Не только мне.
Тени от переедания вон икать начали. Ощущение, что тебя изнутри кто-то ритмично щекочет, и от этого самому икать охота.
— А как мы выжили? — Метелька, кажется, успокаивался.
— Так говорю ж, спрятались. Под помост.
Не знаю, какими тут способами следствие ведут. Знают ли про отпечатки пальцев, ДНК там или вон ещё что… кровь моя в цеху точно есть, где-то под слизью и тушей твари, но это сказать можно, что поранился. Хуже, если магичить станут.
Или исповедника пришлют.
Вот с исповедником синодским мне встречаться не хотелось. А вот что без Синода тут не обойдётся, это и ежу понятно. Военные-то фабрику оцепили, но внутрь цеха не суются. Ждут кого-то…
Ага, вон, какое-то движение.
Рабочие потянулись к проходной. Выпускают, стало быть… но не всех. Вот одного завернули. Второго. Ага, а тех пятерых пропустили.
— Сав?
— Погодь, — я приподнялся. — Смотри, Вилютина оставили, и… этого знаешь?
— Усатого? По имени так нет, из новых, неделю тому приняли. Он на дальнем стоял. Помнишь?
Не особо, но очевидно, что уходить позволяли тем, кто не имел отношения к нашему цеху.
— Сидите? — рядом бухнулся Филимон. — Оно и правильно. Чего лезти. Наших всё одно не пустят. Вона, этот, приказчик новый, кричит, прям разоряется, что, мол, фабрика простаивает. Ему сразу велели заглушить всё! Вообще всё! И закрывают. До разбирательства. А как долго тое разбирательство будет, так никто не знает. Так что всё… а чего там?
— Там?
— Ну вы же ж с ним, да? Видели, да? И чего?
— Анчеева видели. Припёрся, — бурчит Метелька. — Митрич ему так, мол, чего припёрся?
— А он чего?
— А он… ну он типа кабздец тебе! Не так, но вроде как так. По смыслу, значит. И бутылку поднимает.
— Бутылку?
— Ага.
— Какую?
— Ну обыкновенную. Не знаю. Может, водка в ней была. Может, ещё чего. Ну бутылка — как бутылка! Главное, что он её поднял и хрясь об землю!
— И чего?
— И того. Разбилася, — Метелька поскрёб бочину. — Я подумал, что он совсем уже того… ну, с расстройству…
Не в расстройстве дело. Заплатили Анчееву.
Он знал, что живым не вернется. Костюм надел. Умылся. И пошёл умирать, заодно уж Митрича выцепил, как самого виноватого.
— А потом достал из кармана такую штукенцию, кругленькую и хлобысь себе по горлу.
— Да ты что…
— Любопытно, — этот тихий вкрадчивый голос заставил Метельку замолчать. — Стало быть, вы видели, что там произошло?
Что господин был из жандармских, так это очевидно. И что не из простых. Костюмчик на нём не казённый, вон, в полосочку, приталенный и пуговички серебряные. На ногах — штиблеты. На голове — шляпа. И тросточка в руках, образ дополняет, стало быть. Только пиджачок сбоку оттопыривается, намекая, что если вдруг, то господин к сюрпризам готов.
— Ну… так… да, господин, — Метелька поднялся, держась за бок. — Ох и жуть там была! Такая, что прям попёрла, я уж и подумал, что конец мне пришёл. Сразу все молитвы, какие ведал, вспомнил!
Филька тихо бочком, бочком да в стороночку, подальше и от нас, и от господина этого. А тот на Метельку глядит, кивает пресочувственно и видом всем показывает, что готов каждому слову внимать. Мне тоже вставать надо, потому что не положено человеку простому рассиживаться, когда с ним благородный беседовать изволит. А господин явно не из простых. Вон его дымка окутывает такая голубая, переливчатая. Стало быть, дарник.
— Сиди, сиди, — он замахал рукой. — Сейчас целитель подойдёт. Крепко досталось?
— Так. Чутка. Упал, когда машина рванула.
— Ага, громко, — подтвердил Метелька. — И ещё паром так пыхнула…
— А отчего рванула?
— Ну так, я ж это. Сказывал. Короче. Когда Анчеев себя по горлу полоснул, стало быть, сперва кровища брызнула. Прям во все стороны. И на Митрича тоже. А Митрич, он же ж нормальным был. Да, мастер. Требовал. Так все-то требуют. Он и штрафов зазря не писал, и так-то с пониманием. Анчеев же на него позлобился, хотя чего тут злобиться. Чахотка у него была.
— У Митрича?
— У Анчеева. С неё-то его с фабрики попёрли. Ну какой из него работник, когда он на ногах едва стоит, — Метелька и плечами пожал. А вот господин покосился на перстенёк, который окутывала мгла. Значит, отслеживает, правду ли говорим.
И судя по плотности, игрушка эта куда более серьёзная, чем у революционеров.
Значит… значит, стараемся не врать.
— Ну а потом он стоит, значится, и не падает. Я ещё подумал, что как оно так, когда стоит? Живой-то стоять не может. А он, значится, мало того, что не померши, так к Митричу руки протянул. И за горло его. И так раз, аж хрустнуло! А потом чегой-то такое было, чего я вовсе не понявши. А он в себя руки вшторкнул!
— Кто?
— Анчеев. Ну точно ж неживой уже был он! Кто ж живёт, когда горло переразанное? Это только куры без головы бегать могут. Мамка их потому бить и не любила. Батька головы рубал. Ну а потом я…
А терпеливый он, наш новый знакомый.
Слушает.
Кивает.
— А с руками-то, говорю, он вот их и вытянул, и вывернул, — Метелька даже попытался продемонстрировать, как именно. — У меня так не выходит. А он прям руки и в грудь, и потянул. Захрустело страшно-страшно. Я уж тогда понял, что бегчи надобно…
— И не побежал?
— Не. Ноги будто к полу приросли. Страх-то такой! Я в жизни такой жути не видал! А он вон… ну и всё. Из грудей полезло сперва будто туман тёмный, а из него как кишки, только не Анчеева, а такие, ну… или не кишки, а змеи? Савка?
— Щупальца, — подсказываю я. — Мы тогда испугались крепко. А оно как поползёт во все стороны.
— Во!
— И мы поняли, что если не спрятаться, то тварь сожрёт. А там машина рядом был… щупальца эти Митрича спутали. Он и так мёртвый был. Ну, вроде как. Так-то я не проверял. Но щупальца тело подняли.
— Только хрустнул!
— И пока она с ним возилась, мы с Метелькой к машине и рванули. Я ещё заслонки открыл, думал, если полезет, то я её паром шугану. Слыхал, что твари технику не любят…
Этот не перебивает, только на кольцо поглядывает.
— А она прям в машину полезла! Там же ж валы, — продолжает Метелька. — Вот эти щупальца, прям как волосья, накрутило. У нас бабам, если хотят пойти, то сразу говорят, чтоб косу обстригали. А Митрич рассказывал, что в позатым годе была одна, пришла такая, к станку стала, и косу не остригла. Вроде как убирает. Она-то убирала, убирала, и вроде всё-то ничего, пока одним днём не забылася. То ли косынку не так перевязала, то ли ещё чего, главное, что коса выскользни и в самое нутро. Ну и намотало.
— Косу?
— И косу. И бабу тоже. С концами, — Метелька потупился и осенил себя крестом. — Ну и тварюку-то тоже ж, стало быть. Намотало. У машины силища же ж… Савка ещё на полную дал, и давление тогда в системе было вот.
— А сам ты куда?
— Так вниз скатился. Там же ж помост. Если прилечь, то ничего так, втиснуться можно.
Вот прямо чувствую недоверие и сомнение жандарма, потому что хороша наша сказка, даже правдоподобна с виду, но не укладывается в голове дарника мысль, что двое пацанов перехитрили тварь иномирную.
— Ну а она верещит, и так, что ажно наизнанку выворачивает всего! Думал, уши лопнут. И машина гудит. Так вот, у-у-у-у, — изобразил Метелька. — А внутрях прямо ходуном ходит. Я и смекнул, что не сдюжит она. Как пить дать рванёт! Мы и побегли.
— И?
— И рванула, само собою. Не успели чутка. Тварюку эту тогда близёхонько подтянуло, вот, видать, и сварилась. Там же ж, как трещина, то пар. И прям во все концы. У нас тут, сказывают, в тым годе одна сорвалась, бахнула, так семь человек обварило! И рабочих, и помогатых, и даже тех, кто рядом стоял! А тут одна тварюка… а мы уж бегли.
— И выбегли, — завершаю рассказ вместо Метельки.
Тот кивает. А жандарм вздыхает то ли с облегчением, то ли с печалью.
— Это вы молодцы, это вы правильно…
А Филимон далеко не ушёл. Крутится рядышком. Слушает? Как есть. И небось, если не всё слышал, то многое. Вот что-то мне подсказывает, что это его любопытство не на пустом месте появилось.
Доложит?
Само собою. Ну и пускай себе. Устало прикрываю глаза.
— Звиняйте, господин, — Метелька кланяется. — Я-то так, а Савка упал неудачненько… можно, мы домой пойдём?
— Боюсь, что вынужден буду вас задержать. Так… Залимихин!
А голос у господина жандарма имеется, и такой, что Филимон отскочил в стороночку со всею поспешностью. Рядом же с нами появился казак.
— Залимихин, приглянь за ребятами. И пусть доктор, как подъедет, их осмотрит первым делом. Если разрешит, то накорми. И давай… так, где тут контора?
— Там, — Метелька машет рукой. — Дальше, но туда если, то неможно. Господин управляющий лаяться станет.
— Пускай лается, — жандарм, так и не назвавший своего имени, усмехнулся в усы. — А этот ваш… как его…
— Митрич?
— Нет, тот, с бутылкой…
— Анчеев?
— Именно… Залимихин, пошли кого отыскать, где он жил.
— Так чего искать-то? В артели жил. Так-то у него семейство имеется, в Пискуново, это деревенька недалече. Он на заработки подался и деньгу им слал. А сам-то в артели, тут где-то… вы у Филимона спросите, он точно знать будет! Он про нашинских, цеховых, всё-то знает, особливо про старых если. Анчеев же старый, он не один год тут работавши, ну, пока не выгнали…
Метелька обернулся.
— Вон, Филька. Вы не глядите, что боязливый. Вы ему пару копеек киньте, он и проведёт… Филька! Филька, ходь сюды!
И Филимон, который замер было, явно раздумывая, не сбежать ли, послушно сделал шаг. Он побледнел, втянул голову в плечи и прямо весь затрясся. Полиции боится? Сам по себе? Или потому что связан со Светловым куда теснее, чем нам говорил?
Скорее всего.
Не люблю стукачей.
— Да не боись! Господин жандарм добрый…
Казак хмыкнул.
— Ты ж знаешь, где Анчеев обретался?
— Н-ну… — Филимон весь сгорбился и глядел он старательно под ноги. — У… Метицкого… жили… туточки. Недалече. Только он вчерась сказал, что всё, домой уходит. Его ж погнали, а кому он тут надобный? И вещички собрал. И Метицкий ещё утречком спрашивал, не знаю ли я кого толкового, чтоб на место Анчеева, чтоб не брать лишь бы кого, ну, человека такого, который бы и платил, и так-то…