— Перевербовывать станем?
— Это надо бы, но не сейчас. Пока просто посмотреть. Если через кого выходить на Алхимика, то через таких. Обычные рабочие ему мало интересны, а вот чтоб обученные, этих всегда нехватает. Есть у тебя люди среди студентов?
— Не особо. Мои-то все постарше этой братии… а там настроения такие, что, если кто и хотел бы пойти работать, не рискнут.
— Это и плохо. Очень плохо… надо будет решать и студенческий вопрос, — вздох Алексея Михайловича был полон печали. — Всё надо будет решать… ладно, потом настрадаюсь. А средь ваших, Михаил Иванович, друзей часом… нет кого?
— Мои друзья, как вы изволили выразиться, в иных учреждениях учатся. Так что увы, не обрадую…
— Ясно. Тогда ждём… сумеешь там своих людей подвести? К дому? Оно, конечно, шансов мало, но скажи, чтоб ни днём, ни ночью глаз не спускали… и как только сюда придут, так сразу и начинай. Дом изолировать. Всех, кто там… до особого распоряжения.
— Может, раньше?
— Нет…
— Почему? Зачем допускать это покушение, если можно не допустить⁈ На подходе возьмём и…
— Затем, что ты и вправду надеешься лису в её норе поймать? Нет, Карпуша… мы-то пробовать будем, но я не столь наивен. Хорошо, если получится приметить его среди тех, кто в дом заглядывает. И то, мнится мне, что навряд ли. Мальчишка этот, Барышников, сколь бы ни хорохорился, там на подхвате. Не дорос он ещё до серьёзной работы. А значит, будет тот, кто дорос…
Пауза.
И почти вижу, как хмурится Алексей Михайлович. Трёт подбородок, головой покачивает, с мыслями соглашаясь. А рядом терзает, треплет усы Карп Евстратович, силясь тем самым успокоить натуру.
— И что бы они ни придумали, засветятся. А поскольку не дураки, то поймут, что громкое покушение взбаламутит это болото. Одно дело там, за границей, можно всегда отговориться, что меня не наши, а их социалисты приговорили. И другое дело — тут. Это заявка, манифест, что, мол, дело революции живо… и значит, с этою заявкой твоё отделение тоже зашевелится…
— Думаешь…
— Лабораторию они постараются вывезти. Если не целиком, то те части, которые полагают ценным. Уж больно дом этот ненадёжен. И тот, кто ими командует, это знает, как и то, что городовые и полиция будут смотреть в другую сторону лишь до определённого момента. Одно дело — незаконные собрания, и другое — покушение. Так вот, твоя первоочередная задача не помешать им, а поглядеть, куда повезут. Издали, Карпуша… лиса — зверь хитрый, она и тени запаха сторожиться. Так что не спугни.
А аресты и захват дома — это чтоб подозрений не вызвать? Блин, у меня от этих игрищ голова натурально начинает трещать.
— И ради этого ты готов рискнуть? — тихо спросил Карп Евстратович.
— И ради этого тоже… а заодно уж от мальчишек подозрение отведём. Сунься мы сейчас, мигом вопросы возникнут. Нет, нам оно не надо. Нам наоборот надо сделать так, чтоб их не задело. Чтоб потом, когда на них выйдут, они честно могли сказать, что не при делах.
— А выйдут? — Карп Евстратович не скрывал сомнений.
— Всенепременно, Карпуша, выйдут. Революции нужны молодые и одарённые. Вторые даже больше.
Вот и чего смешного-то?
[1] Следует понимать, что такая низкая средняя продолжительность жизни получилась из-за ужасающей детской смертности. До конца репродуктивного периода материнского поколения доживало 59% рожденных детей, но только у 45% до этого момента также доживала мать ребенка. Так, у 32% детей мать умерла, когда им было 13 и более лет, но у 30% это случилось до 5 лет.
[2] Смертность и рождаемость в XIX веке на территории Европейской части Российской Империи в границах
Российской Федерации 1926 года. Евгений Михайлович Андреев, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Россия. Данные противоречат сложившемуся мифу, что раньше рожали много и семьи были большими. Некоторые, несомненно, были, но это как правило исключение.
[3] Были и такие. Одно время широко рекламировались сигареты, полезные для больных астмой. В составе их не было табака, зато имелся дурман и ряд других своеобразных трав.
Глава 28
Глава 28
Посвящая себя великому нашему служению, мы призываем всех верных подданных наших служить нам и Государству верой и правдой, к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю Русскую, — к утверждению веры и нравственности, — к доброму воспитанию детей, — к истреблению неправды и хищения, — к водворению порядка и правды в действии учреждений, дарованных России благодетелем ея возлюбленным нашим родителем.
Манифест государя .[1]
— И вот туточки ещё стоят, — Метелька с полного благословения Алексея Михайловича, решившего, что и вправду случай больно удобный и грешно таким не воспользоваться, тыкал в нарисованную карту. — Тут четверо. Двое казаков, а ещё двое в цивильном…
Сидели мы близ ограды, на лавочке, до которой Симеон помог дотолкать мою коляску. На сей раз я предусмотрительно озаботился подушкой.
— Уверен?
Нынешним днём Симеон явился с приятелем. И был тот приятель молод, черноволос и черноглаз. А ещё гладко выбрит да напомажен. Ну и без одеколона не обошлось. Не знаю, то ли это привычка местная, обливаться так, чтоб все окрестные собаки ароматом прониклись, то ли привычка уже частная, но пахло от этих двоих, как от целой парфюмерной лавки.
— А то. Они-то в дворников рядились, но где ж это видано, чтоб дворники парами ходили? — Метелька на черноглазого глянул свысока. — Да и к метле не знают, с какого боку подойти. Начинают месть, так только мусор по сторонам раскидывают. Вон, Фоминична на них давече матюкалась, мол, велела мешки вынести, с лупинами, а эти заявили, что никуда-то не понесут и вообще… так весь двор слыхал!
— Было дело, — чернявый улыбнулся. А вот зубы у него белые и яркие. И ровные такие. Выдают благородное происхождение, как и чересчур уж аристократичные руки.
А я про себя заметочку сделал.
Стало быть, не только на нас надеются. Нет, в этом я и не сомневался. Может, взгляды у нас и разные, но с той стороны тоже не дураки играют. Ну, не все. Симеон у нас исключением. Но сегодня ишь, важный, снова в костюмчике, в штиблетах и галошах поверху, потому что ночью дождик шёл.
И вместо трости — зонт.
— Но бдят крепко, — Метелька карту повернул. — Каждую машину проверяют. А тех, которые не по списку, вовсе во двор не пустят.
Третий день пошёл с прошлой нашей встречи.
Нет, Светочка заглядывала ежедневно. Вчера вон с сестрицей под руку пришли и давай о нас, болезных, заботиться. Метельке ещё повезло, его на процедуры забрали. А я вот вкусил этой заботы сполна. Хоть ты и вправду карантин вводи.
Мишка тоже заглянул. Сказал, что был разговор, да только больше о политике и благе народном, а так-то о конкретных вещах, то нет.
Сказали, что ни к чему торопиться.
И это напрягало.
Всё напрягало. Я буквально кожей ощущал, как нарастает напряжение. И бесило, главное, не то, что оно нарастает, а что приходится играть болезного и делать вид, что ничего не видишь, не слышишь и вовсе не понимаешь.
— Если с главного входа, то там на воротах, документы проверяют…
В связи с чем мне дюже любопытно, как эта парочка вовсе прошла. По поддельным? Или вовсе окольным путём? Ограда вокруг госпиталя имеется, да и патруль вдоль неё гуляет, сам видел, но ограда большая, гуляет патруль медленно, а камеры наблюдения — дело будущего. Так что готов поклясться, что есть здесь пара-тройка дыр, через которые и пациенты сбегают до ближайшей лавки, и вот посетители заглядывают. Последние даже не потому, что не хотят с полицией сталкиваться. Нет, скорее уж дело в естественном и понятном желании сократить дорогу. К чему обходить, когда через дыру какую-нибудь напрямки можно?
Так-то народу в госпитале хватает. Это в первые дни мы с Метелькой из палаты не выходили. Я и сейчас стараюсь не высовывать. А Метелька вот везде или почти везде успел заглянуть. Он и доложился, что второй этаж северного крыла, тот, где пребывает на излечении Алексей Михайлович, закрыт. И в палатах ныне размещена охрана, которая при высочайшей особе должна пребывать неотлучно.
А потому пациенты, какие были, перемещены. В южное крыло, значит, и на первые этажи.
Эвакуировать их никто не собирается. Может, просто в голову не приходит, тут с гуманностью и мыслями о благополучии ближнего вовсе напряжно. А может, опасаются спугнуть заговорщиков.
В общем, народу хватает.
Кто-то прибывает. Кого-то выписывают.
Кстати, лечатся в госпитале святого Варфоломея не только жандармы. Хватает тут и людей, что называется, посторонних. Вон, даже баб рожать привозят. Нет, я сам не видел, от Метельки слышал. Мол, целитель тут хороший, добрый, вот и тянутся люди.
Даже за деньги.
А где пациенты, там и родственники оных.
Добавим сестёр милосердия, что от медицинского ведомства, что от монастырей окрестных, которые приходят помогать бесплатно. Батюшку местечкового, который раз в несколько дней заглядывает, а с ним — свита из церковников поменьше.
Уборщиц и уборщиков.
Кухарок и кухонных рабочих. Дворников. Истопников и прочий люд, которого при любой организации всегда множество. Вот и получается, что вроде как охрана есть, но толку с неё немного. И сами жандармы это понимают, а потому стоят на воротах с грозным видом, очами сверкают да выглядывают кого подозрительного. А чем именно подозрительного, так в это не особо вдаются.
— В больничке тоже, — Метелька уставился на листок, протянутый чернявым.
Кстати, представился тот Вороном. Ну… птица своеобразная, но умная. Нам он верит ничуть не больше, чем мы ему. Но как и мы улыбается, держит лицо, в отличие от некоторых, что кривятся, будто лимону тайком сожрали.
— А это откуда? — уточнил Метелька, на листок кивнувши.
— Друзья передали. У нас везде друзья, — Ворон подмигнул.
Ага. И приятели тоже.
Планы больнички не сказать, чтобы тайна, но сам подход импонирует. Деловые ребята.