А встречать вышла целая делегация. Оно и понятно. Это для Филимона Митрич начальство и авторитет, а вот в общерабочей иерархии место его где-то ближе к основанию пирамиды.
На вершине держится Прокофьев.
Про него Мишка рассказывал, что весьма толковый человек. Мишка его, собственно, на это место и посадил. Фабрика-то Воротынцевская. Одна из многих. Только эта из числа недавно купленных, а потому и стоит наособицу, и попасть сюда проще. В старые-то чужаков не возьмут. Там и платят хорошо, и условия такие, что по нынешним временам почти люкс, а значит, реально желающих поработать хватает.
— … признаюсь, разочарован.
Мишкиного родственничка я сразу узнал. Не по сходству с Мишкой, конечно, но потому как печатали его фотографию в газетах.
И с похорон.
И с награждения. Награждали, конечно, не его и даже не его папеньку, но старика Воротынцева и посмертно. А поелику покойник сам за наградой явиться не способный, то и передали оную в руки любящей родни.
На фотографиях Клим Воротынцев был мордат и серьёзен. В жизни, впрочем, отличался не сильно.
Разве что мордатости чуть больше.
И взгляд этот надменный снимки не передали. Стоит чуть в стороночке, с тросточкою в руке и взирает на происходящее пренедоуменно, будто до сих пор не осознал, что произошло.
Всё он осознал.
Или, точнее, папенька его. Вон, и место старика в Думе занял, а никто-то и не воспротивился. Как воспротивишься, когда Государь-батюшка заявил, что подвиг отца проложил дорогу детям?
Все и согласились.
И ни одна падла не задумалась, что детьми они не являются. Родня? Родня. Государь желает видеть Воротынцевых в Думе? Пускай себе.
Пару статей выпустили, в которых народу живописали, какой наследник у Воротынцевых замечательный. И послужить он успел. И медалек за службу получил. И в Дворянском собрании местечковом отмечен был за мудрость великую… в общем, такой клад только закопать.
Этим и займусь, но чутка попозже.
— … никакого порядку… — это говорит не сам Воротынцев, но типчик в светлом костюме, который из-под распахнутой шубы виднеется. При нём ещё двое. Один с пухлым портфелем, видать, нужные бумаги припёр. Второй при блокнотике, куда что-то черкает. Никак речь конспектирует, для потомков.
Злой я что-то сегодня.
Но это с недокорму, не иначе.
Или от усталости?
— … выработка упала на десять процентов! Доходы за последний месяц и вовсе на треть снизились, — голос этого, в шубе, был визгливым.
— Так не сезон, — попытался возразить Прокофьев, но как-то без особой страсти.
Он держался спокойно, как человек, всецело осознающий, что участь его решена, а потому тратить силы на бесполезную суету смысла нет.
— Почему-то остальные фабрики вполне справлялись с планом!
— Возможно, остальным фабрикам его и не повышали. К тому же были проблемы с поставками сырья.
Были. Подтверждаю.
Вон, аккурат после Рождества пару недель вовсе в одну смену работали по причине того, что сырья этого как раз недовоз случился.
— Но вы даже не попытались снизить расходы!
— Куда уж ниже, — Прокофьев поморщился, а Тьма, спрятавшаяся за его спиной, поглядывала на гостей с интересом. Правда, интерес у моих теней большей частью гастрономический, поэтому я мысленно погрозил пальцем.
Не здесь.
Не при свидетелях.
Тьма вздохнула.
— Куда? Оплата рабочих у вас едва ли не выше…
— Савка, — Филимон толкнул в бок. — Чегой это с ним?
— Спит.
— Не припадочный, часом?
Припадочных тут боятся. Тоже интересный выверт сознания. Чахоточных, которых вокруг полно, никто не опасается. А вот не приведи боже припадку эпилептическому случится, мигом в юродивые запишут.
— В жопу иди, — отозвался я, не открывая глаз.
— … непомерное расходование…
— А чего спишь? Ночью не выспался?
— … премии, доплаты…
— Филька, отвянь, — это уже Метелька. — Тебе чего, заняться нечем? Сейчас вона, займут.
— … почему не открыли заводскую лавку? Вы разве не получали письмо с рекомендациями…
Я вздохнул и открыл глаза.
Всё понятно. Эффективный, мать его, менеджмент пришёл на помощь частному капиталу. Главное, мир другой, эпоха другая, магия вокруг, а тут всё по-прежнему. Разве что в моё время это всё было похитрей. Системы премирования и депремирования, косвенная стимуляция и мозговтирательство, когда вместо денег людям пытались впарить идею единства, общей цели, на которую надо положить здоровье, и всякой прочей лабуды.
В какой-то момент это, конечно, работает.
Урезание расходов логичным образом позитивно сказывается на росте доходов. Вот только рост этот кратковременный. Нет, если менеджер реально грамотный, он сумеет обойти острые углы, и урежет там, где можно, и работу перераспределит толково. Но проблема-то, что грамотных единицы.
А эффективных — много.
Вот и режут они зарплаты с премиями. Места сокращают.
Разрывают контакты с надёжными поставщиками, проталкивая тех, кто даст аналогичный продукт дешевле. Правда, поначалу аналогичный, а потом начинаются то задержки, то качество резко падает, то пересорты с кривою логистикой. С техникой тоже. Если забивать на обслуживание, которое почему-то в большинстве своём лишним считают, то рано или поздно придётся платить за ремонт.
А это опять же вылетает совсем в другие суммы.
Ну и с людьми.
Грамотный мастер тянуть лямку за троих не станет, особенно, когда за это платят большим человеческим спасибом. Плюнет и уйдёт искать новое место. А найдя, ещё и приятелей своих сманит. Кем дыры затыкать? А тем, кому особо выбирать не приходится.
Их ещё обучи.
Вложись.
И надейся, что эти тоже не сбегут, на ноги вставши. А те, которые не бегут, так лучше бы наоборот. И начнётся. То процент брака запредельный, то простои, то откровенный саботаж, причём не со зла, а с кривых рук и пьяных глаз.
Что-то я прямо распереживался по старой памяти, будто это моя фабрика и мои проблемы. Нет, то что будут мои, это как пить дать, потому как любая экономия в глазах таких вот идиотов начинается с урезания зарплат и повышения нормы выработки. А они тут и без того немалые.
Ладно, как-нибудь выдюжим.
В конце концов, мы с Метелькой не на одну зарплату живём.
Раздался короткий гудок, намекая, что перерыв подходит к концу. И Метелька поспешно облизал пальцы, поднимаясь. За опоздание к станку могли и штрафа выписать.
И будут выписывать.
Работа у нас не так, чтобы сложная. Стой себе да вытряхивай содержимое мешков в широкий зев машины. Заодно уж следи за давлением, которое надо то прибавлять, заслонку открывая, то убавлять, чтоб не сорвало чего. Порой и спускать приходится, и тогда над машиной вырывается тонкая струя пара. Но это редко. Машины старые, трубы тоже, и давление держат не особо.
Мешки подвозят на тележках. Метелька срывает бляхи с пломбами, которые надобно складывать в отдельную коробку — по ней потом выработку и посчитают. Потом вдвоём подхватываем мешок и высыпаем, стараясь, чтоб ничего-то мимо не просыпалось. Ну и чтоб мешок не затянуло. Тот, кто проектировал здешние машины, о технике безопасности имел весьма своеобразное представление. Вон, если наклониться, видно, как вращаются, поскрипывают стальные валы. Широкие лопасти лезвий, на них закреплённых, переминают и куски древесины, и какие-то корни, кости, порой выплёвывая в лицо облака мелкой трухи. И всё бы ничего, да труха эта напрочь пропитана силой. И мне-то оно лишь в радость — тени готовы по каплям собирать, а вот Метелька чихает и к концу дня обрастает этой вот силой, что камень мхом. Призрак и Тьма, конечно, соберут, вылижут, да…
В общем, вредное тут производство.
Дрянь эту, в мешках, доставляют с той стороны. Как я понял, единственная виденная мною полынья, была мелкой, а встречаются такие, что и побольше, в которые и людей нагнать можно изрядно, и даже технику какую-никакую протащить. Техника и снимает верхний слой почвы, пакуя его в мешки. А уж тут, на фабрике, идёт дальнейшая обработка.
— Не зевай, — раздался крик слева. И тут же — глухой грохот и мат. Что там случилось, не знаю, но кровью не завоняло, уже хорошо.
— Савка! — рявкнул Метелька, пихая в бок. — Глянь, ща станет…
В мешках попадалась не только земля с корнями. Её наша машина вполне себе пережёвывала, а вот камни — дело другое. Мелкие-то разминались и уходили по кишке конвейера дальше, а вот крупные навроде того, который бахнулся у нас, могли и машину сломать.
Здоровущий. Точно меж валами не пройдёт.
И я спешно потянулся к рычагу.
Поддавался тот туго, и камень успел пару раз бахнуться о широкие боковины ножей. Но машина пыхнула паром и остановилась. Так, теперь второй ступор.
— Савка, не глуши, я сейчас, он близенько лежит.
Метельку, уже готового нырнуть в пасть машины, хватаю за шкирку. Вот сколько раз ему говорено! И не только ему. Инструкция есть, а…
— Питание.
По правилам я должен закрыть заслонку и дождаться, пока давление внутри машины снизится. И, клянусь, это очень и очень правильные правила.
— Она потом раскочегариваться будет вечность, — ворчит Метелька, а я окончательно отрезаю машину от потока. И стравливаю пар. Резкий свист бьёт по ушам. Само собой, пар выносит и труху, и сила изнанки повисает под потолком. Это тут же привлекает теней. И Призрак, отталкиваясь от пола, взмахивает крылами.
А я вгоняю меж валов пару железных штырей.
Этого уже в инструкции нет, но бережёного, как говорится…
— Что тут происходит? — голос уже знакомый.
А тип без шубы.
Ну да, в цеху жарко. И трубы греют. И машины. И так-то работёнка физическая согревает.
— Камень, ваше благородие, — Метелька спешно сгибается в поклоне. — Попался вон. Если не достать, то поломит…
Я тоже спешу согнуться, но взгляд сам цепляется не за этого, нового управляющего, а за Воротынцева. Надо же, как близко.
Руку протяни…
Или вот не руку. Убивать можно по-разному.