— А выгонять студентов лишь за то, что они собираются вместе?
— Чаи пить?
— И чаи!
— И ничего такого не замышляют…
— Ну, там такое вот… как бы. Просто получилось так, — Симеон снова вздыхает и устремляет на меня печальный взгляд. — Я тогда мало чего соображал… я так-то из крестьян. Но у батьки хозяйство большое, крепкое. И нас он учил. Учителке приплачивал, чтоб приходила на дом. В школе я даже лучшим был. У нас в селе второклассная[3] имелась. Даже стипендию платили. Отец гордился. Мне и рекомендательные листы выправили. Директор самолично возил в Новониколаевск, хлопотал, чтоб в гимназию приняли.
— Приняли?
Симеон кивнул.
— Учился. Хорошо учился. Доктором вот стать хотел. Меня и от платы избавили[4], за разумение. А на университет отец уж подсобрал.[5]
— А он поддался на козни провокаторов… — Светлана вздёрнула подбородок.
— Кружок там появился. Один. Ну… такой, — Симеон явно не был в восторге от избыточного внимания. — Сперва вроде как по медицине. Статьи обсуждали. Переводили. За границей ведь множество открытий совершается, а империя отгородилась. И наука наша давно пребывает в стазисе.
Жую. Слушаю.
Киваю, надеясь, что получается сочувственно.
— Потом начали стихи читать. Разные… истории. И газету принесли. «Земля и воля». Обсуждали… как-то мне предложили в другой кружок пойти. Который, ну… не для всех.
Для избранных. А какому человеку в здравом уме и при нормальном самолюбии не хочется считать себя избранным?
— Там тоже читали. Обсуждали. И потом в университет носили ещё… распространять. Писать предложили тоже. Но у меня не очень получались сочинения, и я отказался.
— А те, кто согласился, на каторгу пошли! — заявила Светлана с возмущением.
— Нам… так… ну… предложили пойти… выступить… с протестом. В университете. Жёстко заявить свою позицию. Высказаться. Против, — он смутился и даже сейчас вспотел.
Вот какой из парня революционер?
— И ты пошёл?
— Мы должны были все… мы встали. И лица измазали краской. Красной. Как… ну…
— Кровью?
— Да, — выдохнул он с облегчением. — Нечипоренко, профессор наш, уговаривал разойтись. А я ему заявил, что я за народ. И остальные тоже. Мы призывали других присоединиться. Заявить. Вот… что это кровь народа. Вот.
— И закончилось тем, что полицию вызвали?
— Да… там… однокурсник наш, который этот кружок создал, он… призывал… сопротивляться. Камнями бросать. Палки… и револьвер тоже принёс. Давал.
— И как?
— Лопатин взял. А я… ну я не очень умею стрелять.
Он неловко пожал плечами. Он вовсе был каким-то растерянным и несуразным.
— И вас повязали?
— В каком смысле? — он удивлённо хлопает ресницами.
— Жандармы, — повторяю. — Арестовали?
— Д-да… Лопатин выстрелил ещё. Правда, ни в кого не попал, но всех, кто участвовал, задержали, да.
Ещё бы. Красная краска — отличный вариант отделить излишне идейных от всех прочих студентов.
— И что потом?
— Д-допрашивали. Ещё отчислили. Сразу. Вот… грозили, что посадят, но потом отпустили. Меня. И других вот… а Лопатина на каторгу сослали. И ещё трёх. Как будто бы он покушение на государя планировал. Но мы не планировали! Мы… так… просто.
И этак.
Ну-ну.
— Уверена, что здесь не обошлось без провокаторов! — воскликнула Светлана. — Их буквально подтолкнули к преступлению!
Не без того. Но если человек берет револьвер с готовностью в кого-то шмальнуть, то это и о человеке многое говорит.
— Всем известно, сколь бесчестные методы использует Охранка![6]
Снова киваем, уже с Метелькой.
— Симеону повезло. В застенках он встретился с товарищем Светлым, и тот помог ему обрести свободу. А заодно взял под опеку.
Повезло так повезло.
Прям чудо почти.
Так бы вернулся восвояси, к папеньке. Тот бы на радостях вожжами прошёлся по мягкому месту, потому как в народе революционеров-то не больно жалуют, да и надежды загубленные с деньгами потраченными требовали бы выхода. Но потом, глядишь, отошёл бы и приставил бы отпрыска к делу.
Хозяйство б навесил.
Жену. Ну, чтоб вовсе места дурным идеям не осталось. Так бы и жил себе Симеон тихо да спокойно. А не это вот всё.
— И что ты тут делаешь?
— Я? Помогаю в лаборатории. Я всё-таки медик. И химию знаю неплохо.
— Бомбы ваяешь?
Щеки вспыхивают, а Светлана бледнеет. Угадал я, что ли? Нет, действительно?
— Н-нет. Мы не делаем бомбы… мы… занимаемся исследованиями. Прогрессивными… но… извините. Я не имею права.
Опять киваем, как два болванчика.
А лаборатория, надо полагать, в подвале находится? Вот что-то мне другой подвал вспоминается. Прям аж до того, что аппетит отбивает. Но выдыхаю и дожёвываю расстегай.
— Ладно, — говорю. — Удачи, если так-то. А нам пора.
— Вы ведь придёте ещё? — спрашивает Светлана. — Вы… конечно… не совсем согласны с нашими идеями. Но я верю, что сумею вас переубедить! Если вы позволите…
Позволим.
Отчего ж не позволить. Надо ж как-то до подвала добраться.
[1] Отчет III отделения Собственной Его Величества канцелярии и Корпуса жандармов за 1869 год. Интересно, что по результатам расследования студенческих беспорядков, повлёкших за собой временное закрытие Академии, и продолжившихся в Технологическом институте, были выявлены 3 зачинщиков из числа студентов. Их исключили и выслали домой, определив под надзор полиции. А охранка начала расследование, в свою очередь вышедшее на подпольную типографию, где печатались воззвания, а за ней — и революционную организацию Нечаева со связями за границей. И вот тут уже ряд участников был арестован, а более 700 человек помещены под гласный или негласный надзор.
[2] В нашу жизнь героин вошёл в качестве лекарства от кашля, выпущенного и ныне здравствующей компанией Байер. Получил широкое распространение в том числе, как не вызывающая привыкания замена морфию. Ну и как лекарство от кашля, в том числе и для детей. Опасность, исходящую от него, поняли не сразу, и до 1924 г. он вполне свободно продавался в аптеках. После этой даты был запрещён в Америке, но в мире продавался. В некоторых аптеках Германии — вплоть до 70-х.
[3] Школы для крестьян делились на 2 вида — одноклассные, где дети учились 2 года, и второклассные, в которых обучение шло 4 года. Имелись и сокращённые варианты — грамоты — где срок обучения занимал несколько месяцев. Интересно, что в конце 19 в лучшим ученикам начинают платить стипендию — 5 ₽ Это по сути месячный заработок ребенка на заводе или фабрике. По окончанию второклассной школы ребенок имел возможность продолжить обучение в гимназии, семинарии, а затем в училищах. И да, к 1914 г. количество школ по территории всей Российской Империи умножается в разы по сравнению с концом 19 в. Принимается план, по которому к 1924 г образование должно стать всеобщим.
[4] Образование в гимназиях было платным, стоило около 50 рублей в год, что для большинства населения было неподъемно. Хотя некоторых особо талантливых учеников могли принимать на казённый кошт, также порой местные купцы или дворяне выделяли деньги на оплату обучения способных детей. Но помимо самой платы требовалось покупать одежду, платить за съём жилья, питание и т.д. В общем, образование выше начальной школы — это уже для избранных.
[5] Опять же, далеко не все крестьяне были нищими. Хватало и тех, кто имел крепкое хозяйство. Даже до отмены крепостного права были те, кто держал лавки, магазины, открывал собственное дело. Были и те, кто из крестьян становились известными купцами, дельцами и выходили в миллионеры.
[6] На самом деле методы местами были действительно сомнительные. Одним из самых известных революционных деятелей, который работал и на полицию, был Евно Азеф, руководитель партии эсеров, получавший по 1000 рублей в месяц от государства. Время от времени он организовывал акции, о которых предупреждал полицию. Та задерживала бомбистов и рапортовала об успехах. Одновременно Азеф организовывал и успешные акции, благодаря чему сохранял свои позиции в группе. Также весьма интересна личность А. Е. Серебряковой, которая 25 лет проработала на охранку, числясь «другом революции». Однако хватало личностей и более мелких, которые работали по одной схеме: организация «своего» революционного кружка, где собирались молодые люди, читались запрещённые листовки и велись антиправительственные разговоры. Затем провокатор подталкивал организацию к более активным действиям, во время которых участников и задерживала полиция. Жандармерия рапортовала об уничтоженной ячейке, получала премии и чины, провокатор — деньги, а «революционеры» шли под суд. Нельзя сказать, чтобы такое было повсеместно, но случаи имелись. Вообще перед началом Первой мировой войны при охранке насчитывалось около одной тысячи филеров и примерно 70,5 тысячи информаторов.
Глава 10
Глава 10
Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены… Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение. [1]
Устав революционера
Звук фабричного гудка отзывается вибрацией в костях. И я тихо матерюсь, переворачиваясь на живот.
— Пьяные, — старушечий голос звенит от возмущения. — Шлялись где-то. Пили, а теперь вот маются.
Она громко шаркала и кряхтела, потом кашляла, сморкалась и всем видом своим выражала презрение. Плевать. Я слишком устал. И Метелька тоже. Мы и ели-то молча. И шли также. И добравшись до фабрики, вдохнули спёртый сладкий воздух.
На проходной было пусто. Выходит, что рано мы припёрлись, похоже, что раньше обычного. И может, не стоило бы вовсе приходить, после того, что вчера слышал. Но… во-первых, подозрительно будет. А во-вторых, что-то прямо тянет поглядеть, чего господа революционеры удумали.
— Сегодня переезжаем к Таньке, — сказал я, глянув на сгорбленного Метельку. — Извини.