но минимальная заработная плата? На кой? Каждый платит, как может, а там пусть сами думают. Страхование здоровья работников? Что ты там ещё нафантазировал? Каждый день, каждый час, каждую минуту в уши государя нашёптывают, что ты не делаешь лучше, что надо наоборот. Строже. Жёстче. Затянуть…
— Удавку на шее народа? Она и так затянута до предела. Вы ведь понимаете. Видите это.
— Я-то понимаю. Вижу… осознаю… как и то, что ты на своём месте и года не продержишься. Или одни убьют, или другие. Или в лучшем случае отправят куда на край света. Аннушка же…
— Сама способна за себя решить, — Анна открыла дверь. — Спасибо, папа, за заботу, но… я согласна.
И сказала это, глядя на Алексея Михайловича.
— Анна, ты…
— Я уже совершеннолетняя, папа. Давно. И долг дочерний исполнила, как ты просил.
Алексей Михайлович спешно поднялся и пиджак застегнул. И посторонился:
— Вам не стоило вставать… вы…
— Я отлично себя чувствую, — она всё же опёрлась на руку, но садиться не стала. — Более того, я бы хотела заключить брак сразу по прибытии в Городню.
Решительная женщина.
— Анна, это неприлично! — генеральша тоже перестала прятаться. — В конце концов, у тебя муж погиб…
— И мне надо играть роль убитой горем вдовы? При том, что и вы, и я, и все-то вокруг знали, каким он был на самом деле? Хватит с меня. Я устала. От притворства. От игр светских. От всего вашего… я просто устала.
Ясно.
Тут дела и сердечные, и глубоко личные. И с одной стороны мне до них дела нет особо, но с другой чуется мне с этими людьми ещё дело иметь. А вот старый опыт подсказывает, что чем больше ты о людях знаешь, тем это самое дело иметь легче.
Не то, чтобы я кого-то шантажировать собирался, но уж больно в этом мире зыбко всё.
Ненадёжно.
А потому продолжим не самое пристойное, но весьма полезное дело копания в чужих жизнях. Тем паче, что тень пока не заметили. Если вдруг почуют присутствие, буду врать, что она сама погулять вышла, моим бессознательным состоянием воспользовавшись.
— Тратить время на траур… сколько прилично будет? — нервически осведомилась Анна. — Год? Два? Пять?
— Хотя бы полгода…
— За которые вы успеете подыскать более подходящую партию, так мама? И договор составите… и потом мне будет крайне неудобно подвести семью…
Похоже, дамочка родителей знает.
— Хотя поверьте, на этот раз мне будет весьма даже удобно…
— Анна, прекрати.
— Прекратить? С чего бы… я ведь помню, как это было… помню, что ты мне говорила, матушка. Та поездка на воды, якобы мои нервы успокоить и обдумать всё хорошо. А потом вдруг помолвка, о которой объявляют газеты. Как удобно, правда? А потом и свадьба… правда, жениху больше моё приданое интересно, нежели я. И у него долги. А ещё любовь к картам, выпивке и не только. Но это же ерунда, верно? Невинные мужские развлечения. Зато он военный и рода хорошего. Это ведь так важно, чтобы хорошего рода… а что мы должны даже молочнику, потому что и приданое, и всё содержание он спускал в карты, так это мелочи.
— Анна, у тебя истерика, — произнесла генеральша жёстко. — Тебе нужно успокоиться…
— И смириться…
— Ни к чему устраивать скандалы при посторонних.
— Посторонние? А мне казалось, тут все свои… так ведь?
Я не свой. Но меня не видно. Тень тоже.
Алексей Михайлович взял Анну за руку и сказал:
— Будет так, как ты захочешь.
И она разом успокоилась, даже будто выдохнула.
— Боюсь… — начал было генерал, до того молчавший. — Поспешность поставит крест на карьере Алексея Михайловича.
— Переживу.
— Погодите, — Анчутков махнул рукой. — Анька, обсядь. Давай по-серьёзному, без этого бабьего визгу.
Анна открыла было рот, но закрыла, стоило Алексею Михайловичу её в сторону отодвинуть.
— Присядь, — сказал он мягко.
И Анна подчинилась.
— Оно, конечно, с Аполлошкой нехорошо вышло… Машунь, вот и ты сядь куда, а то маячишь, давишь на нерв.
— У меня дочь едва не убили. И внуков. И вообще… — проворчала генеральша, но тоже присела.
Все сидят.
Чаёк стоит. Прям благочинная картина, хоть ты на картину этих, русских передвижников, отправляй. Или кто там картины с чаепитиями писал?
— Тогда мне нужна была поддержка. И Пушкины обещали-с… ситуация была неприятною. В штабе… произошли некоторые события… опасного, скажем так, толку, — генерал первым нарушил затянувшуюся паузу.
— Шпион?
— До этого, слава тебе Господи, не дошло, но вот воровство изрядное… и ладно бы только полковой казны, там-то я бы из своих покрыл. Дело чести.
Тяжкий вздох.
— Оружием мой заместитель торговать начал. Артефактами боевыми. И защитными. И так, по мелочи, ружья там, патроны, сапоги, вакса… что-то списывал, будто бы учения прошли и стрельбы, что-то — как порченое. И главное, я ж ему верил, от как себе. А выявилось аккурат во время штатной проверки… я-то с того и копейки не взял, но кто бы поверил? И ладно бы, если б просто уволили, но ведь и разбирательство началось бы, а там суд, конфискация. Могли б и титула лишить. Позор какой! Вовек бы не отмылся… и не только я. Тебя б, Анька, не то, что в жёны, в гувернантки бы на приличное место после такого не взяли б, не говорю уже о братьях твоих. Им бы тоже пришлось со службы уходить. А куда? Я уж, говоря по правде, и стреляться думал.
— Папа!
— Мне и предложили дело замять… вот…
— Погоди. Конюшинов? Который застрелился в тот год? — генеральша повернулась к мужу. — Ты мне ничего не рассказывал.
— Волновать не хотел. К нему свой разговор был. Плакался, конечно, но хоть уйти по-человечески духу хватило. А вот остальное мы и провели под списание.
— И ты меня… папа…
— Пушкины — род большой. И с влиянием… и тогда это вполне себе неплохим вариантом виделось. Я помогу мальчику с карьерой. А Пушкины в свою очередь и за меня слово замолвят, там, на верхах… карьеру-то давно уж не на поле брани строят. Тем паче пока у нас войны ни с кем нет.
— Пока, — произнёс Алексей Михайлович повернувшись к окну. И по выражению лица его было сложно понять, о чём он думает.
Но виделось, что делает это матом.
— Это… не здесь и не сейчас, — генерал покосился на задумчивую жену.
— Я его не любила, — возмутилась Анна.
— Тю… любовь… понавыдумывали. Вон, Машка меня тоже не любила, если так-то… а родители сказали и пошла. И мне отец сказал, что жену нашёл. И поженились. И жили вон… и живём. И жить будем.
Только генеральша на него поглядела как-то вот, превыразительно. Я поёжился от этого взгляда.
— Но то дела прежние. Что до нынешних, то с Пушкиными у меня дел общих давно уж нет. Слишком уж они…
— Светские? — подсказал Алексей Михайлович с откровенной насмешкой.
— Вот именно… в лицо одно, за спиной другое, и гадай, чего у них там в голове на самом-то деле. Я к таким игрищам не привыкший, да… кой-чего соображаю уже. Так вот… ежели эта дурь у вас всерьёз…
— Это не дурь, папа!
— Не дурь, так не дурь, — генерал решил не спорить. — Тогда вам за границу надобно… скажем, в Баден-Баден. На воды.
— Зачем?
— Затем, что тут скоро Пушкины объявятся наследство требовать…
— От него одни долги остались, — фыркнула Анна.
— А ещё дети.
— Я не отдам детей! — а вот теперь она испугалась. — Я… в конце концов, это ведь не развод.
— Именно, что не развод. И потому ты в своём праве. И тут я поддержу… не хватало, чтоб из внуков мне свитских сделали… однако знакомств у Пушкиных много. Да и действовать они будут не нахрапом. И потому лучше бы тебе просто-напросто уехать. Вон… с сопровождением.
И на Алексея Михайловича кивнул.
— Если он тебя с детьми взять готовый.
Алексей Михайлович откинулся на спинку диванчика и усмехнулся так, кривовато.
— Знаете… воспитание у меня, конечно, хорошее, но порой так вот и тянет просто взять и дать в морду.
— А ты заматерел, Алёшенька… — и произнесено это было тоном предовольным. — Вот там, в Бадене, и поженитесь. Чай, справочку тебе выправим о вдовстве быстро. И о том, что ты, Лёшка, в браке не состоял… а с бастардом своим чего делать станешь?
— С этим, папа, мы сами разберёмся… — ответила Анна. — Никита — славный молодой человек. И мне кажется, они с Сергеем найдут общий язык…
— Ишь ты… уже и познакомиться успела. Не буду спрашивать, когда… оно и вправду, порой меньше знаешь, легче жить. Но так вот… ты, Алёшка, с карьерой своей сам думал. Сложно у тебя там всё, не для моих умов. Слыхал, что будто бы тебя прочат в личные порученцы государевы…
— Уже.
— Даже так? Поздравляю… верно. Не знаю. Он ведь и осерчать может.
— Может.
— И крепко…
— Думаю, справлюсь.
— Так-то да… многое меняет… хотя вот Пушкины всё одно будут гадить. Мелочные они. Порой даже не ради выгоды, а потому как случай подвернулся. Хотя не они одни такие… но раз уверен, то… скажись раненым. Тебя вон тоже задело… целитель полковой доклад составит. Да и так-то… возьмёшь отпуск по ранению. Поедешь. В Бадене и поженитесь. Надеюсь, понятно, что платьев там, кортежей и прочего — не надобно? Как батюшку уговаривать станете, это уже ваша проблема… ну а хотите, то и так живите…
— Папа?
— Что? Вон, ноне, говорят, иные времена. Просвещенные. А старая мораль, она для старых пней. Раз Анька так боится, что к женитьбе иной принудим, то и пускай… главное, что когда вы вернётесь, женатыми там или ещё какими, то уж и страсти перекипят. И вопросы лишние задавать остерегутся.
А разумный план же.
— А дети?
— А дети пока со мной побудут. Вон, у Громовых погостим. Чай, Аристарх не откажет в приюте. Заодно и с ним побеседуем…