— Барьеры трещат?
— Трещат. И ломаются. Мой мир сложен. И существа в нём обретают куда более опасные, чем те, с которыми люди сталкивались прежде.
Но табличку «Не влезай: убьёт» вешать, как мне кажется, поздно.
— Разработки? Да? И ещё вот… эти… как их… концессии? Полыньи? Их не закрывают, а используют… подожди, ты создала охотников, чтобы они… закрывали, да?
— Хранили. Границу. Её сотворили те, кто способен оказался выдержать первый вздох чужой силы. Многие погибли, но нашлись и те, кто устоял, но изменился. Вы, люди, легко меняетесь. Тогда был заключён договор между мной и людьми. Как и другой, между людьми и Светозарными. Мы смешали кровь свою. И ею же заперли границу.
— И отпереть её тоже можно… кровью?
— Видишь, — она улыбается и маска старой санитарки почти сползает с лица. — Ты сам всё понял.
— То есть… кто-то хочет отпереть старую границу, что приведет к новой катастрофе? Миры смешаются опять. Поползут всякие чудища и наступил полный апокалипсис.
Мора смотрела на меня задумчиво, потом кивнула.
— Примерно так.
— И я… я что должен? Удержать границу на замке⁈ — кажется, получилось слегка нервно. Даже не слегка. Истерично получилось.
Аж стыдно.
— Для начала сохранить род, — спокойно ответила Мора. И кажется, улыбнулась. — Пока жива кровь и сила, граница выдержит… Я ощутила неладное, когда одна за другой разорвались три связи. В краткий срок. Для меня — краткий. В мире людей время воспринимается иначе. Но я ощутила, что ослабли и многие другие.
— Громовы?
— Их нить истончилась до крайности. Резко и вдруг. В один момент почти даже оборвалась.
То есть, род пребывает в глубокой заднице, если на человеческий перевести. Считаем. Так, старик, который меня прирезал. Тимофей… помнится, сила у него была рыхлая. Татьяна. С местом женщины в здешнем мире я так и не разобрался, но, что-то, не кажется мне, что эта Татьяна как-то положение спасёт.
— А ты? Как-то… поспособствовать? Помочь?
Она качает головой.
— Договор был заключён не только между мной и людьми, но и мной и Светозарным. Ни я, ни он не можем являться в мир, ибо это нарушает равновесие, — продолжила Мора, глядя на всё ещё живого меня, там. — А издали разобраться… сложно. Повезло, что мальчик умер.
Повезло?
Своеобразное такое везение.
— Его душа была отмечена моей силой. И мне принадлежала.
— Ты его… с ним всё?
Хорошо? После смерти? Я его видел, но… он ушёл. И куда? Как?
— Я не пожираю души, Савелий Громов. Я лишь страж. Один из многих стражей на путях…
Направо пойдёшь — в пекло попадёшь.
Так?
— Это уж как получится.
Всё-таки мысли читает.
— Ты в каком-то роде тоже мой. Значит, что и мысли твои мне открыты. И многое иное.
— В каком роде? У нас там давно… христиане. Или мусульмане. Или вон буддисты ещё.
— Ты не буддист.
— Ну… я в церковь захаживал. Молился.
— Искренне?
Поймала.
— Произносить вслух какие-то слова и молиться — это разные вещи, Громов.
Вот… могла бы и не издеваться. Сам знаю. И что ходить в церковь так, как я ходил… да смысл в том? Смысл был в плане пиара и нужного образа, но к вере отношения это не имело.
— Всё равно…
— Ты не крещён. Не посвящён вашему богу. Ты не веришь в него. И никогда-то не просил милости.
— Уже почти готов.
— Не стоит, — это прозвучало предупреждением. — Не спеши… нам уже немного осталось. Я здесь могу находиться лишь как гостья…
Вздох.
И в какой-то момент стены палаты покрываются изморозью. Седые узоры, такие, будто из мутного стекла. Они расползаются по полу, по покрывалу и даже по коже моей. И прибор начинает подмигивать, цифры на мониторе скачут, а я делаю вдох и пытаюсь открыть глаза.
Я вижу это движение.
И чувствую свою неспособность шевельнуться.
— Василий Громов был силён. И умён. Он зашёл дальше многих. И я возлагала на него большие надежды. А потом он исчез. Просто исчез. И его душа не пришла ко мне. Это значит, что она или уничтожена, что сделать очень непросто, или пленена… как и души иных Охотников. Кто-то собирает их.
Мора перешагнула порог.
И я за ней.
— Светозарный?
— Его детям приходится ничуть не проще, чем моим. И сколь бы мы ни были антагонистичны друг другу, я должна признать, что он весьма дотошен в соблюдении договоров. Нет, это кто-то из людей… кто-то, кто решил, что человечество достаточно окрепло для этой войны.
— И ты хочешь, чтобы я его нашёл?
— Было бы неплохо.
— А книга? Та, чёрная книга, она…
— Моя. Это… своего рода вместилище силы. Когда был заключён договор, я поделилась с людьми кровью и силой. Кровь они приняли. А сила… тело не было способно вместить много. И мы использовали вещи. Разные.
Клинок.
Тот чёрный, будто обугленный, в руках старика. Он показался мне странным.
— Именно, — согласилась Мора. — В определённых условиях сила помогает проснуться искре моей крови. Не всегда. И не всем. Не каждый способен пройти путём мертвых. Особенно, если их столько.
В мой адрес шпилька.
Ну да, путь у меня своеобразный.
— Савка…
— Боюсь, у него бы не вышло.
И тянет сказать, что получилось бы. Что он хороший парень. Славный.
И правда ведь. хороший. Славный. Только слабый. Сам ли по себе или жизнь такая.
— Тот… старик… он ведь убил меня?
— Убил.
— То есть, там тело умерло?
— Нет.
— Это как?
— У тех, кто стоит на страже путей, есть свои… возможности, — обтекаемо произнесла Мора.
В этом я не сомневаюсь. Возможностей у неё всяко больше, чем у меня. Но где их граница?
— То есть, ты можешь его… оживить?
— Вернуть.
— Душу в тело?
— Не его.
Что-то наш разговор начинает отдавать таким глубоко душевным бредом.
— Мою?
Туплю.
— Твою.
— Почему?
— Ты сильный.
— Ага. И жить хочу. И опыт какой-никакой собрал, большей частью дерьмовый, но это, может и в плюс. Ещё не крещён и не верую…
— Видишь. Добавь, что сообразителен, — теперь в её голосе чудятся ехидные ноты.
— Савка…
— Нет, Громов, — Мора покачала головой. — Он уже ступил на ту дорогу, с которой нет возврата. Его душе позволили покинуть тело. И в нём душе тяжко. Это… вот как если бы тебя сейчас заживо закопать и в могиле поддерживать жизнь.
Образненько.
— Но… — вопрос извечный и всё-таки, раз у нас беседа такая, не задать не могу. — Почему я?
— Потому что ты — это он.
— Да неужели?
— Почти он. Отражение в зеркале. Вселенная многомерна и изменения не ограничиваются четырьмя, как кажется вам. И во многомерности её существует бесчисленное количество миров. Ветви их связаны в единое мировое древо. Какие-то миры ушли друг от друга далеко, какие-то похожи друг на друга, как родные братья. А какие-то — как…
— Близнецы, — завершил я.
— Именно. И люди в этих мирах не одинаковы, но похожи. Ты его отражение. Он — твоё. Этого даже я не скажу. Главное, что у вас много общего… нельзя взять любую душу и впихнуть в любое тело.
Новый уровень трансплантации, чтоб вас.
Главное, звучит довольно убедительно. С органами тоже так. Родство нужно. Группы крови там. Антигены какие-то и прочая мутотень.
— Тот человек, который проводил обряд и привязывал душу обратно к телу, не слишком хорошо понимал, что делает. А Савкина душа уже стояла на распутье, как и твоя…
— Моя была в теле.
— Всегда ли?
Молчу.
Она знает… и про лечение. Про обмороки. Боли. Про чувство, когда голова рассыпается на части, даже в отключке. И хочется сгинуть куда-то совсем вглубь себя.
Сбежать.
— Ты знал, что умираешь. И душа твоя знала. Близость смерти ослабляет связи.
Поэтому чудо-шаман — найду, точно руки вырву по самые локти — запустил сеть широко и заарканил не только Савку, но и меня.
— Почему же…
— Сперва твоя связь была слабой. А его — сильной. Он не сполна осознавал своё состояние. Кроме того его мать делилась с ним жизненной энергией. А материнская любовь — это то, с чем не спорят ни боги, ни заклятья… но она сгорела.
И Савка попал в детский дом.
Болезнь снова очнулась. Связи тела с душой ослабли, как и мои. Поэтому меня и притянуло. Совпадение? Высшая воля?
— И теперь ты предлагаешь мне взять и занять Савкино тело? Которое то ли мертво, то ли нет? Чудом воскреснуть и… спасти мир?
— Громовых, — сказала Мора. — Только Громовых. Род должен уцелеть. А мир, поверь, сам о себе позаботится.
— Даже если катастрофа?
— Даже если она… скорее всего катастрофа мир изменит, но не уничтожит. А вот за людей я не поручусь…
Очень успокаивает.
— И если я откажусь… вот… реально… откажусь? Ты меня вернёшь сюда? Или туда? К мертвецам?
— Верну. Сюда. И даже сделаю так, что ты поправишься. Проживёшь… сколько ты хочешь ещё? Лет двадцать? Тридцать? Могу и сорок. Будешь долгожителем. Построишь ещё одну империю…
Заманчиво?
Или нет?
— А потом?
— А то, что будет потом, только от тебя и зависит, Громов. Повторюсь, я лишь страж…
— Мертвецы те… откуда?
— Из твоей головы. Твоя душа должна очиститься, прежде чем ступить на дорогу. А у каждого очищение своё.
— То есть, нет ни рая, ни ада?
— А нужен?
— И чистилище мы носим в себе? Каждый своё?
И моё пахнет могилой, по обе стороны которой выстроились мертвецы. Дерьмо какое… а главное, даже не пожалуешься, потому что её правда — сам сотворил.
— Говорю же, сообразительный.
— А убрать их как-то… — я поёжился. Встречаться с мертвецами не хотелось.
— Ты сам хозяин в своём аду. Так что от тебя и зависит, Громов. Всё зависит только от тебя.
Ну да, я сам кузнец своего незнамо чего. И чувствую, количеством построенных церквей тут не отделаешься. Даже если креститься надумаю или вон в монастырь уйду, слабо поможет. Но я не уйду. Чего мне в монастыре делать-то? И самое смешное, что веры вот не прибавилось. Вроде с высшей сущностью разговариваю. Вот оно, доказательство, бери и щупай, а веры… веры не прибавляется.