А так можно?
— Да. Теперь. Есть. Я помнить. Я есть и помнить.
Понятно. Кто хорошо кушает, у того с памятью проблем нет.
— Я дать. Кормить. Большая. Хорошо.
И у сундука появилась Буча, а потом и крохотное чернильное пятнышко. Ну и Призрак тоже.
То есть, этим запасом и поделиться можно? Не может не радовать.
— Действуй, — разрешил я, переводя дух.
Если со мной всё было вполне неплохо, то с миром дело обстояло сложнее. Полынья никуда не делась, разве что ее теперь затыкала голова твари. Тьма, облюбовав правую сторону, растеклась по ней. Черная пленка подрагивала. Порой на ней вспучивались пузыри. Некоторые лопались и тогда в воздухе разносился характерный запах сероводорода. Призрак, подобравшись слева, выхватывал куски плоти. Он заглатывал их, не пытаясь пережевать, и только вздрагивал время от времени.
А вот поток силы несколько уменьшился. Но это тоже к лучшему.
Я потряс головой, избавляясь от звона в ушах. Всё-таки не стоит недооценивать силу звука. Даже палец засунул, потом вытащил и осмотрел. Вроде, крови нет. Значит, барабанные перепонки целые? Или отсутствие крови ещё ни о чём не говорит.
— Других нет? — поинтересовался я, прикидывая, что где одна эпичная битва, там и другая.
Мелких теней в полынью пробилось прилично, но особого вреда они не причинят. А потом зачистим. Но вот что творится с той стороны?
— Нет, — Тьма откликнулась сразу. — Большая. Боятся.
— Мертвая.
— Теперь я. Тоже боятся.
Ну раз так, то хорошо. Пусть себе боятся, пока я не пойму, как заткнуть дыру.
Хороший, к слову, вопрос.
И надо бы найти кого, в этих делах сведущего. К примеру, Михаила Ивановича. Пусть воссияет там…
Глава 31
Глава 31
Каждый год создаются новые и новые машины, всё более сложные, всё более совершенные. И вот уже сам человек с удивлением и восторгом взирает на плоды разума своего. И вот уже готов он к новым свершениям…
Ода человеческому разуму. «Светоч науки».
Пусто.
Под ногами хрустит стекло. Окна тоже вынесло, как и дверь. Но покойников не видать. Значит, успели вывести? Вынести?
Или люди сами ушли?
Хорошо, если так.
А вот тени никуда не делись. Моё появление они встретили истошным визгом. Захлопали призрачные крыла, застучали коготки по камню, и вновь стало тихо, безлюдно.
Так…
Лестница частично разворочена. Взрыв? Похоже на то. И не один. Если бы изнутри рвануло, стекло ушло бы наружу, а оно вон всё тут. Значит, сперва был там, за окнами, а потом уже второй.
Я ведь два слышал? Слышал ведь, но сейчас почему-то всё вспоминается путано.
Перила покосились и опираться на них явно не стоит.
Я и не опираюсь.
Иду. Каждый шаг порождает новые звуки. И в пустоте больничного холла они множатся, создавая ощущение, что я здесь не один. Тянет обернуться. Убедиться, что никто-то не идёт за спиной.
Никто не дышит в шею.
Я точно знаю, что не дышит, но… иллюзия присутствия мешает сосредоточиться. И я дёргаю Тьму. Что доела, то доела. Остальное потом, если получится.
— Само, — отвечает она. — Я тут. И там.
И подкидывает новую картинку, в которой тварь тихо обрастает чёрной нефтяной жижей, а уже от неё к Тьме протягиваются тончайшие нити.
Вот, значит, как это происходит? А потом…
Кокон трескается, и внутри остаётся иссохшая до пергаментного состояния тварь.
— Ты и людей так же? Там, дома?
— Да.
Нет ни сожаления, ни страха. А ещё нет для неё особой разницы между тварями и людьми. Если так-то, наверное, где-то она и права. Разницы нет.
Твари тоже люди.
И наоборот. Люди тоже твари.
— Людей трогать нельзя. Без разрешения. Ясно?
— Да.
И вновь же спокойно. Она умная. Она поняла. И людей трогать не будет. Без разрешения.
Пахнет порохом и лилиями. И значит, не обошлось без жертв.
А вот и первый мертвец. Незнакомый мне парень в черной кожанке лежал на спине, подогнув одну ногу и вытянув другую. Я почему-то зацепился взглядом за сапоги.
Хорошие же сапоги.
Качественные. Вон, без заломов, стало быть, недавно куплены. Жалко, если пропадут. Когда мысль оформилась, захотелось дать себе оплеуху.
Не хватало ещё до такого опускаться. Нет. Это всё от звона. Звука.
Над мертвецом застыла тень. Эта была крупнее тех, внизу. Она раскрыла пасть и зашипела, предупреждая. Но я не внял. Сила потянулась навстречу, и хлыст выплелся легко, сам, можно сказать, в руку лёг. Взмах, и змея его взлетела, норовя добраться до твари. Да только и та ждать не стала. Отскочила и, перекинувшись на стену, ловко поползла вверх.
Так, на потолок тоже поглядывать надо, а то ж мало ли, кто оттуда свалиться способен.
Ещё покойник. Этот уже казак. Кровью пахнет сильно и терпко. А стены на втором этаже все в щербинах. Стало быть, рвануло и тут. Сколько ж всего они притащили?
Нет, я, конечно, знал, что Алексея Михайловича ненавидят, но чтобы настолько…
Над казаком склонились сразу трое. Издали они казались сплошным серым туманом, который шевелился. Этих я сходу ударил, и теневой хлыст просто всосал ошмётки тварей.
— Тьма, вперёд…
Гильзы поблескивают. Стало быть, отстреливались. А мир опять меняется. Если там, внизу, окошко открылось узенькое, то здесь ощущение, что стену вынесли.
Ещё мертвецы.
Твою ж… поинтриговали с террористами. Бомбы детям не игрушка. И вообще… я переступаю осторожно, а Тьма скользит рядом. Сверху раздаётся свист, и я задираю голову. Даже не удивляюсь, обнаружив висящего вниз головой Призрака.
Страхует.
Дверь лежит поперек коридора.
А ведь Метелька где-то рядом… только мир не стабилен. Я вижу, что эта дверь как бы не одна, точнее, одна, но… расслаивается?
Или это тень двери?
Или просто в глазах моих двоится, что тоже вполне себе вероятно.
Шаг…
Человек сидит у стены и дышит. Улыбается. Такой счастливый.
— Ты кто? — спрашивает он.
От него пахнет лилиями, а ещё над ним собрались тени. Правда, мелкие и не решающиеся спуститься. Наше появление их обеспокоило, ишь, засуетились, заверещали.
— А ты кто?
— Я? Яшка…
— Что ты тут делаешь, а, Яшка? — я подхожу осторожно. У этого героя под рукой револьвер, и что-то подсказывает, что не для антуражу.
— Я? — взгляд его затуманенный проясняется. — П-подыхаю, п-похоже.
— Похоже, — тут я спорить не стал. — Вытащить? Тут же врачи быть должны. Спасут.
— Не, — Яшка облизал губы. — Толку-то… всё одно на каторгу. Да и не спасут.
Он приподнял руку.
Кровь тут снова яркая, отчего и кажется ненастоящею, будто на Яшку ведро краски вывернули.
— Добей? — предложил он.
— Обойдёшься. Стрелять будешь?
— Не… там пусто… — он попытался оттолкнуть револьвер, но силёнок не хватило. И от малого этого усилия Яшка покачнулся и начал заваливаться на бок.
— Чтоб…
Стоило бы уйти. Сам виноват. А я не исповедник, чтоб в последний путь провожать. Но почему-то не ухожу, а бросаюсь на помощь.
— Пить есть? — Яшка сипит. И странно, что он до сих пор дышит.
А ещё странно, что кровь его не приманила тварей. Нет, они вон есть, держатся неподалёку, стервятники, однако не приближаются.
Мелкие. Трусоватые.
— Нет.
— Жаль… воды хочу… а никак…
— Чего вы сюда полезли-то?
Бледный этот парень не вызывал ненависти. Скорее уж недоумение. Сколько ему? Лет двадцать с виду, а это ж ерунда совсем. Ему бы жить и жить.
— Ты не понимаешь… — он облизал сухие губы. — Не понимаешь…
— Не понимаю, — чего тут спорить. — Объяснишь, раз пока ещё тут?
— У меня брат был… старший. Учился… его на каторгу сослали. А он не революционер, он просто…
— Рядом стоял?
— Смешно?
— Ничуть. В каторге смешного нет.
— Да… мамка заболела. Отца в отставку попросили. Раз сын в революцию… денег мало… а он умер, брат. Он не был… не из наших… провокатор. Понимаешь? Собрал… собрания… — Яшка глаза прикрыл. — А сказали, что покушение готовят…
— И ты за брата?
— Я за справедливость! — это прозвучало громко и Яшка закашлялся. — Я… ты… ты мамке скажи, чтоб не ждала… я ей…
— Не рассказывал?
— Нет… скажи… несчастный случай. Или разбойники. Соври чего-нибудь. Пожалуйста.
— Совру, — это обещать легко. — Я письмо напишу. Хорошо?
— Спасибо.
— Ты только скажи, кому.
— Мария Егоровна Сковринская… Тверь… — голос его затихал, а рядом невыносимо остро пахло лилиями. И я заставлял себя повторять адрес. Обещать-то легко, но обещание придётся выполнить.
Её присутствие я ощутил затылком.
Обернулся.
— Доброго дня, — я держал Яшку за руку. — Его заберешь?
— Уже.
— Он вроде неплохой… чтоб… всяко лучше меня в его годы. Он хотя бы за идею шёл.
А я за бабки и обещание хорошей жизни, не для всех, но для меня лично.
— Думаешь, разница велика? — нынешнее обличье Моры невыразительно. То ли мещанка, то ли горожанка, среднего возраста и внешности такой же. Захочешь, толком не опишешь.
— Понятия не имею, — я закрыл Яшке глаза. — А… тут что? Границу проломили?
— Да.
И понял, что большего не скажет, что вовсе показалась она не мне, наверное, а Яшке. Он вон мёртвый улыбается. Надо будет тело как-то вытащить.
Передать там родителям.
Или революционеров не передают?
Не знаю.
— Я его ищу, — чувствую себя неловко. — Этого человека, который проводит эксперименты. Опыты. Над людьми и тварями. Над… мне кажется, что ему до твоего мира дела нет. Ему в нашем власть нужна. И сила… ну и так-то… но я его остановлю. Во всяком случае попытаюсь. Честно.
Кивок.
— И только… скажи, ты говорила, что мой отец умер, но его душа к тебе не пришла. Так?
Снова кивок. Ныне Мора не разговорчива.
— А не может такого случиться, что он вовсе не умер?
Потому что мысль эта давно уж меня не отпускала. Не в том смысле, что я днём и ночью страдал от незнания, скорее уж сидела где-то там, занозою.