ь этаким драгоценным камнем.
— Что это? — Карп Евстратович тоже придвигается поближе и шею тянет. И ему любопытно до крайности.
— Ангельское перо, — говорю, руки за спину убирая. — Ну и кровь.
— Что⁈
— Подтверждаю, — Михаил Иванович кивнул. — Это и вправду… высшая благодать… только, Алексей Михайлович, этакое лекарство и здорового убить способно. Коль душа не примет.
— Ангельская… что? — Карп Евстратович всё ещё полон недоверия.
— Кровь, — говорю. — Ну… такая… которая в жилах течёт. Только у людей нормальная, жидкая, а у этих вон затвердевает на воздухе. Врать не буду, что сильно свежая. И условия хранения, может, далеки от идеальных, но вроде не протухла…
— Их кровь не может протухнуть! — Михаил Иванович только головой покачал. Мол, как можно не знать. А я что? Я ж в профессиональные ангеловеды не стремлюсь.
— А где он её взял? — вот теперь Карп Евстратович глядел на меня иначе. — Ты… убил ангела?
— Ага. Два раза. Вы б их видели! Там реально роты не хватит, чтоб… а где взял — дали. Я и взял. Так… случилось встретиться… на одном хуторе… он вообще не по моему приглашению прибыл. Ну и… поговорили маленько. Он и поделился вот.
Алексей Михайлович закашлялся, чем избавил меня от необходимости пересказывать историю моего с ангелом знакомства.
Тьма уже пробралась в тело и… хорошо, наверное, что её не видят. Со стороны она устроилась на голове жандарма. Алексей Михайлович согнулся пополам, и я теперь видел, как Тьма выгибается, выпускает острые иглы, которые пробивают кожу вдоль хребта. Вот точно если не Чужие, то очень похоже. Но главное, что эти иглы, там, внутри, входили в какие-то… комки? Шары? Сгустки плесени? И растворяя, Тьма втягивала их, а от них уже обрывались, облетали остальные ниточки, чтобы съёжится и развеяться.
Алексей Михайлович мелко затрясся, а потом начал сползать на бок.
— Господи, — Карп Евстратович первым подскочил к кровати и, подхватив то ли начальника, то ли друга, попытался уложить его на спину.
— На бок! — велел я. — На правый, чтоб сердце не давило. Она тянет тьму…
Тянет-потянет, вытянуть не может. Или может всё-таки?
Комков вокруг шеи было больше всего, легли то ли ошейником, то ли хомутом, некоторые начали сливаться друг с другом. Зато голова чистая. Пока. Нити тянулись вверх, но что-то вот им мешало.
Этот самый барьер, который в мозгах стоит? Помнится, мне доктор про него втолковывал, но я так и не понял.[2] Помню, что не все лекарства через него проходили и это иногда плохо, иногда хорошо. С этой заразой, получается, скорее хорошо. Если б очаги появились в мозгах, можно было бы и не дёргаться.
— Слабый, — до меня долетает недовольное эхо. — Съесть много. Мало остаться. Надо иначе. Свет. Спалит. Если я — умереть.
— Он очень ослаб. Она опасается, что продолжив, его убьёт. И говорит, что дальше надо светом… — перевожу и гляжу на Михаила Ивановича.
— Свет тоже может его убить.
— Как и бездействие. Но со светом хоть какой-то шанс.
Потому что обрывки нитей шевелятся, а главное, что от шевеления их кожа Алексея Михайловича покрывается мелкими трещинами, которые сочатся кровью.
И не только кожа. Внутри один за другим появляются микроразрывы.
— Давайте, — я толкаю Михаила Ивановича. — Вы же знаете, как сделать, чтобы полегче прошло… ну… она говорит, что дух сильный.
— Тогда шанс и вправду есть. Плоть — лишь плоть.
А дух — это дух. В общем, такие себе истины.
— Разделить бы… — Михаил Иванович поднимает перо с прилипшим к нему драгоценным камнем. — Откройте ему рот.
К счастью, Карп Евстратович подчиняется без вопросов.
— И щит поставьте. Ну, на всякий случай. А то у них обычно как полыхнёт. Потом задолбаемся объяснять эту иллюминацию, — говорю и Тьму впускаю в себя. Внутри ворчит Призрак, обиженный, что ему не доверили работу.
Доверим. Вот как по его профилю нарисуется, когда надо кого-то пришибить, так вот и сразу.
Щит разворачивается, запирая палату и нас в палате. И по взгляду вижу, что вопросов у Карпа Евстратовича великое множество. Но пока сдерживается.
Пока.
— Вот так. Алексей Михайлович, если вы меня слышите и понимаете, то попытайтесь направить свет внутрь. И не противьтесь ему, — Михаил Иванович сунул шарик в рот и этот рот закрыл, придерживая рукой. — Я прочту молитву…
И прочёл, что характерно.
Главное, вроде шёпотом, но в какой-то момент каждое слово её начало отзываться в моей башке ударом клятого колокола. И щит завибрировал, словно по нему изнутри не словами — молотом лупили. По лицу Карпа Евстратовича потек пот. Вот и губы задрожали, как и щит.
Но держал.
Стоял. Качнулся, вцепился обеими руками в железное изголовье кровати, но щит не упустил. До последнего…
Светом, конечно, полыхнуло.
И свет этот окутал всю-то фигуру Алексея Михайловича. И внутрь прошёл. И это наверняка было больно, потому как заорал господин жандарм так, будто его живьём сжигали.
А может, и без «будто».
Палёненьким-то запахло вполне ощутимо. И дымок поднялся над телом, а потом и вовсе пробились язычки пламени. Или это свет? Молитва оборвалась и тихо охнул Карп Евстратович, явно матеря про себя и нас, и нашу глубоко альтернативную медицину. Он качнулся, явно намереваясь спасать, правда, не очень уверенный, как именно это делать и не поздновато ли.
— Не шевелитесь, — а вот Михаил Иванович наблюдал за происходящим с жадным интересом. Он аж вперед подался. — Это… нормально.
— Нормально⁈ — кажется, Карп Евстратович хотел закричать, но получилось шёпотом. — Вы… называете это… нормальным⁈
— Свет наполняет его, но не спешит испепелить. Хороший знак. А тьмы… тьмы я больше не ощущаю.
Честно говоря, я вообще мало чего ощущал. Свет этот…
Он вдруг раздался в стороны, а потом обнял всю-то фигуру Алексея Михайловича. Затем волною прошёлся от голых пяток до макушки. И над нею замер, вытягиваясь… сперва это показалось палкою. Вот такой длинной светящейся оглоблей, которую вбили в изголовье кровати.
Но на вершине оглобли появились два отростка.
— Крест? — Карп Евстратович изголовье выпустил и поспешно осенил себя крестным знамением.
Хотя как по мне какой-то непропорциональный крест. Уж больно отросточки махонькие, а вот снизу свет стал будто пошире, тогда как вверху — уже и…
— Меч! — сказал я то, что в голову пришло. И лежащее на кровати тело вскинуло руку, а светящийся меч лёг в неё, как будто так и надо.
— Меч… меч разящий, — Михаил Иванович тяжко опустился на одно колено. — И ты, сыне человечь, прорцы и восплещи рукама и усугуби мечь: третий мечь язвеным есть, мечь язвеным велик, и ужасиши я.[3]
Алексей Михайлович рывком сел на кровати и обвёл палату мутным взором. И главное, взор этот на мне задержался. Долго так. Я прям мысленно начал прикидывать, в какую сторону мне от этого новоявленного воителя бежать.
— Слово… — голос его был сипл, но вот и он по ушам ударил. — И дело…
На этом свечение мигнуло и погасло. Алексей же Михайлович рухнул на кровать.
— Вот, — я первым решился подойти к нему, а то стоят, смотрят. Михаил Иванович, кажется, снова молитву завёл. Я же осторожно взял Слышнева за руку. Кожа казалась раскалённой, а ещё белоснежной, словно мраморной. И белизна эта была хорошо мне знакома.
Пульс прощупывался.
— Что ты делаешь, — Карп Евстратович тоже отмер. — Что он…
— Живой, — говорю и наклоняюсь к груди. А пышет от него, что от печки. Но сердце внутри трепыхается, и дышать он вроде дышит ровно. — Живой — это ж хорошо, не?
Для меня по крайней мере.
[1] На самом деле к рыбе имя отношения не имеет. Имя происходит от греческого слова «карпос» — плод, и одно из толкований — плодовитый. Одно из весьма популярных имён до революции.
[2] Гематоэнцефалический барьер (ГЭБ) — это полупроницаемая мембрана, которая отделяет мозг от кровеносного русла. В общем, это уже биология.
[3] Иезекииль 21:14. Современный перевод: Довольно, смертный, ударь ладонью об ладонь и изреки пророчество! Пусть дважды и трижды обрушится меч, несущий смерть, уготованный для великой бойни, он разит со всех сторон
Глава 17
Глава 17
А для лечения болезней суставов используйте смесь профессора Шумме. Дождевых червей, предварительно очистив от земли и грязи, поместить в чистую бутылку и испечь, после чего перемолоть и смешать с вином. Выдавать больному по 30 капель. Самое главное, соблюдать пропорцию: сто червей на ⅞ бутылки вина.
Народный лекарь [1]
— Господи, какой ужас, — Светочкин голос звенел на всю палату. И тянуло бы поморщиться, но умирающим и бессознательным морщиться не положено, поэтому просто лежу. — Я, когда услышала, так просто ушам своим не поверила! Прорыв и прямо на фабрике…
Палату нам выделили новую, поближе к выходу и невеликую, зато на двоих. Метелькину кровать поставили у окна, потому что ему свежий воздух надобен, а вот мою — поближе к стене. В стене, что характерно, пряталась печная труба, и потому сама стена была тёплою.
Алексей Михайлович выжил.
Мы тогда до утра просидели, как-то в тишине и собственных мыслях. Карпа Евстратовича, конечно, от этих мыслей корёжило, он то и дело на меня поглядывал, явно сдерживая вопросы. А вот Михаил Иванович молился. И судя по тому, что рядом с ним находиться было неуютно, молился от души.
Ну а пациент… что сказать.
Лежал себе смирнёхонько. Порой даже начинало казаться, что всё, что уже можно и звать кого, чтоб время смерти зафиксировали. И тогда я ли, Карп Евстратович касались бледных рук, убеждаясь, что всё не так плохо. Жар спал ближе к рассвету. Тогда же и дыхание выправилось, сделавшись глубоким и ровным.
Ну а потом уже мне сказали:
— Думаю, вам стоит вернуться в палату. Михаил Иванович, как-то это всё надо будет объяснить. Правдоподобно. Насколько получится, чтобы правдоподобно. Сами ведь понимаете.