Яшка рухнул, нелепо взмахнув руками, и Тьма плащом укрыла тело. Чувствую, потом придётся много чего объяснять, но…
Потом.
Когда выберемся.
Призрак сшиб второго покойника, а дрожь под ногами усилилась.
— Подземник редко поднимается, но… — Михаил Иванович перекрестил очередную кривоногую фигуру, и та полыхнула белым светом.
Но если поднимется, нам конец…
— … его ловчие щупальца могут простираться на версту…
Это вот не радует.
— И количество их велико…
— Как с нею бороться?
Потому что лекцию о повадках я бы после послушал, полезно для общего развития, а сейчас мне куда интереснее понять, как эту погань прибить.
— С подземником не борются. Его обходят.
Обойти тут нечего. Тварь устроилась как раз там, где один мир втекал — или вытекал? — из узкого больничного коридора другого. И пройти мимо не получится. Во всяком случае, я не знал другой дороги.
— Тьма?
— Глубоко. Не добраться. Я лезть. Он чуять. Скинуть.
То есть, тварь, почуяв атаку Тьмы, просто скинет щупальце?
Значит, надо как-то…
Тьма с хлопаньем поднялась над телом, чтобы нежно укутать собой новое. Только дело не в мертвецах. Впереди пол треснул, выпуская толстую змею, перевитую кольцами.
И ещё одну.
Левее… правее… пол шатался и ломался.
И…
Дыра, пробившаяся в центре ширилась. Я слышал, как трещит то ли земля, то ли здание. Я видел, как в воронку осыпаются камни и трава, сперва мелкие и медленно, а потом быстрее и быстрее. И как там, ниже, шевелится что-то огромное, готовое явить себя людям.
Змеёю развернулось одно щупальце.
Другое.
И дюжина. Но эти, коротковатые, какие-то обрубленные, лишь шевелились, не делая попыток добраться, но лишь цепляясь за края дыры, расширяя её.
— Алексей Михайлович! — рявкнул я, пятясь вслед за людьми. — Вы там… не хотите подсобить? Алексей…
Потому что я не справлюсь.
Мы не справимся. Щупалец становилось больше. Одни, корнями расползались вокруг дыры. Даже не корни — якоря, которые тянули наверх огромное тело Подземника. Другие дергалист, обнимались друг с другом, пытались поймать Тьму. Призрак же, заверещав, взобрался по стене и завис где-то там, под потолком, оттуда глядя на это шевелящееся кубло.
— … Михайлович, — я осёкся, потому что… ну вот знал же, что не обойдётся без сюрпризов.
Знал.
А всё равно охренел.
Ибо крылья — это одно, а когда человек сам собою поднимается, да так вот, прям хорошо поднимается над землёй. И руки в стороны разводит, а из груди его вырывается волна света, это, скажем так, удивляет.
Причём свет жёсткий.
Радиоактивный такой свет.
И Призрак заорал, а Тьма, пытавшаяся отгрызть кусок чудовища, спешно юркнула в сторону. А потом нырнула в меня, как и Призрак. Я же не успел. Свет прошёл насквозь.
И было больно.
Опять больно.
Я услышал, как зашипела, плавясь, кожа. И вонь её, горелой, почуял. Кажется, услышал собственный крик, а потом понял, что кричать не могу… и оглох.
От своего ли голоса.
От воя твари.
От…
Всё-таки подвиги — это дерьмо.
Глава 32
Глава 32
Бомбой, брошенной в экипаж, сейчас убит Бакинский губернатор князь Накашидзе. Губернатор убит в центре города на Парапете. Смерть была моментальной. Место катастрофы оцеплено войсками. Многие магазины закрыты. Настроение тревожное. По улицам разъезжают конные патрули. Пока все тихо.
Русское слово [1]
Пахло сдобой.
Сладко. Сытно. Я прямо-таки увидел эти булочки, округлые и пышные, мягкие, с желтоватою корочкой, щедро посыпанною маком.
И чтоб мякоть завивалась, и можно было её раскручивать, отщипывая по кусочку.
И молока бы. Не парного, но просто молока. Следом за пониманием, что ещё немного и сдохну, если молока не дадут, пришло другое — я живой.
Живой, мать вашу.
Несмотря ни на что.
И это тоже удивляло. Меня ж если не совсем испепелило, то так вот… прилично пообожгло. Я ж помню. А тут вроде и ничего.
Не больно.
Ожоги всегда болят, даже мелкие, а я вот… или накачали чем хорошим? Опиумом тем же. Тут его много где используют. Могли и на мне. Если так-то я не против. Лежу вот.
Думаю.
О молоке, булочках и о том, что всё-таки жив.
— Да спит он ещё, — Метелька? Он, зараза. Значит, и он жив. И мне от этого тоже хорошо. Просто замечательно.
Нет, точно накачали.
— Николай Степанович сказал, что опасности нет, но пока не будить, что, как будет готов, сам проснётся…
— Бедненький.
Светлана?
И она живая?
Хотя, чего это я удивляюсь. А я удивляюсь? Сложно. Сознание в каком-то киселе плавает, но глубоко позитивном. Поинтересоваться ли, что за дурь Николай Степанович использовал. Или лучше не надо? С этой жизнью на такую дурь подсесть проще простого.
— Я так волновалась! Хотела спросить, а сюда никого не пускают.
Это Светлана запах булочек принесла. Надеюсь, что не только запах.
— Танечка тоже вся испереживалась…
Она мне точно голову оторвёт.
— Даже плакала, — это было сказано с укоризной. И становится стыдно. Я не хочу, чтобы Татьяна плакала. И чтобы переживала. Я хочу, чтоб она была счастлива.
И чтоб жила нормально.
Чтоб хорошо жила, как она этого достойна.
Чтоб Тимоха выздоровел. И Мишка тоже нашёл своё место в мире. Чтоб Громовым вернули их земли. Чтоб клятый Алхимик свернул себе шею, избавив меня от необходимости за ним гоняться. Чтоб в мире наступил мир и покой…
Многого хочу.
Понимаю.
Но булочек с молоком сильнее прочего.
— Ей только и сказали, что вы живы, что пострадали при взрыве, но пока… это ужасно… отвратительно! Взять и вот так напасть на госпиталь!
Я прям вижу, как она головой качает.
И снова удивляюсь. Неужели в этой голове одно с другим не стыкуется?
— Никогда не понимала анархистов с их стремлением всё разрушить…
Значит, на анархистов покушение повесили?
— Насилие — это ведь не способ! А теперь вот так…
Голос печален. И запах становится слабее. И меня тянет открыть глаза.
— Что случилось? — Метелька знает, какой вопрос задать.
— Всё… плохо… я… я с Танечкой тогда в школе была. То есть, это пока не школа, мы просто дом готовим… и тут… записку прислали, чтоб не возвращалась. К Эльжбете. Что там полиция и обыски. Я хотела пойти.
Ну да, её ж именно поэтому и просили не возвращаться, чтоб пришла.
— У меня там вещи кое-какие. Не то, чтобы важные, но ведь Симеон! И остальные… и Эльжбета… сказала Танечке, а ваш Еремей сказал, что сам сходит. Что если полиция, то не стоит соваться. Могут подумать, что я с ними и тогда школу закроют и меня арестуют. Я ничего плохого не сделала, но арестуют всё равно. И тогда точно не позволят учительницей быть.
Молодец, Еремей.
— Он велел нам оставаться с Михаилом. А тот сказал, что тоже записку получил.
Интересно, какую.
— И?
Пахло не только сдобой, но и цветами. Мягкий весенний аромат. И солнышко пригревает. Слева. Щекой чувствую и рукой ещё. А правая под одеялом. Я уже потрогал и одеяло, и простынь.
— Там такой ужас! Вы газет не читали?
— Кто нам даст. Нас как сюда сунули, так и всё. Никто ничегошеньки не рассказывал, — соврал Метелька.
— Вот и мне… никто и ничего толком, — вздохнула Светлана.
Интересно, я давно лежу? Судя по всему, прилично. Пару дней так точно. Но и к лучшему. Я ж помню этот треклятый свет. И опалило меня им не образно, а вполне так конкретненько.
Я пошевелил пальцами той руки, которая под одеялом. Пальцы пошевелились, что уже хорошо. И что боли нет, тоже хорошо.
Очень.
— Так чего было-то?
Вообще интересно, почему тут Светочка, а не Татьяна.
— Ох… дом взорвался!
О как.
Я осторожно приоткрыл один глаз. Ресницы слиплись, как это бывает, да и свет в первые мгновенья показался на диво неприятным, резким. И по-за этого света не видать ничего, всё представляется одним сплошным белесым пятном.
Глаз я закрыл.
И снова открыть попытался.
— В газетах пишут, что мы делали динамит. И что когда полиция пришла, то решили подорвать себя…
В этом крепко сомневаюсь, потому что такие, как Светлый, скорее подорвут других, чем себя.
— Но это неправда! Мы выступали за мирное решение проблем! Мы подписи собирали. Петиции. Помогали советами. И адвокатов оплачивали, когда случалась тяжба. Составляли жалобы, раздавали вещи вот, продукты нуждающимся…
Верю.
Охотно верю, что это и делали. Точнее, что и это тоже. Но не только. А ещё верю, что о другом, происходившем в подвале, Светочка ни сном, ни духом.
Интересно, там и вправду динамит рванул? Или чего покрепче? И выходит, что прав был Алексей Михайлович? Дом засветили, а стало быть, тоже ловушку устроили для тех, кто придёт.
Я бы вот устроил.
В том же подвале, чтоб не сразу наткнулись, чтоб народу собралось побольше.
— … а вот взрывы… это неправильно! — сказала Светлана с убеждённостью. — Столько людей погибло! И жандармы, и городовые…
И те, в кожанках, вроде славного парня Яшки.
Матери его надо будет письмо написать. Обещал ведь. А слово, данное мертвецу, надо держать. Слово в принципе держать надо, даже если не хочется.
— … и теперь Союз рабочих распустили, партию нашу объявили вне закона. Светлый в розыске…
Значит, жив, засранец.
Кто бы сомневался.
— И Симеон тоже.
И этот жив? Но да, бойцов набрать проще, чем грамотный персонал. Не знаю, правда, насколько Симеон грамотный, однако он как минимум основы знает, да и небрезглив.
— А Эльжбета погибла. Так говорят, но я не верю, — Светочка всхлипнула.
— Не плачь…
— Я не плачу. И вы вот… вот… почему всё так, а? — спросила и солнце будто потускнело, а в запахе сдобы прорезались ноты полынной горечи. — Неправильно это. Совсем неправильно. И солдат в городе теперь едва ли не больше, чем обычных людей. Жандармы… говорят, что того и гляди введут особый режим.