Дерьмо, если так.
Тело я выправить попытаюсь, хотя интенсивность тренировок надо будет убавить, не хватало ещё пацана загнать. Но мозги… мозги… даже не сами мозги. С памятью-то у него всё нормально, вон, гимны церковные на лету схватывает и писание цитировать способен мало хуже отца Афанасия.
Тогда что?
Не знаю.
Я не спец.
Ладно. Будем разбираться потихоньку. С телом проще всего. А вот голова…
Ещё и Метелька.
Заскрипела кровать где-то рядом, а там, внутри меня, что-то заскреблось. И щекотно так… может, и вправду тело занять? А что? Там, дома, я помираю. Тут… ну да, не наследный принц, но и не крестьянин. С даром опять же. Со способностями.
Я-то, в отличие от Савки, не пропаду.
Я и с Метелькой справлюсь, и с Мозырем или кто там. Главное, что сумею ситуацию к собственной выгоде развернуть. Путь-то один раз пройден, второй всяко легче будет. А без меня мальчишка всё одно не жилец. Его ведь можно даже не вытеснять полностью. Отвести в душе или там мозгах закуточек.
Пусть и живёт.
Что за…
Зуд стал почти невыносим, а я вдруг явственно понял, что мысли эти — не мои.
— Блажишь, сука? — тихо поинтересовался я и тень придавил. Так вот, мысленно, что ли. Главное, помогло. Морок отступил, даже удивительно стало, как не понял я, что это вот — чужое, наведённое.
А тварь заскулила.
И донеслось.
Голод.
Страх.
И готовность служить.
— Чем тебя кормить-то? — я разжимаю хватку и подталкиваю тень, позволяя ей выбраться. Чернильное пятно стекает с руки на пол и по нему, извиваясь, ползёт. К одной кровати… к другой.
А если она сожрёт кого?
Нет.
Капли.
Крупицы. Чужие эмоции… ага, под кроватью Прибытовского замирает надолго. А тот всё ворочается и стонет во сне, ворочается и стонет. Кошмары его мучают. И тень подбирает их, вытягивает, наливаясь силой. Главное, что и я эхо этой силы ощущаю.
Вот она наполняет меня.
И уходят, что боль, что ломота, да и в целом становится… легче? Интересно, так должно быть? Мало… как же мало информации. И главное, хрен поймёшь, где взять.
В библиотеке?
Библиотека при приюте имеется. Причём, как я понял, место весьма популярное, особенно среди тех, которые постарше. Сидят там подолгу. Учатся. Евдокия Путятична с кем-то там договорилась, что лучшие ученики получают направления в реальные училища.
А это шанс.
И те, кто поумнее, из кожи вон лезут, чтобы воспользоваться.
Только вот не с Савкиными глазами книжки читать.
Тень идёт дальше. Она мечется по комнате, собирая… осколки эмоций? Эманаций? Силы? Хрен его знает, чего, но возле нашей с Савкой кровати, на которой дрыхнет Метелька, она кружит особенно долго.
— След, — приказываю я. — Возьмёшь? Того, кто эту дрянь насыпал?
Тень, конечно, не собака. Разумнее. И повинуясь приказу, ползёт к двери. У неё и останавливается, долго что-то собирая с порога. Икона, висящая над дверью, ей не мешает.
Тоже странность.
За порогом коридор.
И в нём уже тень теряется. Я же чувствую, как натянулась струна, дрожит, и обратный отток сил начался. Вот… встать? Подойти?
Назад?
Скрипнула дверь.
И тень метнулась к стене, чтобы расползтись по ней. Ночью её и так хрен разглядишь. Шаги. Неспешные такие… Фёдор? Или кто-то из наставников? Кто там сегодня дежурить должен?
Выпавшие дни не позволяли посчитать.
Впрочем, эту шаркающую походку я узнал. Сергей Алексеевич. С ним мне пока встречаться не доводилось, поскольку занимался Сергей Алексеевич в основном со старшаками. С прочими же был отстранён и даже равнодушен.
Что я…
Возраст? Без понятия. Лиц Савка пока не видит. По ощущениям немолод. Неспешен. Голос у него сухой бесцветный. А вот ногу подволакивает. И ещё часто трость использует. Но сейчас он шёл без неё.
— Сергей Алексеевич? — Фёдор подтвердил догадку. — Не спится?
— Есть такое, Фёдор, — теперь голос звучал иначе. Слегка человечней, что ли. — Не спится. Чувство такое… нехорошее вот.
— Так ведь… луна полная.
— Твоя правда… твоя… всё спокойно?
— А то… фонари он горят, можете сами проверить.
— Проверю, — согласился Сергей Алексеевич. — И фонари, и окна… там дверь вроде скрипела?
— Не могла. Запирал я.
— Может, выходил кто?
— Кто ж мимо меня пройдёт-то? — Фёдор сумел разыграть удивление. — Не, все спокойные… лежат.
— И Охотник наш?
— Та тю… какой из него Охотник.
— А Евдокия сказывала, что сила у мальца есть. Будешь?
— Не откажусь, ваше благородие… спасибо. Хороший табак ныне дорог… сила-то есть, это да… но вы ж знаете, что одною силой жив не будешь. Характера в нём нету. Слабый какой-то. Малохольный.
— Но крухаря одолел.
— Чудом, не иначе… так-то да… я вот грешным делом тоже…
В темноте разносились не только звуки, но и запахи. Дымом потянуло в приоткрытую дверь. И да, о вреде табака тут или не знали, или плевать на то хотели.
— А потом пригляделся к пареньку… и понял, что не жилец он.
Даже так?
— Даже так? — повторил мои мысли Сергей Алексеевич. Вслух повторил.
— Я-то, может, и без даров, только… сами понимаете. Иным дар не на пользу… и этот из таких от… он вот как дерево чуется, поточённое. Снаружи вроде крепкое, а пальцем ткни посильней и хрустнет.
— Да ты поэт, Фёдор.
А ещё понять бы, правду говоришь или на ходу придумываешь. И если второе, то… зачем? Не затем ли, что с мальчишкой болезнь случиться должна? А там, глядишь, и помрёт он.
Или…
Если с Мозырем Фёдор связан — а что связан, в том сомнений нет — то болезнь эта будет хорошим предлогом мальца списать. А что, болел, слабым был и помер… и тело схоронили. Где тут хоронят-то? Тем временем и переправить можно.
В город.
Под руку Мозыря. Заодно и Савке счёт выкатят за спасение от системы. Главное, что сам Савка на это точно купится.
— Евдокии сказать надобно, — Сергей Алексеевич закашлялся. — От же ж… курить бросить бы.
— А оно никак?
— Твоя правда, что никак… но сказать надо бы… пусть бы пригляделась.
— Так… глядела недавно. Оно же ж иные болезни не от тела идут, а от души…
И вот что-то подсказывает, что теперь, даже если Савка согласия на авантюру это не даст, то и без согласия обойдутся. Другой вопрос, почему просто не устроить побег? Вон, как сегодня?
Или тогда сбежавших искать будут?
Синод вот.
Громовы, если вдруг вспомнят? Да и мало ли… а с больных да мёртвых какой спрос?
Или это у меня уже паранойя? Больно сложная затея. И кого ради? Мальчишки? И вот выходит, что или я чего-то не знаю, или не до конца понимаю Савкину ценность.
Или всё-таки паранойя.
— Ты… Фёдор, гляди. Не заигрывайся, — Сергей Анатольевич говорил сипло. — Я-то, конечно, в дела твои лезть не собираюсь. Оно понятно, что рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше.
Он снова кашлянул, трубно и тяжко.
Аккурат как я, там.
— Каждый свой интерес блюдёт… только вот Синод, ежели вдруг, не поглядит ни на заслуги твои боевые, ни на то, что годы тут верой и правдой…
— Да при чём тут…
— При том, Фёдор. При том… с кем другим и заговаривать бы не стал, только я тебя помню. И как воевал. И как молодых учил. И что не обижал никого зазря. Потому и не лез в твои дела, хотя они мне крепко не по нраву.
— Сергей Алексеевич… я же ж…
— Завязался со швалью городской. Не ты первый, не ты последний. Но одно дело, Фёдор, отвернуться, когда просят, и совсем другое — деятельно участвовать. В Уложении и статья такая есть. Отдельная. За деятельное участие.
Почитать бы его. Чувствую, очень полезная штука, это Уложение.
— Что они просили? Мальца притравить?
— Да вы что! — вот теперь Фёдор возмутился искренне. — Я ж… не дурак. Она же ж враз почует.
— Вот хоть это понимаешь.
— Так-то… приглядеть… ну и не мешаться…
Прессовать станут.
Логично.
С одной стороны злые сверстники, которые стаей начнут Савку травить всячески, а с другой — добрый Метелька и за ним — Мозырь, способные помочь и защитить.
Типичная схема.
Классическая, если можно так выразиться.
— Ну и так-то… шепнуть Зорьке, что пацан квёлый… плачет, ссыться… и так-то.
— Понятно.
— И… чего делать?
— Думать, — ответил Сергей Алексеевич. — Думать, Фёдор… к примеру о том, что Синодники думать тоже умеют. И что не бывало такого, чтоб дознаватель приезжал чайку попить да помолиться…
И вот тут наши с Сергеем Алексеевичем мысли снова сошлись.
— Так… это…
— Спать иди, — посоветовал наставник и, вздохнув, добавил: — А всё одно как-то оно неспокойно, что ли.
Ленка устроилась с вязанием. В креслице. Подушками обложилась, на одной коленке журнальчик, на другой — корзинка. В корзинке клубочки разноцветные. От одного ниточка протянулась. И в Ленка её всё спицей подцепить пробует и вторую при том не выронить. А ниточка не цепляется.
И Ленка хмурится.
Бормочет.
И в журнал пялится, что-то там высмотреть пытаясь.
— Ленка… — я разлепляю губы и удивляюсь, что в груди не булькает. — Ленка, а Ленка… а чего ты вяжешь?
— Шарфик, Громов. Чтоб тебя удавить, зараза ты этакая, — ласково отвечает Ленка. — А то ж сам ты точно не сподобишься.
И пытается улыбнуться.
А я смеюсь. И в груди клекочет и клокочет.
— Ленка… так ты, выходит, бабка?
Смех перерастает в кашель. И Ленка, отбросивши спицы и нитки, подскакивает ко мне. Это она зря. Чувствую я себя почти даже нормально. Ну, для нынешнего состояния.
— Вяжешь вот…
— Я тебя точно придушу, Громов, — она ворчит, но в глазах — беспокойство.
— Ленка… слушай, а я вот думал… а чего ты меня не послала? Ну, тогда?
Когда братец захлопнул дверь перед носом, а я в очередной раз понял, что вот всё. И мне бы лечь и сдохнуть, а я пополз наверх. На хрена? Понятия не имею. Потом читал, что коты, спасаясь, вверх бегут. Типа инстинкт. И я, выходит, тоже кот.